Анна Малышева - Алмазы Цирцеи Страница 27

– Значит, все это время она могла спокойно войти в мою квартиру и разобраться со мной или натравить на меня наемного убийцу?! Я так и знала! – У Кати на глазах показались слезы. – Ты совершенно не думал о моей безопасности!

– Но, Катенька, я заботился о тебе как мог…

– Простите, что вмешиваюсь, – подала голос Александра. Женщина собралась с последними силами и решила проглотить все услышанные в свой адрес обвинения, чтобы достичь цели. – Но я не виновата в том, что дело получило огласку. Кто знает, почему убили этого несчастного курьера? Как я могла это предугадать? Я никогда не подводила своих клиентов, и ваше имя не афишировала… Но что можно было сделать, когда завели уголовное дело… Конечно, пришлось вас назвать…

– Довольно! – величественно бросил Константин Юрьевич. К тому моменту он уже прижимал к груди плачущую Катю. – Наше сотрудничество закончено, панно находится в безопасном месте, и вы можете больше за него не переживать. Конец! Я все сказал! Реставрировать вы его не будете, это даже не обсуждается.

– Но почему?!

– Не собираюсь комментировать.

– Я сделаю это бесплатно! – воскликнула художница, осененная внезапной идеей. – Да, сделаю это просто в качестве извинения! Никто лучше меня не приведет в порядок такую вещь! Неужели вы готовы пожертвовать жизнью редкого произведения искусства из-за своей обиды?

С ее губ рвались обвинения в самодурстве, но Александра сдерживалась и даже пыталась умоляюще улыбаться. Однако артист не смягчился. Продолжая поглаживать вьющиеся, коротко остриженные волосы Кати, он сделал надменный жест, указывая в сторону двери:

– Да уйдите же, оставьте нас в покое!

– Правда, Сашка, иди. – Катя послала подруге заговорщицкий взгляд, в котором та прочла обещание посодействовать. – Потом разберемся.

Александра коротко простилась и вышла из гостиной. Дверь в спальню была наполовину прикрыта, оттуда слышались мужские голоса, твердившие что-то непонятное. «Слева два сорок. Справа пятьдесят. Поверни, темно. От окна – два пятнадцать». Она видела только чью-то очень широкую спину, обтянутую черной хлопковой курткой.

Когда она поравнялась со столовой, оттуда как раз появилась Любовь Егоровна. Дрожащая, растерянная, консьержка была сама на себя не похожа. Александра лишь пристально на нее взглянула, не собираясь ни о чем спрашивать, но та схватила ее за руку:

– Уходите? Я с вами!

– А что случилось? – поинтересовалась художница, когда они покинули квартиру и вызвали лифт. – На вас лица нет.

– Ох, не спрашивайте.

– Да я и не собиралась. – Александра пожала плечами и высвободила руку.

– Можете себе представить? – Любовь Егоровна вдруг придвинулась почти вплотную, обдавая собеседницу запахом сердечного лекарства. – Жена Константина Юрьевича каким-то образом проскочила мимо вахты утром, следователь все меня пытал, как я ее не заметила! Ну, не видела, и все тут! Зато я вспомнила, что раньше ее встречала! Один раз, в нашем подъезде!

– Вы уверены? – удивилась художница. – Она что же, к Кате приходила?

– Не знаю, ничего не знаю. – Консьержка первой шагнула в раздвинувшиеся двери лифта, спутница последовала за ней. – Приехала, поднялась наверх и вскоре спустилась. Тут же ушла. Ни словом со мной не обмолвилась. Важная дама.

– Следователь знает об этом?

– Уж конечно. – Любовь Егоровна шумно вздохнула. – Ему я сказала, а вот им, голубкам, не стала… И так готовы друг дружке глаза выцарапать. Теперь-то мне ясно, что жена давно стащила у Константина Юрьевича ключ. Ее можно понять, а? Квартира-то там, наверху, на чьи денежки обставлена? Да и куплена небось не на Катеринину зарплату… Конечно, этой несчастной женщине было обидно… А кому бы не было… Может, она давно с ней по душам поговорить хотела…

Лифт уже остановился, они вышли, а консьержка все продолжала щебетать, явно отходя от пережитого шока. Она затащила Александру в свою каморку и накапала ей корвалолу в стаканчик, мотивируя это тем, что у нее «вид – краше в гроб кладут!». Художница покорно выпила лекарство, потому что в самом деле чувствовала себя скверно. Накопившаяся многодневная усталость и недосыпание смешались с отчаянием. Она понимала, что, сколько ни унижайся, какие доводы ни приводи, артист уже не подпустит ее к панно, и Катя вряд ли что-то здесь изменит. «Все пропало, все кончено… – Эта мысль осой жалила ее мозг, вызывая резкие вспышки боли, от которой женщина временами слепла. – Так проколоться… Единственный шанс, одна ставка… И я ее проиграла. Глупо, безумно глупо!»

До нее, будто издалека, доносилось возбужденное щебетание консьержки. Любовь Егоровна поставила чайник и теперь щедро сыпала в кружки растворимый кофе, сахар и подливала молоко, готовясь угостить гостью. Александра опомнилась:

– Извините, я не могу задерживаться. Надо идти.

– Куда же вы? – огорчилась та.

«В самом деле, куда? – с горечью спросила себя женщина. – После того, что случилось, не имеет смысла спешить. Не сегодня, так завтра этот идиот отдаст панно на реставрацию какому-нибудь бракоделу, и тогда…» Она громко застонала, и консьержка с сочувствием на нее посмотрела:

– У вас зубы болят? Могу таблеточку дать… Я хотела рассказать кое-что, да вам, я вижу, неинтересно… А следователь сказал мне, что это самые ценные показания, какие он сегодня получил.

– Правда? – пробормотала Александра, не очень прислушиваясь.

– Да! Я даже спросила сперва у Кати, можно ли об этом говорить следователю. Она не возражала, хотя я бы на ее месте попробовала сохранить такое в тайне! Ведь это значит, что парень не был случайным вором!

– И вы туда же! – очнулась художница. – Неужели думаете, что Катя с кем-то сговорилась, чтобы убрать эту бедняжку…

– Нет, нет, но все же… – залепетала консьержка, испугавшись сердитого взгляда Александры. – Раз он спросил о вас, значит, много знал и о ней. Вот я к чему…

Александра встала, толкнув бедром столик. Кофе, налитый в чашки, заплескался, переливаясь через края. Женщина ощутила прикосновение льда на своем затылке. Кожа под волосами съежилась.

– Что? – тихо проговорила она. – Он спрашивал обо мне?

– Ну да… – Любовь Егоровна прятала глаза. – Но вы не переживайте, ничего особенного он не спросил. Только сунул мне эту записку, улыбнулся и как бы между прочим поинтересовался: где, мол, живет Катина подруга, та художница Саша? Я сразу поняла, что он о вас.

– Но вы… вы ведь не знаете, где я живу. – Александра едва шевельнула непослушными губами.

– Нет, знаю, – виновато ответила Любовь Егоровна. – Катя как-то отсылала кресло на реставрацию, вы за ним приехали на фургончике. А реставрировать должен был ваш знакомый. Вы еще тогда сказали, что живете с ним в одном доме, тут рядом, возле Покровки. В том доме, мол, сплошные мастерские. Я заинтересовалась и запомнила адрес.

– У вас хорошая память… – безнадежно вымолвила женщина. – И вы ему назвали адрес?

– Но я же не подозревала, кто он и что натворил… Такой приличный молодой человек… Вы простите меня? Я просто должна была вас об этом предупредить!

– Спасибо и на этом. – Александра вышла из комнатки консьержки с таким ощущением, будто у нее вместо сердца образовалась сосущая ноющая пустота. И вместе с тем она даже не была удивлена, словно ожидала услышать что-то в этом роде.

«Если ты еще не поняла, моя милая, – обратилась она к самой себе, выходя на улицу и закуривая, – на тебя началась охота. Бельгиец был первым, жена актера погибла по нелепой случайности, попалась под руку. Но нужна им ты. И панно, конечно!»

Щурясь от яркого солнца, почти прижавшись к стене, чтобы не мешать прохожим, снующим по узкому тротуару, женщина боролась со страхом и желанием вернуться, подняться в квартиру подруги и рассказать всю правду следователю. Тот, конечно, примет ее признания к сведению и, может, сумеет помочь, защитить… Александра уговаривала себя, что сделать это необходимо. Что сейчас, когда погибли уже двое, она просто не вправе молчать и надеяться на благополучный исход. И в то же время понимала, что никогда не доверится представителю власти. Ни этому и никакому другому.

Женщина отшвырнула докуренную до фильтра сигарету и торопливо пошла к метро, то и дело оглядываясь, не идет ли кто по пятам. Затылок у нее все еще холодел от недобрых предчувствий. «Моя тайна могла осчастливить только одного человека. Как только о ней узнал кто-то еще, она начала убивать…»

Глава 7

Все началось зимой, вскоре после новогодних праздников, когда Александра лежала на кушетке в мастерской, до подбородка укрывшись акриловым покрывалом, которое из-за мороза прямо-таки стреляло голубыми искрами статического напряжения. Морщась от этих надоедливых уколов, художница прихлебывала из кружки остывающий кофе, мысленно прикидывала, что сегодня все-таки придется сходить в магазин за продуктами, и пыталась решить, не разумнее ли будет вообще обойтись без обеда и ужина. Она третий день была нездорова, ее лихорадило, поднялась температура. Мастерская выстыла, единственная проржавевшая батарея центрального отопления, приткнувшаяся в углу, под скатом крыши, оставалась ледяной. Две электрические батареи, расставленные в стратегических местах – возле кушетки и умывальника – сутки работали на полную мощность, существовать можно было только рядом с ними. Александра, почти никогда не болевшая, все же простудилась и, как все по природе своей здоровые люди, тяжело переносила это состояние.