Филлис ДЖЕЙМС - Изощренное убийство Страница 27

Размышления Бейгли прервала Хелен, появившаяся на верху лестницы:

– Это ты, Джеймс? – крикнула она.

Вот уже пятнадцать лет каждый вечер встречали дома его одним и тем же бессмысленным вопросом.

– Да. Прости, я опоздал. Извини, что не мог позвонить. В клинике произошло нечто ужасное, и Этридж решил, что будет лучше говорить об этом как можно меньше. Энид Болем убили.

Хелен почему-то прежде всего уцепилась за имя главного врача.

– Генри Этридж! Само собой разумеется. Он живет на Харли-стрит[17] с нормальной прислугой и имеет доход почти вдвое больше нашего. Мог бы и подумать обо мне, прежде чем задерживать тебя на работе до такого времени. Его жена не торчит одна в деревне, до тех пор пока он не соизволит прийти домой.

– Это не Генри виноват в том, что я задержался. Я же сказал: Энид Болем убили. В клинике большую часть вечера была полиция.

На этот раз она услышала. Он услышал, как судорожно Хелен глотнула воздух, увидел, как сузились ее глаза, когда она спускалась по лестнице к нему, поплотнее кутаясь в халат.

– Мисс Болем убили?

– Да, она умерла вследствие насилия.

Хелен стояла без движения, словно раздумывала, потом спокойно спросила:

– Как это произошло?

Пока Бейгли говорил, его жена молчала. Потом они некоторое время стояли, глядя друг другу в глаза. Он с некоторым смущением подумал о том, стоит ли ему подойти к ней и как-то проявить заботу или сострадание. Но к чему сострадание? Что, в конце концов, потеряла Хелен? Когда она заговорила, в ее голосе зазвенели металлические нотки:

– Никто в клинике не любил ее, правда? Никто.

– Это нелепо, Хелен! Большинству сотрудников едва ли приходилось общаться с ней, а если это и бывало, то крайне редко.

– Похоже, это внутренняя разборка, не так ли?

Доктор поморщился, услышав грубоватый жаргон, но вежливо ответил:

– На первый взгляд – да. Я не знаю, что думают в полиции.

Хелен горько рассмеялась:

– О, могу догадаться, что думают в полиции! – Она вновь замолчала, а потом вдруг спросила: – А где был ты?

– Я же сказал: в гардеробе для медперсонала.

– А Фредерика Саксон?

Теперь уже не осталось никакой надежды на проявление жалости или нежности. Было бесполезно пытаться сдерживать эмоции. И он заговорил с убийственным спокойствием:

– Она была в своем кабинете, занималась таблицами Роршарха. Если тебя это обрадует, ни у меня, ни у нее нет алиби. Но если ты надеешься приписать это убийство Фредерике или мне, тебе следовало бы иметь более изворотливый ум, чем твой. Суперинтендант не станет слушать неуравновешенную женщину, пылающую ненавистью. Он уже достаточно на таких насмотрелся. Но вообще попробуй! Может, тебе повезет! Почему бы тебе не подойти и не проверить мою одежду – нет ли на ней пятен крови?

Бейгли резко вытянул руки по направлению к Хелен, содрогаясь от злости всем телом. Испуганная, она бросила на него короткий взгляд, затем повернулась и, спотыкаясь, начала подниматься по ступенькам, путаясь в полах халата и рыдая, как ребенок. Он смотрел ей вслед, ощущая холод от усталости, голода и отвращения к самому себе. Он должен пойти к ней. Все как-то надо уладить. Но не сейчас, не сразу. Сначала он должен найти себе выпить. Бейгли на мгновение облокотился о перила и произнес с бесконечной усталостью:

– О Фредерика, дорогая Фредерика… Зачем ты это сделала? Зачем? Зачем?

Старшая сестра Эмброуз жила с подругой, тоже медсестрой, которая училась вместе с ней тридцать пять лет назад и недавно вышла на пенсию. Они вдвоем купили дом в Гайден-Парке, где и жили последние двадцать лет на свой совместный доход в спокойствии и согласии. Ни одна из них никогда не была замужем, и ни одна не жалела об этом. Раньше им иногда хотелось иметь детей, но, наблюдая за семейной жизнью родственников, они пришли к выводу, что институт брака, несмотря на всеобщее убеждение в обратном, создан для того, чтобы улучшать жизнь мужчин за счет женщин, и даже материнство отнюдь не означало безусловного, ничем не омрачаемого счастья. Вероятно, этот вывод так никогда и не подтвердился на практике, потому что ни одной из подруг никто так и не сделал предложения. Как любой сотрудник психиатрической клиники, старшая сестра Эмброуз знала об опасности подавления сексуальных желаний, но ей никогда не приходило в голову, что это может иметь отношение к ней самой, и в самом деле трудно было представить себе человека менее подавленного. Возможно, она и назвала бы теории большинства психиатров опасным для людей бредом, если бы хоть когда-либо попробовала оценить их критически. Но старшую сестру Эмброуз приучили думать о врачах-консультантах как о тех, кто стоит лишь на одну ступень ниже Господа Бога. Они, как и Бог, шли неисповедимым путем, когда творили чудеса, и их, как Бога, не позволено было критиковать открыто. Пути одних, очевидно, были в большей степени неисповедимы, чем пути других, но привилегией медсестры все равно оставалось помогать этим почти божествам, ободрять пациентов, убеждая их поверить в успех предложенной методики лечения, особенно когда благоприятный исход представлялся более чем сомнительным, и культивировать свою самую главную профессиональную добродетель – безусловную преданность клинике и врачам.

Фразу «я всегда была предана докторам» можно было часто услышать в доме на Акация-роуд в Гайден-Парке. Старшая сестра Эмброуз часто замечала, что молодые медсестры, которые иногда приходили работать в клинику Стина в качестве помощниц на выходные, были воспитаны в менее строгих традициях, но она была плохого мнения о большинстве молодых медсестер и еще более худшего мнения о современном образовании.

Как всегда, она доехала по центральной линии подземки до Ливерпуль-стрит, пересела на пригородную электричку, идущую в восточном направлении, и двадцать минут спустя уже открывала дверь опрятного дома, где жила с мисс Беатрис Шарп. Сегодня она, однако, вставила ключ в замок, не осмотрев, как обычно, сад перед домом, не оценив придирчивым взглядом покраску на двери и даже не остановившись, как она всегда делала, в привычном раздумье над тем, насколько красиво в целом выглядят эти владения и каким удачным капиталовложением оказалась их покупка.

– Это ты, Дот? – раздался голос мисс Шарп из кухни. – Ты задержалась.

– Удивительно, что не задержалась еще дольше. В клинике произошло убийство, и большую часть вечера там были полицейские. Насколько я знаю, они все еще там. У меня сняли отпечатки, как и у остальных сотрудников.

Старшая сестра Эмброуз старалась говорить ровно, но эффект от сообщения самой новости оказался ошеломляющим. Меньшего она и не ожидала. Не каждый день выдается возможность рассказать нечто столь волнующее, и некоторое время в поезде она потратила на то, чтобы отрепетировать, как более эффектно преподнести потрясающую новость. Выбранное предложение коротко освещало наиболее важные детали. Ужин был на время забыт. Пробормотав, что кастрюля всегда может подождать, мисс Шарп налила себе и подруге по стаканчику хереса, исключительно для преодоления шока, и устроилась с выпивкой в гостиной, чтобы услышать всю историю. Старшая сестра Эмброуз, которая славилась в клинике чрезмерной осмотрительностью и молчаливостью, была куда более раскованна дома, и не прошло много времени, прежде чем мисс Шарп узнала об убийстве столько, сколько могла рассказать ее подруга.

– Но как ты думаешь, кто убил ее, Дот? – Мисс Шарп вновь наполнила стаканчики – беспрецедентное расточительство! – и решила проверить способность своего ума к аналитическому мышлению. – Насколько я понимаю, убийство, должно быть, совершили между шестью двадцатью, когда ты увидела, как мисс Болем шла к лестнице, ведущей в полуподвал, и семью часами, когда обнаружили тело.

– Так это же очевидно! Вот почему следователь неоднократно спрашивал меня, уверена ли я насчет времени. Я была последним человеком, который видел ее живой, и в этом нет сомнения. Сеанс лечения миссис Беллинг закончился, и она была готова идти домой около шести пятнадцати, поэтому я прошла в приемную, чтобы сообщить об этом ее мужу. Он всегда нервничает из-за времени, поскольку дежурит по ночам и должен успеть поесть и быть на работе к восьми. Потом я взглянула на часы: шесть двадцать. Когда я вышла из кабинета ЭШТ, мимо меня прошла мисс Болем, она направилась к лестнице. Следователь спрашивал меня, как она выглядела и разговаривали ли мы. Но мы не разговаривали, и, насколько я могу судить, выглядела она как обычно.

– И как он? – спросила мисс Шарп, мысленно рисуя образы комиссара Мегрэ и инспектора Барлоу.[18]

– Следователь? Исключительно вежлив, надо сказать. У него постное худое лицо, как у многих полицейских. Очень мрачный. От меня он мало что узнал, но видно: он умеет вытягивать у людей показания. Миссис Шортхаус просидела у него уйму времени, и, держу пари, он выпытал у нее все, что хотел. Но я в эти игры не играю. Я всегда оставалась преданной клинике.