Екатерина Лесина - Слезы Магдалины Страница 27

Может, и не бред.

Оказывается, этих, домашних, тоже бросают. Правда, прилично, дождавшись совершеннолетия и подыскав предлог.

– Я вот чего подумала. Они знали, что он псих. И что когда-нибудь сорвется. И не хотели нести ответственности. И я не хочу. Я еще сомневалась, но потом Машка и гадание ее...

Очень своевременное гадание, из-за которого у адекватного в общем-то человека вдруг слетают тормоза.

Ой, адекватного ли? С каких это пор Влад стал симпатичен? Не с тех ли самых, когда рядом с ним объявилась Маняшка-Надежда с маниакальным желанием изничтожить благодетеля.

– Надь, а почему мы с тобой потерялись? Ну после детдома? Ведь хотели вместе держаться. Встречались даже, а потом... что было? Не помню.

Фыркнула, сдувая с носа прядку, глянула сверху вниз, с насмешечкой. Ответила:

– А потому, Димочка, что я повзрослела. Ты же так и остался подростком. Мечты о благородстве. Форма. Удостоверение. Шарапов ты недоделанный. Но чур без обид. Сам спросил.

– Разве так, как ты, лучше жить?

– А разве хуже? – резонно возразила Наденька.

...буду резать, буду бить! – Ноги в белых носочках замерли напротив кровати. Он видел круглые носики туфель, новых, но уже помеченных царапинами. И худые щиколотки. И даже колени с темной коркой сукровицы.

Позавчера она упала с велосипеда. А пороли его.

Тварь!

– Выходи! Выходи-выходи-выходи! – Она говорила шепотом, но каждое слово отдавалось в его голове ударом колокола. Еще немного, и мерзкий голос разломает тонкие косточки, выплеснет наружу мозг.

Он заставил себя лежать, не шевелясь.

– Ну и дурак! Дурак! Да! – Она плюхнулась на кровать, и теперь перед ним были не носы, а каблуки – низенькие, подковками.

Мысленно он добавил еще одно слово. Нехорошее.

– Ты все равно не сможешь сидеть тут вечно. Тебе пить захочется. Или есть.

Или в туалет. В животе нарастала знакомая тяжесть, которая давила изнутри, грозя, как и ее голос, разрушить его хрупкое тело. Но он потерпит. Немного. Скоро ей надоест торчать тут и тогда...

Она вскочила, прошлась. Стукнула чем-то, вернулась, забравшись на кровать с туфлями, улеглась. Зашелестели страницы.

Нет! Пожалуйста! Ему в туалет надо... очень надо! Пусть она уйдет!

Она не уходила.

Человек, очнувшись ото сна, вскочил с кровати, схватился за штаны: мокрые!

– Тварь! – Он заплакал, как когда-то давно. Правда, теперь не перед кем было оправдываться. И никто не станет смеяться, называя Ссыкуном. И никто не заставит спать на клеенке.

– Никто, Господи, спасибо тебе... – Человек упал на колени перед иконой, крестясь, лопоча молитву и сам уже не понимая слов. Пожалуй, сейчас он был почти счастлив.

Влад отключился на полуслове. Взгляд его остекленел, губы сжались, челюсть как-то некрасиво, нелепо выдвинулась вперед, а руки вцепились в покрывало. Потом Влад начал медленно заваливаться на бок и едва вовсе не скатился с кровати, но Аленка вовремя успела подставить плечо.

– Я «Скорую» вызову, я...

Не ответил. Из носа скользнули две струйки крови, ярко-лаковой, точно ненастоящей, и Аленка вдруг подумала, что если он умрет, то она будет виновата.

Дозваниваться пришлось долго. И еще дольше объяснять, куда и зачем ехать. Слушать отказ. Снова звонить. Обещать денег... снова звонить, на сей раз Таньке. А она, опять недовольная, Мишке.

Мишка приехал быстро и не один. Из машины, приподнимая полы серого длинного пальто, словно дама фижмы, выбрался человечек. Был он лысоват, бородат и похож на карлика. Только ладони у него оказались нелепо большими, а пальцы – столь же нелепо тонкими. Они паучьими лапками бегали по лицу Влада, иногда замирая, прислушиваясь, иногда выбивая замысловатую дробь. Когда пальцы коснулись век, Влад открыл глаза.

– Пгэкгасно! – пришел в восторг доктор-карлик. – Пгосто пгэкгасно!

Он ловко перехватил запястья – Влад попытался высвободиться, но не сумел, – поднял руки, заставил выгнуть ладони, сам же, наклонившись носом к носу, уставился в глаза.

– Стагая тгавма, полагаю? Ну конечно, все пгизнаки. Вам, молодой человек, в больницу бы.

– Нет.

– Дело, конечно, ваше, но в данном случае мой долг – пгедупгедить о последствиях.

Два щелчка перед носом, прикосновение ко лбу, резкое движение, словно доктор собрался нырнуть под кровать, и печальный вывод:

– Опгеделенно, я бы настоятельно гекомендовал госпитализацию. Или, на худой конец, постельный гежим.

– И что со мной? – невзирая на слабые протесты врача, Влад сел в постели, схватился за голову и пожаловался: – Кружится.

– Ты это, давай в больничку отвезу, – подал голос Мишка, до того молчаливой статуей замерший в углу.

– С головой шутки плохи, молодой человек. Позвольте...

В руках врача появился фонарик. Тонкий лучик заметался, заплясал тайным посланием на азбуке Морзе, и Влад с шипением закрыл глаза.

– Болит? Кгужится? Звуки слышим? Голоса? Видим что-то? Позвольте вашу гуку... Что ж вы так? Со стагыми тгавмами шутить нельзя. Как давно началось? Молодые люди, не будете ли вы столь любезны, чтобы оставить нас наедине.

Мишка, хмыкнув, вывалился во двор, Алена вышла за ним, стала в отдалении, не решаясь спросить. Сомневалась, что ответит.

– Эт Фрол Степанович. По мозгам лучший. Он меня когда-то... что смотришь? Выживет твой дружок. Если Фрол Степаныч криком не идет, чтоб в больничку везли, значит, не все так плохо. Мы с Танькой разошлись.

– Что?

Переход был неожиданным, а информация ввела в ступор. Как это разошлись? У них же любовь. У них семья и планы на будущее, до самой смерти и даже потом. Квартира, дача, дети, старость...

– Это я так, чтоб знала. А Танька если... скажи, что не было у меня никакой любовницы! Не было, и все. Напридумывала. Дура! Что с ней стало? Как сглазили. Что ни слово – плевок в душу. Я ж не за так, я ж за-ради нее стараюсь. Ай...

Махнул рукой, сплюнул пожеванную, но так и не зажженную сигарету, наступил, растирая в табачную пыль. И совсем другим, деловитым, тоном сообщил:

– Я Владика проверил. Лежал он в больничке, и очень долго. А знаешь за что? Сестру свою родную убил.

Земля под ногами качнулась, холодный угол дома в спину толкнул, заставляя держаться. В обморок? Нет, нельзя в обморок.

– Да не дергайся ты. Он же малый совсем был... в общем, тут такое... я-то узнал, но мало чего. Мутное дело. Она старше была. За ним приглядывала. Родители вернулись, а она в петле. И Владик бормочет, что виноват, что играли, а он виноват... нервный срыв. Больничка. Жалко его. Ага.

Рыбу ловили со старой березы. Толстый, в три обхвата ствол в рваной бело-черной коре, нависал над самой водой. Путаные корни проволочными канатами ныряли в землю, удерживая дерево от падения. А редкие зеленые листья – береза упрямо доживала свой век – гладили речную спину.

Чтоб добраться сюда, приходилось ползти по крутому бережку, цепляясь руками за траву. После нырять в яму, в любую, даже самую засушливую засушь, полную жидкой глины. И уже после, перемазавшись по уши, карабкаться по корням. И по стволу, широкому, как конская спина.

И сидеть приходилось, как на коне, обхватывая дерево коленями да чутко прислушиваясь – не затрещит ли, не застонет сзади, упреждая о падении. Впрочем, нрав у березы был спокойный.

– И когда это было? – спросил кто-то, отвлекая Влада от темно-синей, с прожилками водорослей, воды. – Гасскажите подгобнее.

Чего рассказывать? Удочка в руке. Самодельная. Гибкая и длинная, с леской, поплавком и кусочком свинца, на котором видны отпечатки Владовых зубов. Крючок ржавый, но острый. Тетка все стонет про заразу да выбросить грозится.

Хлебный мякиш сам липнет к железу.

– Пгевосходно! – хвалит кто-то.

А то! Размах, шлепок, круги по воде. Рыбьи тени разбегаются. Тишина. Стрекоза повисла. Вот бы такую да в банку. Или приручить, чтоб всегда с собою.

Поплавок ныряет, натягивая леску-струну. Вверх! Рывком, чуть не падая. И серебристое рыбье тело вылетает из воды. Туча брызг. Смех. Пескарь на ладони. Потом второй...

– Эй ты! Чего приперся! – кричат сверху.

– Захотел и приперся!

– Твое место, что ли?

– Скажи еще, что твое!

Мечутся рыбы в воде, мечутся стрекозы над водой, пугаясь теней. Мальчишки дерутся. И тот, который отступает, наносит удар:

– А у тебя сестра психичка! Психичка-психичка-пси...

Речной песок на зубах. Удивление. У Влада нет сестры.

– Пгэвосходно! Пгэвосходно... – Голос выдергивает из воспоминаний, которые тускнеют, увядая. Было ли это вообще?

– Было, было, – уверяет доктор, пряча в рукаве монетку на веревочке. – Вопгос лишь в том, почему вы это забыли.

У него слезятся глаза, и красный нос подрагивает, точно пытается нащупать след истины.

– Я сумасшедший? – Теперь Владу не страшно признать это, но хотелось бы подтверждения. А доктор не спешит, он долго и суетливо оправляется, разглаживая несуществующие складочки на пальто. Даже не разделся. Ну да, здесь же холодно. Адски холодно!