Полина Дашкова - Источник счастья Страница 27

— Скажи, а с личной жизнью у тебя что вообще происходит? — спросила мама. — Как поживает приятный молодой человек Петя?

— Петя поживает хорошо. Женился, родил двух мальчиков-близнецов.

— Ты поэтому не причёсываешься, не красишь ресницы и ходишь зимой в кроссовках?

— Нет, мамочка, все наоборот. Он поэтому на мне не женился. Правда, теперь вдруг опять жаждет со мной встретиться. Соскучился. Делать ему больше нечего!

— Софи, я хочу внуков.

— Думаешь, если я причешусь и накрашу ресницы, это поможет?

— Во всяком случае, не помешает. Я бы поняла, если бы ты была безнадёжно некрасивой, с какими-нибудь явными недостатками. Но ты посмотри на себя. Отличная фигурка, ладная, стройная, глаза голубые, носик такой симпатичный.

— Губки бантиком. — Соня скривилась перед зеркалом и показала язык своему отражению.

— Красная помада тебе бы очень пошла. К тому же ты натуральная блондинка, и это ко многому обязывает. Конечно, стиль Мерилин Монро не совсем твой, ты слишком строгая и серьёзная. Марлен Дитрих — это уже близко. Красная помада, волосы до плеч, но, конечно, ухоженные, уложенные. Ты слушаешь меня, Софи? Перестань гримасничать! — Мама готова была всерьёз рассердиться.

Лет с шестнадцати она внушала Соне, что настоящая женщина должна собой заниматься, определить свой стиль и неуклонно ему следовать. Она не желала признавать, что можно остаться одинокой и бездетной с маникюром, красной помадой на губах и сумочкой под цвет туфлям.

— Софи, ведь был ещё Гриша, такой интеллигентный, тихий. Неужели тоже женился?

— Нет. Но от него уж точно не стоит рожать для тебя внуков. Он нюхает кокаин и живёт в Интернете. Мы, кажется, остановились на моём прадедушке, красноармейце кристально пролетарского происхождения.

— Погоди. Сначала скажи, кто прислал тебе этот шикарный букет, который ты поставила в помойное ведро, и почту в половине четвёртого утра?

— Мама, почему ты решила, что это сделал один и тот же человек?

— А разве нет?

— Конечно, нет, — Соня вздохнула, — Розы от корпорации, которая приглашает меня на работу. Почта от Пети. Видно, скучно ему, бедняге, с молодой женой и маленькими близнецами. Ищет радостей на стороне. Мам, если я сейчас закурю, ты не станешь предрекать мне смерть от рака гортани?

— Ладно, кури. Как же вышло, что у вас с Петей всё разладилось? Он нравился тебе, такой хороший, умный мальчик.

— Мам, пожалуйста, не надо. У него семья, двое детей. Был бы хорошим и умным, оставил бы теперь меня в покое. Всё к лучшему. Представь, если бы мы поженились, я бы родила, а он стал потихоньку слать нежные письма своей прошлой любви.

— Ладно. Не грусти. — Мама встала, поцеловала Соню в макушку. — Гаси свою вонючую сигарету и посмотри, наконец, что я тебе привезла.

Ося спал. Таня то и дело бегала на него смотреть. Каждый раз, заглядывая в маленькую палату, она чувствовала, как замирает сердце: вдруг ребёнок уже не дышит. Но он дышал, тяжело, с хрипами.

В кабинете Михаила Владимировича кипел чайник на спиртовке. Сестра Арина принесла печенье. Зашли двое дежурных врачей, им хотелось поговорить с полковником Даниловым. Каждый день что-то рассказывали раненые, фронтовые сводки печатались в газетах, но всё было туманно и противоречиво. Михаил Владимирович старался под каким-нибудь предлогом увести врачей, чтобы дать побыть вдвоём Тане и Павлу Николаевичу, времени осталось совсем мало. Но врачи не уходили, курили, хлебали чай, задавали вопросы, перебивая друг друга.

— Правда, что Австро-Венгрия хочет сепаратного мира?

— Как вы, военные, элита армии, допускаете, что в военное время министерскими постами распоряжается это чудище Распутин со своей кликой?

— Неужели опять будет наше отступление?

— А я слышал, наоборот, будет наступление, на нём настаивает генерал Брусилов, он готовит какую-то масштабную хитрую операцию, для врага совершенно неожиданную.

Данилов тёр глаза, сдерживал зевоту, иногда начинал что-то рассказывать.

— Солдатам выдают обмундирование, они возвращаются на фронт в обносках, все продают и пропивают по дороге, знают, что получат новое. В войсках шныряют революционные агитаторы, они оплачены немецкими деньгами. Авторитет офицеров, и вообще всякой власти, падает, армия разваливается. Какое уж тут наступление?

Павел Николаевич служил под началом генерала Брусилова, которого недавно назначили командующим Юго-Западным фронтом. О том, что готовится генеральное наступление, не должен был знать никто.

Неделю назад в ставке императрица задала генералу вопрос:

— Скажите, Алексей Алексеевич, что за операцию вы там затеваете?

— Ваше величество, это такой большой секрет, что я заставляю себя забыть о нём, вдруг случайно заговорю во сне?

Данилов случайно оказался свидетелем этого короткого разговора. Он видел, как окаменело лицо её величества. Она Брусилова не любила и таких ответов не прощала.

— Конечно, я не верю слухам, будто она немецкая шпионка, — сказал Брусилов вечером в поезде, — но вокруг Распутина шпионов полно, а она ему докладывает обо всём.

Операция, задуманная генералом Брусиловым, должна была перевернуть весь ход войны. Она планировалась на май, но могла и вообще не состояться. Ставка колебалась, не верила брусиловскому плану. Слухи расползались, как тараканы, между тем для успеха нужна была строжайшая секретность. Полковник Данилов знал, что в любом случае теперь раньше осени в Москву, к Тане, вырваться не сумеет. Ему было обидно тратить драгоценное время. А врачи все болтали.

— У нас плохо поставлена разведка, не хватает аэропланов.

— Позиционная война себя изжила.

— Ну, а что вы скажете об этих пустозвонах в Думе?

— А что вы думаете о скандале с Сухомлиновым? Только в России такое возможно. В военное время военного министра судят за шпионаж!

— Но говорят, уже готовится отставка нового министра Поливанова!

— Эта война погубит Россию.

— Мы воюем слишком расточительно, не бережём людей, теряем лучших.

— Англичане скоро пустят в ход какое-то совсем новое, сокрушительное оружие.

— Ого, об этом тоже пишут газеты? — полковник усмехнулся. — Испытания нового оружия держатся в строжайшей тайне.

— Об этом говорят раненые, — сказала Таня, — оружие называется танк. Огромная штуковина, вроде железной черепахи, если во сне приснится, умрёшь от страха. Хотите ещё чаю?

— Нет, Танечка, спасибо. Сядьте. Просто посидите рядом со мной.

— Да, вы тут посидите, а мы пойдём. — Михаил Владимирович решительно поднялся и увёл наконец всех лишних вон из кабинета.

Таня и Данилов остались вдвоём.

Звенела и прыгала крышка кипящего чайника, от ветра из открытой форточки качалась штора, за дверью кто-то шаркал, кашлял.

— Говорят, её величество Алексея Алексеевича не жалует. Это правда? — спросила Таня.

— Да, наверное, — Данилов пожал плечами. — Генерал Брусилов не принадлежит к поклонникам Распутина.

— Неужели она делит людей только по этому признаку?

— Распутин помогает её сыну. Он единственный, кому удаётся останавливать кровотечения. Случалось, он спасал наследнику жизнь, когда врачи говорили, что надежды нет. Возможно, этот странный мужик действительно обладает каким-то особенным, магическим даром.

— В гипнозе нет ничего магического. — Таня пожала плечами. — Правда, владеют им немногие. Вылечить гипнозом гемофилию, разумеется, невозможно. Распутин наследника вводит в транс. Сосуды сужаются, наступает временное облегчение. Так что никакой мистики. Хотя сама природа гипнотического воздействия пока мало изучена.

— Не хотите верить в мистику? — Данилов улыбнулся. — Хорошо, а как вам понравится такой случай? Её величество благословила Алексея Алексеевича, дала ему эмалевый образок Николая Чудотворца. Через два дня изображение святого стёрлось, исчезло.

— Странно.

— Ещё бы. Все, кому генерал показывал образок, утверждали, что святой Николай не пожелал участвовать в неискреннем, лицемерном благословении, и это дурной знак.

— Да, правда, мистика. Образки, которые продаются в церковных лавках, так быстро не облезают. На паперти торгуют дешевле, но эмаль стирается через пару дней. Неужели российский двор настолько обеднел, что её величество благословляет командующего фронтом дешёвой лубочной подделкой? Ну что вы улыбаетесь?

— Танечка, вы так и не сказали мне, вы замуж за меня пойдёте?

Она встала, сняла чайник, потушила огонь в спиртовке, прошлась по кабинету, остановилась у тёмного окна и, глядя на своё смутное отражение в стекле, произнесла:

— Нет.

— Михаил Владимирович уже объяснил мне, что ваше «нет» означает «да».

— Так у него и спрашивайте, если ему всё известно!

— Есть вещи, о которых я могу спросить только у вас.

— Я уже вам ответила. — Она развернулась лицом к нему. — Нет. Прежде чем звать замуж, надо хотя бы ухаживать, ну, я не знаю, видеться часто, в театр ходить, на каток, прогуливаться под руку по Тверскому бульвару.