Б. Седов - Зэк Страница 27

Иван закурил и задумался. Перед глазами – как видеозапись – прокручивались события последних дней и месяцев. В них была некая неумолимая логика, которая и привела Ивана сюда, в камеру ИВС. Таранов осознал это сразу, вдруг. Пронзительно-четко. Подобно тому, как при вспышке молнии озаряется ночной пейзаж и все то, что было до этого скрыто, делается видимым в мельчайших деталях.

Это, понял Таранов, судьба. Его, Ивана Таранова, судьба. Она жестока и на первый взгляд совершенно непредсказуема, как движение рикошетирующей пули в узком тоннеле… но его же собственной рукой эта ломаная траектория начерчена. А вот где, когда и как она оборвется – знать не дано.

Иван задумался, Иван ушел глубоко в себя. В темень, жестокую и опасную, как ночной бой в чужих траншеях… Когда невозможно понять где свои, где чужие. И невозможно понять даже – кто победил?

Сигарета обожгла пальцы. Таранов чертыхнулся, выщелкнул окурок и повернулся к соседу… Старик был очень бледен, держался за сердце.

– Отец, – позвал Таранов. – Отец, тебе плохо?

– Нитроглицерин, – пробормотал старик и начал валиться набок.

Иван метнулся к нему, подхватил, помог лечь. Потом бесцеремонно обшарил карманы, но лекарства не нашел. Он нащупал пульс – слабый, нитевидный, – подскочил к двери и забарабанил кулаком.

– Врача! – кричал он. – Врача! Человеку плохо.

Кормушка распахнулась только через минуту.

– Чего бузишь? – недовольно спросил сержант.

– Врача срочно. Человек умирает.

Мент безо всякого интереса посмотрел на старика, буркнул: – Вызовем, – и захлопнул кормушку. Таранов выругался и вернулся к сокамернику.

– Ничего, ничего, отец, – бодро приговаривал он, – мы сейчас… мы с тобой разберемся… я тебе умереть не дам.

Двадцать минут до прихода врача Таранов делал старику искусственное дыхание и массировал сердце… Врач споро вколол деду один за другим два укола. Спустя минуту-другую старик открыл глаза.

– Ну вот и ладушки, – произнес врач. – Но все равно надо в стационар.

– Спасибо, доктор, – слабым голосом сказал дед.

– Это не мне, – ответил врач. – Это вот ему.

Врач кивнул на Ивана. Старик улыбнулся Таранову бескровными губами. Спустя несколько минут его унесли на носилках… Иван даже не предполагал, что это случайное знакомство еще будет иметь продолжение.

На допросах Иван молчал, но в принципе это не имело значения. Тридцатого декабря из Санкт-Петербурга пришел ответ на запрос Владимирского ГУВД. Из него следовало, что паспорт на имя Попова Сергея Ивановича, жителя Санкт-Петербурга, был похищен у владельца в октябре сего года. Попов, однако, в органы милиции с заявлением о краже паспорта не обращался… Спустя еще сутки пришел ответ из центральной дактилоскотеки. Из него следовало, что пальцевые отпечатки, взятые у «Попова», принадлежат Таранову Ивану Сергеевичу, разыскиваемому ГУВД Санкт-Петербурга по подозрению в совершении заказного убийства.

Прокурорский следак покачал головой: – Ишь ты, пивовар какой ловкий. Ну, теперь-то тебе, пивовар, амбец. Сидеть тебе – не пересидеть… А мадам Козявкина будет тебе передачки таскать… ха-ха-ха.

Делу Попова (теперь уже Таранова) придавали исключительное значение, и неспешные колеса следствия завертелись на диво быстро. Парафиновый тест однозначно подтвердил наличие на руках Таранова следов продуктов выстрела. На месте преступления эксперт зафиксировал отпечатки рифленых подошв ботинок, полностью соответствующих ботинкам Таранова. В машине и на оружии нашли отпечатки пальцев Ивана… куда же больше? А было больше: владелец «Жигулей» опознал в Таранове угонщика. Были ответы из ГУВД СанктПетербурга. Конечно, еще не были готовы заключения экспертиз – дело хлопотное, времени требует, но ЭКО[8] дал следствию «Справки эксперта»[9].

Таранову предъявили обвинение по целому ряду статей УК: незаконное хранение оружия, подделка документов, разбой, угон автотранспортного средства и, наконец, умышленное убийство… мерой пресечения было избрано содержание под стражей.

Тридцать первого декабря двухтысячного года автозак подъехал к низеньким воротцам у невысокого, двух-этажного здания. На углу здания висела табличка: «ул. Большая Нижегородская, 67». Из будки выскочил прапорщик со «вчерашним» лицом, открыл ворота. Автозак, в одном из «стаканов» которого ехал подследственный Таранов, въехал на территорию Владимирского централа… но это еще не тюрьма. Это еще не тюрьма. Это всего лишь территория перед административным корпусом. «ЗИЛ» со стальным фургоном проехал мимо здания, повернул налево и уткнулся тупой мордой в другие ворота, требовательно рыкнул клаксоном. И ворота раскрылись, как для душевного объятья. Автозак въехал внутрь. Ворота закрылись.

…А вот это уже тюрьма!

Автозак почти вплотную подъехал к дверям корпуса. Из дежурки вышли, на ходу дожевывая бутерброды, конвойные… Владимирка принимала новую порцию постояльцев.

Все тюрьмы одинаковы… на первый взгляд. Но у каждой есть свое лицо, свои легенды, своя история. История Владимирского централа началась в апреле 1781 года, когда государыня Екатерина II подписала Указ «О суде и наказаниях за воровство разных родов и о заведении рабочих домов во всех губерниях». А уже через два с небольшим года «рабочий дом» принял первых арестантов… Сколько их прошло за два с лишним века через Владимирку? Никто не скажет точной цифры, никто не знает. Уверенно можно сказать только то, что их были сотни тысяч.

Иван Таранов – один из них. Один из миллионного населения сегодняшней страны Зэкландии. Этой страны нет на карте России… Но в каждой области, в каждом городе есть ее провинции. Только во Владимирской области их 14 (прописью: четырнадцать!) – в Покрове, в Вязниках, в Головине… в Киржаче, в Пакине, в Мелехове… в Александрове… в Ликине… в Кольчугине. Для малолеток, для женщин, для туберкулезников, для особо опасных… ДЛЯ ВСЕХ!

Самое известное из этих «учреждений уголовно-исполнительной системы» – Владимирский централ.

Добро пожаловать!

Фотографирование, дактилоскопирование, шмон, медосмотр… «Рот открой… так… закрой. Нагнись… жопу раздвинь»… баня, дезинфекция… Двери, лестницы, коридоры… Коридоры, лестницы, двери. Решетки. Решетки, решетки, решетки…

– Стоять! Лицом к стене.

Звук поворачиваемого в замке ключа. Скрежет. Скрежет, как будто это внутри тебя, в голове, в душе, поворачивают ключ.

– Вперед.

Шаги… скрежет ключа. Всего в сотне метров от тебя – свобода. Троллейбус по улице катит. В нем люди едут. Водитель сидит злой – не повезло ему, в новогоднюю ночь работать придется. Непруха, блин, непруха… Всего в сотне метров!

– Стоять. Лицом к стене.

Звук поворачиваемого ключа и – команда:

– Заходи. Тебя тут ждут.

Таранова никто здесь не ждал, и он это отлично знал. Он стоял на пороге камеры, прижимал к животу казенные шмотки – матрас, одеяло, подушку, белье… Он смотрел внутрь камеры, которая станет теперь его домом. Возможно, на годы. И камера смотрела на Ивана десятками глаз. А может быть, тысячами. Тысячами глаз тех, кто прошел через эту камеру до Таранова. Время остановилось, все звуки умерли. Не было запахов, не было сенсорных ощущений… вакуум.

Пупкарь подтолкнул Ивана кулаком и сказал:

– Заходи. Чего встал?

И камера взорвалась возмущенным криком:

– Куда? Куда? Нету места!… Дышать нечем! Подыхаем тут!

Дверь захлопнулась и ключ повернулся. Иван сделал шаг вперед и сказал:

– Здравствуйте.

Несколько секунд камера молчала. Потом от решетки, с нижней шконки раздался голос углового:

– Представься людям, горемычный.

– Меня зовут Иван Таранов.

Снова тишина, и – через секунду – хохот.

– Пивовар!

– Пивовара к нам прислали!

– Ой, не могу… Пивовар! А пиво-то где?

Таранов улыбнулся. Он как будто сбросил с себя оцепенение. Он увидел всю камеру сразу: окно в торце, закрытое ресницами жалюзи, длинный стол, табуретки, шконки в три яруса, умывальник, унитаз и человечек с затравленными глазами на полу возле унитаза – опущенный… Вот это твой новый дом.

Камера в тюрьме называется хата. А сидят в ней люди. Главный в хате – угловой. В хате, куда попал Таранов, угловым был Коля Пароход. Пароход был налетчик и тянул второй срок. А еще Пароход и два его кента были на крюке у кумчасти. Так что попал Иван в эту хату не случайно… большой интерес был к Таранову. И Коле Пароходу поставили задачу с Иваном поработать конкретно. Когда смех затих, Пароход сказал:

– Ну расскажи людям, Пивовар, что у тебя за делюга и откуда ты к нам заехал?

Таранов коротко, избегая подробностей, рассказал.

– Сурьезно, – сказал Пароход. И кенты его – тощий Петруня и качок Фара – кивнули: да, сурьезно. Собственно, им было все равно, по каким статьям залетел в СИЗО пассажир. Главное, что он не из блатных… Опер-то поставил задачу жестко: любым способом вытянуть из него все, что можно. Но на блатаря внаглую не наедешь – братва потом спросит строго. А фраерок – будь он хоть какой мокрушник – он и есть фраерок. По правильным понятиям, конечно, и фраера щемить ни за что не положено… тоже спросить могут. Но лоха-первопроходца легко запутать, создать такую ситуацию, в которой он сам на себя косяков навесит[10]. А когда пассажир совсем косячный, за него никто биться не станет… А кум за этого Пивовара подбросил и дури, и спирту. Будет чем Новый год встретить.