Галина Щербакова - Трем девушкам кануть Страница 27

– Давайте! Интересно! – засмеялась Лидия Алексеевна. – Я обожаю ужасы.

– Пошел он к черту, – процедил Лодя. – У него нет никакой истории. Иначе он пришел бы не один, а то и вообще не он. Ложь! – закричал он на Юрая. – Я не хочу слушать твою ложь! Ты вонючая бездарная ищейка, ищешь не там и не того.

– Там и того, – твердо сказал Юрай и взял Лодю за запястье. На руке не было часов, но зато остался четкий белый след от «Сейки». – Я заметил это еще дома, когда ты приезжал на мотоцикле пудрить мне мозги. А Иванычу часы нравятся.

Юрай отбросил Лодину руку.

– Гад, – сказал он, – гад! Оля? Куда дел девчонку?

– Слушай, – спокойно сказал Лодя женщине, – вызывай милицию. Его пора вязать.

Она подошла близко к Юраю и смотрела на него с нескрываемым любопытством.

– Между прочим, – сказала она врастяжечку, – после того, как вы меня водили в редакции в темный угол, я сняла побои. Вот еще остался синяк с тех самых пор, – она задрала юбку, демонстрируя черный подтек в весьма близком приближении к деликатному месту.

– Врешь! – сказал Юрай. – Врешь! Я знаю, как это делается. Как с Ритиной справкой.

– Голубчик! – засмеялась она. – Ты же сумасшедший! Это кто ж такая Рита?

– Не надо, Лодя, – сказал Лодя. – Я ему скажу одну малюсенькую вещь. Слушайте сюда, товарищ Юрай. Если… Если… Если вы еще раз здесь ли… Или в другом месте… Устно… Или, не дай бог, письменно… Начнете плести свою ахинею… Я не знаю другого способа, как сделать больно вашей одинокой маме… Я говорю это с печальной ответственностью. Едва на меня или на нее, – он обнял Лидию Алексеевну, – брызнет или капнет. А сейчас пошел вон, подонок… И забудь, как меня зовут…

– Вообще-то я его приглашала, – смеялась Лидия Алексеевна. – Так, может, выпьем за мир во всем мире?

– Тогда я уйду, – сказал Лодя. – Тогда без меня.

– Ну, ну… – Лидия Алексеевна насмешливо смотрела на Юрая. – Видишь, малыш, мой мужчина против тебя. Придется тебе уйти… И придется послушаться. У тебя без вариантов, дружок… Без!

И Юрай ушел. Он напился в первом попавшемся кафе и уже не помнил, что было потом. Почему-то оказался в гостинице «Юность» и разбил там стекло. Лежал на диване в холле и слышал, как какая-то женщина уговаривает милиционеров, потом женщина наклонилась к нему, и он не мог понять, откуда он ее знает.

– Ты кто? – спрашивал он. – Ты кто?

И слышал в ответ:

– Свинья! Свинья!

Очнулся дома, трещала голова, мерзкий запах вызывал тошноту, но уже было нечем рвать… Он был грязен, противен, слаб… На столе лежала записка: «Ты мне должен 1540 рэ за разбитое стекло… Я не такая богатая, чтоб ждать долго. Н.».

Он не мог понять, кто такая «Н.».

Позвонили из редакции, чтобы выяснить, где его носят черти и как им отвечать милиции?

– Я ее не трогал, – пробормотал Юрай. – Клевета.

– Господи! Юрай! Проспись! Кого – ее? Ты разбил стекло!

– Да, – сказал Юрай. – Я такой. От меня много шума…

Редактор предложил Юраю уйти по собственному желанию.

– Дело не в милиции, старик, это дело житейское. Но последнее время проку от тебя чуть. Редакция, как ты понимаешь, не собес.

Одновременно пришло три письма. От мамы, Нины Павловны и, как ни странно, Алены.

«Юрай! – писала Алена. – Кажется, мы припухли здесь навсегда. Карел в больнице будет еще неизвестно сколько, горе, ужас. Хорошо, что есть добрые люди. Скажу – кто. Заика Валдай. Он дал мне денег и вообще поговорили. Он сказал, чтоб я тебе написала правду, а то получается – мы в чем-то виноватые. А мы просто несчастные. Дело в том, что мы с карелом не расписаны, потому что он официально женат на больной женщине-паралитичке, и она лежит в больнице под Константиновым. Они все из одной северной экспедиции – карел, эта его жена и Маша Иванова, которую я сроду в лицо не видела, и когда с ней выпивали в поезде, понятия не имела, кто она. Карел уже восемь лет дает родне деньги, чтоб за женой ухаживали и не выписывали на шею карелу и на нашу общую шею. Деньги он передавал через Машу. Должен был сделать это в Москве, но они не нашли друг друга, разминулись. А в поезде увиделись и договорились про Харьков. А потом пошло все одно к одному, мы даже хотели уехать, и на тебе. Заика тоже тебя боялся, потому что он стоял возле окна Риты и сказал ей – так он говорит, – что лучше всего ей сдохнуть самой, потому что, пока такие, как она, не сдохнут, земле покоя не будет. Он тогда был выпивши и теперь раскаивается, но не очень, а слабо. А мне еще на мою голову не хватало паралитички. Так что мы, Юрай, просто несчастные, а не убийцы, как придумала твоя дурная голова».

Мама писала, что дожди и осень, что уголь привезли плохой. Коптит, а не горит. Что цены – божий страх, раньше она его переводы откладывала, а теперь, Юрай, видимо, «все съем… Что было, что есть и что оставила на тот самый, последний случай в жизни…»

«Господи, мама! А я безработный… Я идиот-сыщик… Авантюрист… С приводами и долгом».

Если Юрай не плакал, то только потому, что с той пьянки совсем обезвожился и у него не было слез.

Нина Павловна писала: «Я знаю, ты звонил. Но у меня теперь нет телефона. Родители Севы обрезали шнур. Кстати, именно его мамаша и зовет Лодей. Она мне объяснила, что нельзя жить за счет чужой доброты. Имея в виду телефон. Что мне с ней, драться? Помнишь Олю Кравцову? Она прислала письмо, чтоб ее не искали, что она уезжает с любимым человеком. Может, правда. Может, нет. Штамп у письма харьковский. С дороги? Или? Никакого любимого человека у нее никто не помнит, но почерк ее. Точно. Почему же не написала сразу? Вопросы. Вопросы. Осень, дожди. Цены – божий ужас. Съела всю заначку. Старая дева, а ем, Юрий, по деньгам много. Так можно добраться и до похоронного НЗ. Хорошо, что у твоей мамы есть сын…»

От сухости слиплось горло, и Юрай пил воду из-под крана, прижавшись к нему губами, как в детстве, как мальчишка. И вода, пахнущая каким-то непотребством, текла за воротник, по шее, по животу, а он все пил и пил, как будто хотел упиться – утопиться таким странным, не описанным в криминалистике образом.

«Самозаглот». Назвал и обрадовался, что формулирует, а значит, оживает.

Вечером на Крымском мосту его перегнал знакомый «Мерседес». Оба были в машине и о чем-то весело болтали.

Он кинулся за ними. Он мечтал: догонит – и пнет. Больше ничего. Пнет и все.

Вы когда-нибудь догоняли «Мерседес»?

То-то…

История вторая

…Олю Кравцову нашли весной, когда от большого снега потекли терриконы. Талая и грязная вода тащила с собой прихваченное по пути, торопилась пробиться к каналу. Впереди всего толкала вода взбухшее тело. Ногами вперед, как и положено уважающему себя покойнику.

Оля вплыла прямо в руки охранникам, уже неделю озадаченным слабоумным поручением – воду с терриконов в канал не пускать ни при каком случае. Здоровенные дядьки стояли в лодках с баграми, выковыривая боковые пути и направляя по ним воду. Тут и поимели на важной государственной работе приплывший труп.

Теперь такое время, что по ощущению день идет за два, а то и за три.

Та летняя история, когда ни с того ни с сего канули в небытие – это, чтоб сказать поизящней, – две вполне жизнеспособные девушки, растворилась в таком плюсквамперфекте, что Юрай, получив от мамы письмо о баграх, воде и Оле, не то что не вспомнил, – вспомнил, конечно, – но достойную или, скажем, просто адекватную реакцию на все это дело не почувствовал совсем. Опять же умом отметил, очерствел, мол, все по фигу, и стал ждать, когда хоть одна завалященькая эмоция взбрыкнет копытцем или махнет ручонкой, – что это ты, Юрай, стал такой сволочью? Или кем там еще… Но ничего не взбрыкнуло и ничего не махнуло. Юрай шел на работу, на радио, где подвизался в качестве ведущего криминальной хроники, и, втискиваясь в метро, в какой уж раз подумал, что метро у нас становится самой что ни на есть русской рулеткой, потому что нигде ты не находишься так близко к смерти, как там. И те, давние прошлогодние смерти, по сравнению с возможной в метро – сплющенной, черной и безликой, – еще и подарок судьбы. Здоровенький, веселенький ложишься вечером и не встаешь. Плохо, что ли? А потом тебе – целенькому трупу – дорогу посыпают розами.

Конечно, дурочке-девочке Оле не подфартило. Ее убивали не столь милосердно, хотя, может, так ей и надо? Не она ли довела до инвалидности здорового мужика Михайлу? Работает тот сейчас в деревне скотником, и тяжело ему с вилами, невыносимо, но это уже навсегда. Так и живет скрюченный. Может, за Михайлу так тебе и надо, Олечка, плыть ногами вперед по талой воде?

Одним словом, только на следующий день Юрая, что называется, пробрало. Но случилось это помимо самой истории.

Отключили без объявления войны воду. Ругнувшись, Юрай вернулся в постель и дал себе слово не вставать, пока не забулькает в кране. И заснул, как младенец, а проснулся от странного жужжания-сверления, которое происходило где-то внизу и сбоку. «Дрель», – сонно подумал Юрай, поворачиваясь на другой бок, и так получилось, что уставился он едва раскрытым глазом в пол возле кромочки стены и увидел вспенивающиеся опилки вокруг тоненького-тонюсенького сверла, сверкавшего в этой самой опилочной пене. «Идиот! – заорал Юрай, вскакивая с постели. – Идиот! Куда тебя понесло». Через минуту в халате и тапках на босу ногу он звонил в квартиру внизу, имея за зубами вполне подготовленную по случаю речь.