Елена Арсеньева - Помоги другим умереть Страница 27

– Да брось… – начала было Женя, но тотчас беспомощно умолкла, что было незамедлительно замечено Грушиным.

– Вот именно, – кивнул он. – Ты уже сама знаешь, только почему, интересно, помалкиваешь? Может быть, вы с ней мои секреты на двоих делите?

Женя поджала было губы и начала подниматься со стула, но Грушин так глянул, что она быстренько села. Глупо обижаться – дело слишком серьезное.

– Я это поняла только сегодня, перед самым приходом Артура. Эмма прямо сказала мне, что частенько слушает твои телефонные переговоры по параллельному аппарату. И очень рассердилась, поняв, что у тебя появился сотовый.

– Появился! – фыркнул Грушин. – Да он у меня уже давно – переговоры частных детективов, увы, слушают не только их секретарши. Кстати, они и к мобилям подобрались, правопорядчики-то. Обычным сканером работают. Перехватывают не поток цифровых данных, который у каждого провайдера сливается в единую струю, а звук, отражающийся от самой трубки. Поэтому я свои мобили и номера меняю, как перчатки.

– Да их теперь мужики по три года носят, а то и больше, перчатки, – съехидничала Женя. – Это при Пушкине только и знали, что меняли: к каждым брюкам, сюртукам, цилиндрам…

– Раньше, при Пушкине, и на дуэлях из-за женщин дрались. Но тогда были совсем другие женщины! – мстительно прищурился Грушин и продолжил: – Так вот об Эмме. Она секретарша идеальная, сама знаешь. Всю жизнь трудится на этой благородной ниве, супер, можно сказать! Но вот навоображала себе бог знает чего! – Грушин сердито засопел. – Решила, будто я ее собственность.

– А было с чего так решить? – навострила ушки Женя и получила в ответ острый взгляд.

– Ты что, ревнуешь? – спросил Грушин с надеждой, но тут же сник: – Нет, вижу. А что до Эммы… было, было… каюсь. По инициативе слабого пола. Но прекратилось примерно месяц назад: по той же, между прочим, инициативе. Ну и ладно, ради бога. Но давай не углубляться в тему! – выставил он ладони. – Знаю, ты скажешь, что она ждала от меня ответного шага. Но я этого шага не сделал – и не сделаю. Дело даже не в тебе, как ты могла бы вообразить. Дело во мне – и более ни в ком. И оставим это. Всё! Теперь о деле. Я понимаю, что у нас тут не бог весть какие секреты. Но раза три мы работали по промышленному шпионажу, по заказным убийствам тоже приходилось, да и всякие супружеские разборки можно при желании использовать, даже денежки на них кое-какие наварить. Скажем, дама хочет собрать доказательства адюльтера для суда, на сцену выступаешь ты, а супруг предупрежден и ведет себя как дитя невинное. Да зачем далеко ходить? Вспомни хотя бы ваш провал в «Санта-Барбаре»! Самой же показалось, будто Малявина что-то заподозрила. А тот бритый, который на Мишу наехал, он-то почему кричал: мусор, мол, легаш и все такое? Просто чтобы оскорбить? А не доказывает ли это, что он узнал о подставе и роли в ней Михаила?

– Строго говоря, он называл его и козлом, – ради справедливости вставила Женя. – А уж кто-кто, но Миша…

– Если бы ты не считала, что должна обязательно со мной спорить, просто ради процесса, то дала бы себе труд подумать и поняла, что я скорее всего прав.

Грушин сделал попытку нервно пометаться по кабинету, однако такие удобства здесь не были запланированы. Пришлось снова сесть за стол и продолжать уже спокойнее:

– Но зацепился я не за утечку адюльтерной информации, хотя и ее предстоит еще проанализировать. Некому – понимаешь, просто некому! – кроме Эммы, было взять у меня копию с показаний Гулякова. Помнишь, листок пропал, а потом я его в мусорной корзине нашел? Очень смешно, кстати: чуть ли не две недели эта корзинка простояла за шторой, а около моего стола появилась другая. То есть очень топорно все было проделано, даже обидно, что меня таким сапожищем считают. Подумаешь, разведчица Анна Ревельская! Но эта история меня не только обидела, но и насторожила. Я снял комнатушку для приватных бесед, а сам втихомолку наблюдал за Эммой. И вообрази…

Грушин сделал такую выразительную паузу, что Женя затаила дыхание.

– Вообрази, ни в чем предосудительном ее не заметил. И стал уже думать, что перестраховался, как вдруг узнаю сегодня, что Гуляков из бомжатника исчез.

– То есть как?!

– Молча. Нет, правда, молча, никому ни словечка не сказав. Вечером был, ночью спать ложился, а утром – коечка пустая. И это при том, что к нему был приставлен человек, вроде как охранник. Вот кто рад-радешенек небось, что из бомжатника можно убраться! Хотя за пропажу свидетеля ему долго радоваться не дадут.

– Понятно, – кивнула Женя. – Теперь понятно, почему ты из своего кабинета вылетел весь перевернутый.

– Ну да, я только что с дружком своим разговор закончил. Как раз узнал, что Гуляков у них просочился меж пальцев. Причем, что характерно, буквально через два дня после того, как его замели, я об этом просто не знал.

– Ну, может быть, он сам ушел? – с надеждой спросила Женя. – И ради бога, ты что, этих бомжеватых не знаешь? Перекати-поле! Надоели ему блага цивилизации и трезвый образ жизни – он и подался в бега. Их ведь небось еще и работать заставляли?

– А то! – кивнул Грушин. – Пытались сделать из обезьян человеков. На потеху окрестным жителям они перекапывали пустырь: якобы на будущий год здесь разобьют красивейший газон, а пока нужно очистить землю от сорняков. Вот уж типичный мартышкин труд! То есть по-человечески понятно, почему оборвался наш друг. Однако, учитывая, что он был единственным свидетелем убийства… – Да, гражданское сознание у него явно не на высоте, – хихикнула Женя и осеклась, таким бешеным взором уставился на нее Грушин.

Он всегда выходил из себя мгновенно, и, ей-богу, вполне можно было испугаться этих вспышек.

– Может быть, тебе еще чего-нибудь холодненького выпить? – спросил с клекотанием в голосе. – Может быть, у тебя от жары размягчение мозгов сделалось? Ты что, не соображаешь, что Гуляков исчез сразу после того, как у некоего человека появилась возможность ознакомиться с его показаниями? И в связи с этим – так ли уж прогуляться он удалился? Может быть, его выманили, чтобы заставить молчать? Может быть, он лежит где-нибудь в бурьяне, неподалеку от того пустыря, – или подалеку, какая разница? И теперь, хочешь не хочешь, ты остаешься единственной свидетельницей убийства Неборсина.

– А ты не допускаешь, что утечка могла произойти в милиции? – резко вскинула голову Женя.

– Допускаю, – согласился Грушин. – Только такой вариант для нас с тобой еще хуже.

– Почему? Ведь тогда, получается, Эмма ни при чем!

– О господи! – Грушин прижал кулаки ко лбу. – Ты, господи, разве не мог послать мне в предмет обожания женщину, наделенную хотя бы подобием рассудка? Чтобы я не только, извините за выражение, вожделел ее, но и восхищался блеском ее ума? Нет же, удружил ты мне! Повторяю для идиотов. Ты что, не понимаешь, что теперь, когда нет Гулякова, ты остаешься единственным свидетелем убийства?

Жене потребовалось какое-то время, чтобы осознать: сейчас Грушин обращается уже непосредственно к ней, а не к господу. И дошел до нее наконец-то смысл его беспокойства: в милиции есть не только ее показания, но даже паспортные данные, включая домашний адрес. До поры до времени приятель Грушина мог идти на мелкие грешки, прикрывая ее, но, если Гулякова не найдут, волей-неволей придется дать ход этим показаниям, ибо лучше хоть что-то, хоть самое смутное свидетельствование, чем ничего. А если утечка информации о Гулякове пошла из милиции…

– Да, да, – сурово покивал Грушин, видя, что неприятная истина наконец-то овладевает Жениным умом. – Думаешь, я просто так тебя сегодня к Любавцевым не отпустил? Ничего, можешь все их вопросы по телефону решить – в моем присутствии. А потом поедем к тебе домой.

– Зачем? – насторожилась Женя. – Будешь изображать сторожевого пса? Я к вам пришел навеки поселиться?

– Не навеки, успокойся. – Грушин умел пропускать обиду мимо ушей в интересах дела.

– А вечером что?

– Самолет на Хабаровск. И ты этим самолетом улетишь, моя радость. Потому что так мы убьем двух зайцев: уберем тебя из-под удара и сделаем упреждающий ход. Если Глюкиада – вот же черт, привязалось! – хоть в чем-то была права, следующая жертва появится в Хабаровске. Там живут Чегодаева и Корнюшин – последние оставшиеся в живых участники спектакля. Мы не можем расследовать убийства и несчастные случаи – силенки не те. И версию Глюкиады органам выложить тоже не можем.

– Почему это? Боишься, «слоника» заделают? – поддела Женя, которая просто-таки на составные части рассыпалась от огорчения, что уже через несколько часов придется отправляться в какой-то богом забытый дальневосточный городишко. А вдруг Лев позвонит именно сегодня?! И что он подумает, если ее телефон не ответит? Женя даже не сразу поняла, о чем еще говорил Грушин.

– Нет, не «слоника» боюсь. Боюсь, лицензию отберут: предполагается, частный сыщик, тем паче директор агентства, должен пребывать в здравом уме. А начни я им про инфернальные фантомы заливать… – Он безнадежно махнул рукой. – Кстати, еще два слова о фантомах – и закрываем эту тему. Как известно, просто так ничего не происходит. Если совершаются инфернальные убийства, значит, это кому-нибудь нужно! Причем меньше всего – темным силам. Нет – людям это требуется. Конкретным людям. Если за всем этим стоит маг или колдун – черт с ним. Но он прежде всего гражданин общества. Его-то мы и будем искать. Ну а фантомы, а фантомы потом, – пропел Грушин, коверкая ударения, и хлопнул ладонью по столу: – И все, поехали, отвезу тебя домой.