Дик Фрэнсис - Смерть на ипподроме (Кураж) Страница 27

Я начал проделывать это ритмически. Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Снова и снова шесть рывков и передышка. Пока я не начал всхлипывать.

«Может, такое упражнение хоть согреет меня», — с последним проблеском юмора подумал я. Но это было слабым утешением. При том что руки и плечи страшно болели, к затылку будто приложили раскаленные докрасна щипцы. А веревка от каждого движения все больше и больше сдирала кожу и впивалась в запястье.

Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Передышки стали длиннее. Каждый, кто попробовал бы плакать с пластырем на глазах, узнал, что слезы попадают в нос. Я вздохнул, и они пролились в рот. Соленые. Мне уже надоел этот вкус.

Шесть рывков и передышка. Я не перестану. Я отказываюсь остановиться, Шесть рывков. Передышка. Шесть. Передышка.

Я раскрутил цепь и снова закрутил ее в другую сторону, Может, быть, так проще оборвать ее, и моим усталым мышцам станет полегче. Но я ошибся и в том и в другом, В итоге я снова закрутил ее по-старому.

Время шло, Я устал. От слепоты у меня кружилась голова. Стоило мне отвлечься, и я начинал раскачиваться, ноги подгибались, а от этого рукам становилось только хуже.

Рывок... Ну почему проклятая цепь не рвется!.. Рывок... Я решил не сдаваться и бороться до конца, хотя постепенно все нарастало омерзительное искушение прекратить это мучительное дерганье — просто повиснуть, потерять сознание и обрести покой. Временный, обманчивый, бесполезный, опасный покой.

Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.

Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.

Минуту или две я еще не верил. Голова кружилась, я совершенно потерял ориентировку. Но подо мной был твердый, пахнущий пылью пол такой реальный, влажный, вселяющий уверенность.

Когда в голове чуточку прояснилось, я встал на колени, чтобы кровь прилила к рукам.

Кисти рук я зажал между ног, пытаясь согреть их. Они напоминали куски мороженого мяса — пальцы не шевелились и не ощущали ничего.

Теперь, когда на них не было нагрузки, веревка, которой они связаны, врезалась не так сильно и кровь могла бы прилить к пальцам.

Возможность держать руки вниз принесла мне такое невообразимое облегчение, что я на какое-то время забыл, как мне холодно, какой я мокрый и как еще далеко до той минуты, когда я смогу согреться и обсохнуть. Я был почти весел, как будто выиграл главную битву, Оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было.

Глава 12

Стоять на коленях вскоре стало неудобно. Я начал передвигаться по полу, пока не добрался до стены, Оперся о нее спиной и уселся, подняв колени вверх.

Пластырь все еще крепко держался на глазах. Я терся о веревку, связывающую руки, пытаясь его снять. Но безрезультатно. Крюки сковывали меня и били по лицу, В конце концов я бросил это и снова сосредоточился на попытках отогреть руки, то зажимая их между ног, то постукивая по коленям, чтобы восстановить кровообращение.

Через некоторое время я понял, что могу двигать пальцами. Я все еще их не чувствовал, но движение — это был огромный шаг вперед, и я засмеялся от радости.

Подняв руки к лицу, попытался содрать пластырь ногтем большого пальца. Палец скользнул по щеке, дотронулся до края пластыря, но когда я подтолкнул локоть, бессильно согнулся. Я попытался снова. Ведь я не смогу выбраться из кладовой, пока не обрету зрение.

Я наклонил голову и взял в рот большой палец правой руки, чтобы его согреть, Через каждые несколько минут я пробовал поддеть краешек пластыря и наконец достиг того, что палец тянул и не сгибался. Мне оставалось лишь зацепить уголок, но даже на это ушла уйма времени.

В конце концов удалось подцепить ногтем кусок, достаточно большой, чтобы я мог зажать его между кистей. И после нескольких фальстартов, сопровождаемых отборными ругательствами, я наконец содрал упрямый пластырь.

Ослепительный лунный свет лился сквозь распахнутую дверь и окно, расположенное рядом. Ярко поблескивая, с потолка свисало дюймов двенадцать крепкой оцинкованной цепи. Я взглянул на свои руки: крюки блеснули отраженным светом. Ничего удивительного, что так трудно было ее разорвать. Цепь и крюки были почти новыми. Вовсе не те старые ржавые цепи, какие я представлял себе, Это потрясло меня. Слава богу, что я не знал.

Мои кисти, включая и тот палец, который я пытался отогреть, были почти такими же белыми, как рукава рубашки.

Как нейлоновый шнур, которым обмотаны крюки. Только запястья темнели.

Я вытянул ноги, Второй нейлоновый шнур бежал от одной лодыжки к другой. Пальцы не могли справиться с узлами. Карманы были предусмотрительно вытряхнуты — ни ножа, ни спичек. И в кладовой не было ничего, чем можно перерезать веревки. Я неуклюже встал, опираясь на стенку, и медленно двинулся к двери. Нога обо что-то ударилась, и я взглянул вниз. На самом краю лунного пятна валялось сломанное звено цепи. Много же неприятностей доставил мне этот странно выгнутый кусок серебристого металла.

Дойдя до двери, перебрался через порог. Тускло-серое ведро стояло там. Оглядел залитый лунным светом двор буквой "Г", Справа от меня четыре денника, а под прямым углом еще два. За ними — водопроводный кран, а на земле — предмет, который я очень рад был видеть: скребок для сапог — укрепленная в цементе пластинка тонкого металла.

Пока мелкими шажками добрался до скребка, резкий ветер выдул остатки тепла из моего тела. Стоя на одной ноге, опершись о стенку, перекинул веревку через скребок. И, туго натянув, начал тереть ее о пластинку. Лезвие было тупым, а веревка — новой, и перетереть ее быстро не удавалось. Но в конце концов она перетерлась. Я встал на колени и попытался сделать то же самое со шнуром на руках, Но мешали крюки, а опереться не на что. Похоже, мне придется потаскать с собой этот кусок металла.

Но одно то, что я мог беспрепятственно двигать ногами, принесло чудесное ощущение свободы. Окоченевший, дрожащий, я направился к дому, неясно темневшему за конюшней. Свет не горел. И, подойдя поближе, я увидел, что окна нижнего этажа закрыты ставнями. Дом был так же пуст, как и конюшня.

Неприятное открытие.

Держась на ногах не совсем уверенно, я миновал здание по длинной въездной аллее. Сторожки у ворот не было. Висело лишь объявление, в котором сообщалось, что это прекрасное загородное поместье продается вместе с великолепной современной конюшней, сорока акрами пахотной земли и яблоневым садом.

Мимо въездной аллеи тянулась проселочная дорога. Нигде никаких указателей. Я попытался вспомнить, с какой стороны заворачивал «мини-купер», но не смог. Казалось, это было так давно. Машинально глянул на левую руку, но часов на ней не было — только веревка.

Нужно было куда-то идти, и я повернул направо. За невысокими оградами по обе стороны пустынной дороги простирались поля, Ни одна машина не попалась, ни одного огонька вокруг. Все тело болело. Спотыкаясь, я брел вперед, проклиная ветер. Должен же я добраться до какого-нибудь дома в конце концов!

Но то, на что я наткнулся, было куда лучше, чем дом. Телефонная будка. Манящая, ярко освещенная, она стояла одиноко на повороте, где проселок вливался в какое-то шоссе. Отпадала неприятная необходимость появиться эдаким пугалом на пороге чужого дома и объяснять, как я дошел до жизни такой.

Я мог обратиться в полицию, в скорую помощь, в пожарную команду... Но, если я обращусь к властям, начнутся бесконечные вопросы и придется делать заявления. В результате я окажусь в местной больнице, А мне это никак не подходит. Ведь в Аскоте завтра будут скачки. Образец должен выступить в состязаниях за Зимний Кубок. А Джеймс даже и не знает, что его жокей бродит где-то, непригодный к скачкам.

Непригодный... Между той минутой, когда я увидел телефонную будку и пока неуклюже снял трубку, я твердо пришел к заключению, что единственный способ отвоевать у Кемп-Лора победу — явиться завтра на ипподром. Участвовать в состязаниях, выиграть их и сделать вид, что никаких неприятностей не было, Ему слишком долго все удавалось. И я поклялся, что не позволю, ни в коем случае больше не позволю ему взять надо мной верх.

С огромным трудом я набрал "О", назвал телефонистке номер своей кредитной карточки и попросил соединить с единственным человеком на свете, который может оказать мне необходимую помощь. И сохранит все в тайне, и не станет отговаривать.

У нее был сонный голос.

— Джоан... ты занята?

— В такое время! Это ты, Роб?

— Я.

— Ну так иди, ложись и позвони утром, — Она зевнула. — Ты знаешь, который теперь час?

— Нет.

— Ну так сейчас... а-а-а... без двадцати час. Спокойной ночи.