Галина Куликова - Французская вдова Страница 27

Актриса уже переоделась и теперь сидела в кресле, задумчиво рассматривая в зеркале свое отражение.

Когда, постучав, Петя вошел в гримерную, она не попыталась встать ему навстречу, а лишь сказала:

– Садись напротив, я хочу тебя видеть.

Как обычно, Возницын покорно исполнил просьбу. Сделал попытку взглянуть Клавдии в глаза – ничего. Вчерашней ночи как не бывало.

– Выслушай меня и, пожалуйста, не перебивай, – мягко сказала актриса. – Прошлая ночь была особенной. Не стану делать комплиментов, ты сам прекрасно понимаешь. Но больше этого не повторится. Не потому, что мне не хочется. Я много сегодня думала, мучилась, но поняла – наши отношения невозможны в принципе. Это как с твоим подарком – советская актриса не может носить драгоценности стоимостью в сотни тысяч. Или посадят, или убьют. Советская актриса не может носить корону, предназначенную для особ королевской крови. Не поймут, лишат сцены, посадят в психушку. Но главное – время таких вещей безвозвратно ушло. В это еще играют, вероятно, на благотворительных балах где-нибудь в Европе, но только не у нас. Такое произошло бы и с нашими отношениями – зависть, подлость, грязь убивают так же верно, как пули. Никто не поймет и не простит. Не дадут безнаказанно нарушить стереотипы. Твоя любовь ко мне – нечто фантастическое, только… За такую любовь с нами расправятся особенно жестоко.

И еще одно, тут уже дело во мне… Я не смогу соответствовать, не смогу подарить тебе то, чего ты ожидаешь… И в конце концов сделаю тебя несчастным. Моя жизнь на девяносто процентов мне не принадлежит, поэтому я, в сущности, очень одинока. Иногда хочется плюнуть на все и стать обычной бабой, со всеми земными радостями и горестями. Но призвание – не пустое слово, а я рабыня этого призвания. Нашлось бы, конечно, и для тебя местечко в моей жизни, но ведь тебе этого всегда будет мало. Я, если бы могла, отдала бы тебе вчерашнюю ночь на хранение, как диадему. Только это невозможно. Прости меня. Забыть меня ты не сможешь, я понимаю. Но прошу – живи счастливо.

Она хотела еще что-то прибавить, но Петя уже поднялся со стула, вежливо склонил голову. Он вдруг понял, что уже давно не слышит своего сердца, но почему-то не удивился. Помолчал, потом негромко и четко произнес:

– Я всегда знал, что мы не можем быть вместе. Мне все равно, какая причина – другой мужчина или актерское призвание. С тех пор как я вас встретил, я живу счастливо. Каждый день. Собираюсь и в дальнейшем жить счастливо. Можно на прощание вопрос? Обещайте ответить.

– Конечно, – беспомощно развела руками Лернер. – Почему же нет? Задавай…

– Не подумайте, что я сошел с ума… Но скажите – если бы ваша душа должна была переселиться в какой-нибудь предмет, в какую-то знакомую вам вещь, что бы вы выбрали? Дома, в театре? Все равно…

– Что-что? – недоуменно посмотрела на него актриса.

– В какой предмет из тех, что вам дороги, вы поселили бы свою душу, будь у вас право выбора?

Лернер на минуту задумалась, растерянно глядя по сторонам. Но потом, вдруг что-то вспомнив, улыбнулась грустно и сказала:

– Вообще-то я мало люблю вещи и ни к чему особо не привязана. Помещать свою душу в комод или утюг я бы не стала. Но если уж выбора не будет, то хочу прожить некоторое время вот этим очаровательным браслетом. Пока не подвернется что-нибудь более достойное.

Она отработанным жестом вытянула руку, на которой красовался старинной работы браслет в виде паутинки с листочками, который Лернер почти никогда не снимала, даже во время спектаклей.

– Я ответила на вопрос? – спросила Клавдия, кокетливо улыбнувшись.

Но Петя не принял этой жалкой игры, слишком серьезный вопрос сейчас решался.

– Конечно, благодарю. Для меня это было очень важно.

Не взглянув больше на Клавдию, он развернулся и вышел. Теперь ему было ясно, как жить дальше.

На следующее утро Возницын объявил Леночке Голицыной, что они расстаются. Причины он не назвал. Был скандал, были слезы, но Петя остался непреклонен. Кое-кто в театре перестал с ним здороваться, но его это не трогало.

Через несколько дней Борис Яковлевич попросил Петю сопроводить его и Лернер в аэропорт – они улетали в Австрию, где у Клавдии были запланированы два моноспектакля. Всю дорогу Возницын, сидевший на переднем сиденье, молчал, не откликаясь на шутки администратора. Он затылком чувствовал взгляд актрисы, но даже не обернулся.

Сдав багаж, они стали прощаться. В этот момет Бориса Яковлевича окликнули и он, шепнув: «Я на минутку, школьный приятель, пойду поприветствую», – бросился обниматься с лысым мужичком в светлом костюме.

– Не молчи, скажи что-нибудь, – вдруг попросила Клавдия, прикоснувшись к Петиной руке.

– Все хорошо, живу счастливо, – ответил он деревянным голосом.

– Правда, что ты расстроил свадьбу?

– Правда.

– Из-за меня?

– Из-за вас.

– Глупо! – крикнула Лернер и, развернувшись, быстро зашагала прочь.

Это был последний их разговор – через полгода Клавдия Лернер умерла от сердечного приступа прямо на сцене. В тот день на руке у нее не оказалось браслета, с которым она до сих пор не расставалась. Позже, когда великую актрису обряжали в последний путь, кто-то вспомнил про ее любимое украшение. Стали искать, но так и не нашли. Никому и в голову не могло прийти, что к исчезновению браслета имеет отношение Возницын. В тот вечер, когда Клавдию перевозили из театра в морг, Петя поехал к ней домой. Пригодились те самые запасные ключи, которые он забыл вернуть хозяйке, а она почему-то ему не напомнила. Может, ждала, что он когда-нибудь снова ими воспользуется? Ему хотелось думать, что так оно и было на самом деле.

Возницын забрал браслет себе. Его не волновало, что по сути он совершил кражу – о такой ерунде он даже не думал. Для него эта изящная, хрупкая, легкая и фантастически красивая вещичка была олицетворением жизни великой Клавдии Лернер. Клавдии у него теперь не было, зато осталась реальная, осязаемая память о ней.

Народу на кладбище собралось видимо-невидимо, многие плакали, некоторые особо горячие поклонники рыдали в голос. На удивление спокоен был один лишь Возницын. Он, словно замороженный, глядел куда-то в пространство, не ощущая ни горечи, ни боли. Просто понимал, что жизнь его закончилась. В кулаке Петя крепко сжимал любимое украшение Клавдии. Внезапно им овладело странное, мистическое чувство, будто в браслет и в самом деле переселилась ее нежная душа. И душа эта отныне будет принадлежать ему одному.

Тарасов ждал Федора в «Бедном Йорике». Перед ним на столике стояла огромная чашка кофе, способная взбодрить даже коня.

– Ну как? – спросил он, дождавшись, пока его компаньон устроится на диванчике, обитом гобеленовой тканью. – Удалось узнать что-нибудь стоящее?

– У нас в руках еще одна записка, – ответил Федор и выложил на стол сложенный лист бумаги.

Тарасов поспешно развернул его и прочитал вслух:

– «Почему С.Л. незадолго до смерти стала ежедневно просматривать криминальную хронику?»

– Ну, и что ты об этом думаешь? – поинтересовался Федор, знаком подзывая официанта.

– Может быть, Светлана знала о каком-нибудь готовящемся преступлении? Мало ли… Где-то что-то подслушала? Боялась, нервничала.

– А Лариса? Тоже что-то где-то подслушала? – покачал головой Федор. – Ее-то за что убили? Будь они с Лесниковой подругами, можно было бы предположить, что Светлана поделилась с ней своими страхами. Но нет! Девушки друг друга терпеть не могли.

Он попросил подошедшего официанта принести ему пельменей, имбирного чая и три эклера. В качестве комментария к его заказу Тарасов выразительно фыркнул и удостоился взгляда исподлобья.

– Кстати, Зимин сегодня с утра ошивался в театре, – сообщил Федор. – Расспрашивал, не знает ли кто, почему Лариса и Светлана на следующий день после кражи браслета ушли из театра вместе. Вот что его интересовало. Ведь ему тоже донесли, что девушки были на ножах. Почему же вдруг заключили перемирие? Куда отправились вдвоем после спектакля?

– Второй спектакль, тот, что после премьеры, считается самым неудачным, – поведал Тарасов. – Никогда не ходи на второй. Либо на премьеру, либо сразу на третий.

Федор проигнорировал это лирическое отступление, поинтересовавшись:

– А тебе что удалось узнать? Были у убитых девушек по-настоящему заметные роли, такие, чтобы кто-то мог позавидовать?

– Представь себе, были, – Тарасов мгновенно воодушевился. – У каждой по одной. Светлана играла Нину Заречную в «Чайке», а Лариса – Бланш Дюбуа в «Трамвае «Желание». Мечта всякой молодой актрисы! Но ты же сам понимаешь, что это чушь собачья. Нужно быть чокнутой дурой, чтобы убить за роль.

– А в театре есть чокнутые дуры? – тотчас спросил Федор.

– Полно! – радостно ответил Тарасов. – Буквально через одну.

– Ладно, тогда давай зайдем с другой стороны. Кто теперь будет играть Нину Заречную?