Наталья Андреева - Соло для пистолета с оркестром Страница 27

Но здесь было хорошо. Мать была полна житейской мудрости, и, хотя и жила в глуши безвылазно, слушать ее было интересно. Она и в самом деле оказалась знахаркой и вещуньей. И про него знала все. Чего не знала, о том догадывалась. Но по-прежнему упорно называла Андреем.

А еще рядом был лес. Он с удовольствием бродил среди елей, вдыхал аромат хвои, прижимался к стволам редких берез. Они забирали боль. Становилось легче. Жаль, что березы не могли стереть с лица ужасные шрамы.

Он хотел уйти и… не мог. Не мог оторваться от хутора. Приезжали трактористы, но он уже привык прятаться от них в лесах. Да и мать не привечала.

— У меня теперь сынок есть. Он и крышу подправит, и дров наколет. А вы поезжайте, — поджав губы, говорила она. Понимала, что он общения не хочет. Она его прекрасно понимала! Быть может, как никто другой…

А трактористам до смерти хотелось глянуть на воскресшего Андрюху. Однажды столкнулись, и он стал нарочно заикаться и мычать. Трактористы, взглянув на его лицо, сразу же уехали, награжденные литровой бутылью первача. Пить самогон он так и не приучился. Да и мать не поощряла.

— С малолетства ты к этому не приучен, — внушала она.

Что ж. Матери виднее. Все как-то устроилось. Он уже чувствовал себя здоровым. И даже бросил курить. Мать курильщиков не одобряла, он и не настаивал.

Но лето кончалось. Он теперь не был писателем Акимом Шевалье. В кармане лежал паспорт на другую фамилию. И все бы ничего, но тут по телевизору показали фильм. Документальный. Он же совсем забыл! В августе у него, то есть у писателя Акима Шевалье, день рождения! Тридцать четыре года исполнилось бы ему. То есть исполнилось. Без всякого «бы». Это для них Аким Шевалье умер.

Телевизор был старенький, черно-белый, показывал только две программы, да и то с помехами. Но то, что надо, он разглядел. Рыдающая вдова разрезала ленточку перед памятником, сооруженным на могиле любимого мужа. Памятник покойнику не понравился. Каменный болван с пустыми глазницами. В сопровождении монстров. Созданные им литературные герои оказались чудовищами. Стоило столько мучиться, изобретать! А главное чудовище, Милена — вот она!

Делает вид, что скорбит, вытирает платочком сильно «накрашенные глаза.

Сколько же глупостей он написал! И люди, собравшиеся на его могиле, говорят глупости. С ненужным пафосом. И имя у него было дурацкое, смешное: Аким Шевалье. И почему он не взял псевдоним?

Все надо начинать заново. Он не хотел больше быть Акимом Шевалье. После всего увиденного — не хотел.

Что ж, создатели документального фильма в одном были правы: писателю Акиму Шевалье отныне и всегда будет тридцать три года…

…Глазов остановился, когда его окликнула Юлия. Махал топором уже с час и не чувствовал усталости. Задумался крепко: а что же на самом деле случилось с писателем? Жив ли он? А очнувшись, с удивлением оглядел гору наколотых дров. Кузьминична, стоя на крыльце, одобрительно кивала головой: мужик! Юлия улыбалась:

— Митя, отдохни.

— Да я вроде и не устал, — неуверенно сказал Глазов. И тут только почувствовал: устал! Ох как устал! Спину и плечи ломило.

— Давай я тебе воды на спину полью, — улыбнулась Юлия, спускаясь с крыльца. — Ты потный.

Под желобом, приделанным к крыше, стояла бочка с дождевой водой, в ней плавал грубо сработанный деревянный ковш. Глазов послушно подставил спину. Когда прохладная вода полилась на нее, стало немного легче.

— А ты что делала? — спросил, подхватывая принесенное Кузьминичной полотенце. Полотенце было жесткое, льняное.

— Бабушкин огород смотрела. Она меня убеждала выращивать овощи, представляешь?

— С трудом, — усмехнулся он.

— Пойдем в лес, погуляем? До вечера еще далеко.

— Да уж… — Он вздохнул. — Ну, если ты так хочешь — пойдем.

Он натянул футболку, потом поднял колун и с силой воткнул его в лежащее на земле бревно. На топорище повесил полотенце.

— Милая, ты что ж, в этих штуковинах в лес собралась? — прищурилась Кузьминична на босоножки. — А ну, погоди.

Юлии пришлось переодеться в стоптанные полуботинки, которые были ей великоваты. А с модными укороченными штанами и блузкой смотрелись нелепо. Но она оставила босоножки на крыльце, а волосы повязала ситцевым платком, который дала ей хозяйка со словами:

— Голову напечет, целый день по жаре-то ходить. И комаров в лесу полно… Эх вы, городские!

Городские меж тем отправились на прогулку, не подозревая о том, что в лесу на них накинутся злющие голодные комары. Глазов сорвал березовую ветку и активно стал от них отмахиваться.

— У меня есть спрей, — с улыбкой сказала Юлия. — Тебе тоже надо побрызгаться.

— То-то я гляжу: от тебя пахнет странно. Не духами. Ладно, переживу.

— Ну и как твое расследование? Зашло в тупик?

— Я не могу понять одного: почему Кузьминична упорно не признается в том, что это не ее сын? Не Андрей?

— А может, ее?

— Не говори ерунды! — слегка рассердился Глазов. — Очевидно, что это Аким Шевалье пришел на хутор из дачного поселка, непонятно каким образом уцелев от взрыва. И как только он смог дойти? Разве что ненависть придает силы. Человек — существо живучее. Я было растерялся, когда она его ни на одной из фотографий не признала, но теперь уверен, что это именно он. Видимо, сделал пластическую операцию. У него и лицо странное. Словно резиновая маска. Гладкое, розовое. Я бы сказал: неестественное. Такое ощущение, что это не его лицо.

— Я тоже так думаю, — неожиданно согласилась Юлия. — Аким Шевалье жив. Одного не понимаю: как он мог не объявиться родной матери? Вообще никому из родных? Дочери? Ближайшим родственникам, друзьям? Как?!

— Может, у него их и не было? Друзей? А что касается матери… — Глазов вздохнул. — Был я у нее. Хорошо выглядит, мемуары пишет. Проблема у нее только одна: деньги.

— Глупый ты, Митя. Не понимаешь. Это потому, что у тебя детей нет. Ну какая мать может смириться с потерей сына? Кузьминична и та верит, что ее Андрюша жив. Что все у него хорошо, что внуки у нее будут. Старая, одинокая женщина. Конечно, она его узнала. Сердцем узнала. Поняла, что для него она пусть на короткое время, но мать. А получилось, что и навсегда. Он ведь и до сих пор ей помогает. А родной матери даже не сообщил, что выжил.

— Но не объявляется же? Так?

— Потому что есть причины. Кто он теперь? Гражданин США? И почему ты уверен, что не приезжает?

— Она же сама сказала. Кузьминична.

— Она мать. Понимаешь: люди нашли друг друга. Я с ней долго разговаривала, пока ты дрова колол. Похоже, им было хорошо вместе. Кузьминична только и живет теперь своим Андрюшей. И не скажет она, что он здесь бывает, если сын не велел. И деньги копит именно потому, что Андрюше могут понадобиться. Она же не знает, где он теперь и сколько у него этих денег. Понимаешь? Он ей не сказал, что из страны уехал. Он ее бережет.

— Откуда ты так хорошо ее понимаешь? — не выдержал Глазов. — У тебя-то самой дети есть? Нет. Кстати, а почему нет? Жили вы богато, и долго. Не год, не два. Не думаю, что муж не хотел. Может, не мог? Или дело в тебе?

Ему показалось, что Юлия сейчас заплачет. Ну вот, опять! Больное место! Губы у нее задрожали. Остановилась посреди тропинки, посмотрела на него с укором. Зачем?

— Извини. Ну извини, — прижал ее к себе Дмитрий. — Я же не чужой тебе человек…

— Поэтому я и не могу рассказать…

Вот этого он уже не понимал. Если не чужой, то почему не может? Что здесь за тайны? Поспешное бегство, возможность слежки. И упорное молчание о прошлом. Во всяком случае, она сейчас нуждалась в утешении. Здесь, на опушке леса, они были одни. Он тронул губами темные волосы, потом щеку, губы. Сначала нерешительно, потом все смелее и смелее. Она ответила.

Несколько минут они жарко целовались. Он вдруг вспомнил высокую постель в горнице, пуховую перину, огромные подушки. А потом вспомнил жену и отстранился.

— Похоже, мы не тем занимаемся, — сказал хрипло. — Не расследованием.

— Ты что, жену вспомнил? — И Юлия медленно начала поправлять выбившиеся из-под косынки пряди волос.

— А что? Не должен был?

— Отчего же. Но я так поняла, что вы разводитесь.

— Сказать по правде, я ей никогда не изменял. Не такой я человек. Но с другой стороны, ты права: мы и в самом деле на грани. Развода. Когда я женился на Светлане…

— Это обязательно: рассказывать мне о своей жене? — резко оборвала она.

— Ты тоже можешь рассказать. Про ППШ.

— Что?!

— Петр Петрович Шумов. Так, кажется, называлась ваша фирма?

— Ах ты справки наводил!

— Допустим.

— По-моему, целоваться гораздо приятнее, чем выяснять отношения.

Он тоже так считал. Поэтому поцеловал еще раз. И еще. Обнял за плечи, и они медленно пошли по тропинке. До небольшой поляны в окружении старых берез.

— Хорошо! — сказал Глазов, усаживаясь на поваленное дерево. — Если бы не комары, было бы просто замечательно! Рай на земле!