Светлана Успенская - Блондинки начинают и выигрывают Страница 27

Заслышав шаги, Клавдия Митрофановна встрепенулась и, назидательно дребезжа, изрекла:

— Получишь ли утешение в любви своей, ибо тобою, брат, утешатся святые? Призревший змею познает истинную боль от ее укуса, кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен, кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Кто имеет ухо, да слышит. — Высказавшись, Клавдия Митрофановна с чувством исполненного долга, по своему обыкновению, вцепилась беззубыми деснами в сухарик.

Но тогда я не понял ее туманных пророчеств.

Кеша рухнул, не раздеваясь, на диван и скорбно захрапел.

Безумный, безумный, безумный, безумный мир… И я сам немало поспособствовал его безумию.

Очередную встречу с Ефимычем я предусмотрительно отложил. У меня были куда более неотложные дела с моим новым другом. К тому же хотелось слегка разжечь любопытство психоаналитика.

Наконец Виктор Ефимович позвонил сам, слегка встревоженный. Впрочем, «встревоженный» — не совсем подходящее слово для данной ситуации. «Заинтересованный» — точнее. Заинтересованный, но старающийся, чтобы эту заинтересованность ни в коем случае не обнаружил чувствительный пациент.

Мы договорились встретиться вечером.

— Знаете, Виктор, вот что я подумал… — Как обычно, я развалился в кресле. — Тот случай, когда… — Выжидательная пауза.

— Какой случай?

— Ну, помните, я снимал с нее трусики, и вдруг вошла учительница. Она начала остервенело орать, что…

Его глаза поскучнели, но он мужественно спросил:

— Что именно она кричала?

— Не помню… Но мне подумалось, что этот случай может иметь важные последствия для моего подсознания. Разве не так?

— Да, пожалуй…

Пауза. Сухой шелест переворачиваемых страниц. Холодное поблескивание очков напротив…

— Скажите, Александр… Помните, в прошлый раз вы привели мне два случая неожиданной забывчивости, которая…

— А… Вы об этом… Ну, было, было…

— Подобные случаи повторялись вновь?

— Нет, ни разу.

Недоумение на его лице. Легкий оттенок разочарования. Привкус растерянности в холодном блеске стекол.

Я не так прост, как он думает. Конечно, звонить мне на работу и допрашивать Алину, не выбегал ли я с безумным видом средь бела дня, он не станет. Пока не станет. Но с Иришкой он, конечно, поддерживает негласный контакт. Ведь это она откопала его в какой-то богом забытой академии, приволокла и насильно всучила мне. Однако единственное, что она может ему поведать, — это еще раз описать разыгранную как по нотам сцену в театре.

Тогда все получилось спонтанно, но очень удачно. Накануне мы крупно поссорились. Мелкая стычка, поводом для которой послужило не то дурное выражение моего лица, не то недостаточно почтительное вслушивание в ее бесконечную трескотню. Честно говоря, меня угнетала необходимость высиживать на этом дурацком представлении, имитируя восхищение, которого я не испытывал, и я ушел. Спокойно получил пальто в гардеробе, вышел на улицу, решил прогуляться в одиночестве. Конечно, ни в какой электричке я никуда не ездил, а что касается крови… Зашел в кафе, случайно пролил кетчуп на рубашку. Не будут же они отдавать одежду на экспертизу?

Так что с этой стороны все в полном ажуре. Иришка, конечно, непременно подтвердит и насчет моего безумного вида, и насчет странного поведения. А большего мне и не надо.

Я оставил Ефимыча несколько разочарованным и вместе с тем успокоенным.

Еще несколько сеансов мы лениво перемалывали осточертевший эпизод с учительницей, обходя стороной именно то, что больше всего интересовало нас обоих.

А потом я позвонил ему в три часа ночи — пусть привыкает к сюрпризам, то ли еще будет! Голос мой истерически срывался и звенел (кажется, во мне погиб великий лицедей).

— Виктор, это опять… Опять это случилось!

— Что случилось, Александр? — послышался сонный бас. — Ради бога, успокойтесь, объясните толком, что произошло.

— Опять… Я… Я звоню вам с вокзала. Меня только что выпустили из милиции.

— Вы попали в милицию? Вас задержали? За что?

— За мелкое хулиганство. Дело в том, что я ехал домой на машине… Где теперь машина — не знаю. Очнулся уже в «обезьяннике». Вокруг — вонь, бомжи, мат…

— Что вам инкриминировали?

— Сказали, что я толкал прохожих, размахивал руками, матерился.

— Из-за чего?

— Не имею ни малейшего представления. Они нашли при мне документы, паспорт, права, но отпускать не стали, решив, что я пьян. Потом, когда я очнулся…

— Что?

— Просто выписали штраф и отпустили.

— Весьма интересный случай!

— Да, интересный…

Растерянное молчание на другом конце провода.

— Вам нужна помощь? Я могу приехать, — наконец несмело предложил он.

Я хмыкнул про себя. Любопытно, ночной вызов мозгоправа входит в прейскурант предоставляемых услуг или оплачивается по особой таксе?

— Нет, спасибо, справлюсь сам. Как-нибудь доберусь домой.

— Давайте завтра обсудим этот случай у меня в кабинете.

— Не знаю, как у меня завтра со временем…

— Не хочу вас пугать, но положение серьезное.

— Да уж, куда серьезнее, — горестно хмыкнул я и повесил трубку.

Бессонная ночь моему куратору обеспечена. Теперь стоит продумать следующий шаг. Он будет еще более потрясающим.

Глава 9

— А я книжек вообще не читаю. Я этой дурной привычки давно уже не имею.

Иная книжка — она же хуже водки случается. Голову задурит, так что «мама» не скажешь. Очухался — а в мозгу уже одни только розовые мечтания, газовый флер, никакой жизненной правды. Ежели в тот момент слабину дашь, поддашься на провокацию, в библиотеку за новой дозой пойдешь, — глядь, уже по скользкой дорожке отправился. Прямиком в заоблачную выдуманную жизнь с неестественными идеалами и нездоровым влечением к трезвому образу жизни. Потом другую книжку взял, еще не дочел толком, еще розовый газ из очей не выветрился, а уж руки за третьей сами тянутся. Хуже водки, чесс слово! И стоит дороже.

Я от этой любви к литературе в свое время во как намаялся! Нахлебался предостаточно! Сейчас расскажу, ежели угостишь старика.

Сынок мой, Сашка, тоже все, бывало, дурил по молодости. Даже однажды папашу своего, меня то есть, учить вздумал. Меня, старого Рыбасова, патриота своей страны и заслуженного пенсионера, на тот момент временно пребывающего в трудных обстоятельствах похмелья!

Ты, говорил, батяня, не так живешь. Не нравилось ему, слышь, что пью я много. А я и не пью почти совсем. Разве теперь заслуженному застрельщику Советского Союза граммулечку выпить за смертный грех почитается? Одной губенкой нельзя разве к граненому стакану приложиться? Разве для того я, пострадавший от трудностей перестройки, сорок лет на производстве вкалывал? Полвека, выбиваясь из сил, практически в одиночку строил наше государство! Вот этими вот заскорузлыми руками ковал счастье нашей советской молодежи! И зачем, спрашивается? Чтобы некому было мне на старости лет четвертинку налить! Чтобы родной сын у родного батяни последний глоток от губ отымал!

Да что там… Я уж ему и так и сяк… Намекал. Мол, на свои трудовые пью, не мешай. А он — все лезет и лезет! Но теперь больше не лезет. Все, уже одолели мы его. Сообща… Гм-м. Успокоили.

А ты, значит, книжки пишешь? А какие книжки? Полезные, говоришь… Да-а? А какие это, пособия по трудоустройству или расписание железнодорожных вагонов?

А, художественные… Художественные от слова «худо» небось? Ха-ха.

Ну вот, сразу же обижаться… Пожилому человеку уже и пошутить нельзя. Да я ведь так выразился, в смысле юмора. Ну, давай, давай, наливай, не стесняйся…

А ты молодец, как я посмотрю, и наливаешь от души, и колбаска у тебя уже заранее порезана. Значит, правильный ты человек. Я вообще-то о писателях не слишком высокого мнения. Да уж, не раз сводила меня жизнь с ихней братией. Во как намаялся! Первый все писал жалобы в соответствующие органы, пока его как писателя в желтый дом не определили, а второй со мной в одной бригаде на целине работал. Было это в одна тысяча девятьсот… не помню, каком году…

Ну, за знакомство, что ли? Поехали…

А-ах… Хорошо пошла! Ну словно боженька босичком по пищеводу прошелся. Прямо сразу же жизнь в члены вернулась, глаза стали резче видеть и сила в руках образовалась.

Так вот, писатель этот в одна тысяча девятьсот-бог-знает-каком-году трудился со мной на целине, были мы с ним в одной бригаде… Ну что сидишь, не книжку, чай, пишешь, набулькивай скорее полный стакан, чтобы не выветривалось.

В том году, одна тысяча девятьсот-бес-его-точно-назовет-каком-году, я единолично поднимал целину в составе бригады ударников социалистического труда…

Ага, ну, вздрогнули! Как это — больше не будешь? Ты что же это, приятель, старость уважить не хочешь? Писатель ты, в конце концов, или нет? Ты, значит, интеллигент, после каждой рюмки привык закусывать и отдыхать, а дядя Юра вообще никто, так только, постоять вышел. У нас на целине, между прочим, кто не пил, те оч-чень быстро спивались. Про таких у нас прямо говорили: «Яка людына не пье, або хвора, або падлюка».