Алексей Макеев - Ищите девочку Страница 27

– Максимов, второй! – закричала Варюша.

Своевременно сказано. Ворона поднимался, сжимая, как копье, зазубренную доску. Он отшвырнул Мазая, ударил пяткой, ломая доску и все, что за доской: носовые хрящи, зубы… Боль немыслимая, но он терпел – совсем немного осталось терпеть. Ворона отлетел к двери, прокаркал что-то. Пинок в живот – Ворону развернуло, подбросило. Пытался отлягнуться, отчего Максимов окончательно рассвирепел – заломил руку с отбитым пальцем, вывернул, ломая кость, поднял орущего от нечеловеческой боли за шкворник, наградил дуплетом по почкам…

– Кролик, дверь открывай…

Швырнул полуобморочного урку в образовавшийся проем. Не стал дожидаться, пока он отгрохочет по ступеням, взялся за второго. Рывком поставил на ноги, отправил с чердака. Не слишком точно рассчитал курс – бандит вонзился рожей в косяк, свалился на пороге. Вторая попытка, затрещина, и красочный отпечаток на заднице – ломая всё, что он еще не успел доломать, бандюга с треском покатился вниз…

Он спустился неспешной походкой победителя. Мазай пытался приподняться, что-то сказать – не самое, очевидно, ласковое. Не вся еще злость оказалась растраченной: Максимов опустился на корточки, подул на горящий кулак, врезал точно между глаз. Еще раз подул. Сел на пятую точку, тупо выставясь в сумрак.

Варюша, пошатываясь, спустилась с чердака.

– Ты закончил, Максимов? – Какие-то благоговейные нотки появились в ее голосе.

– Всё, Кролик, – сипло прошептал Максимов. – Кончилась наша с тобой развлекуха… – вышел из оцепенения и изумленно уставился на кулак, превращенный в багровое месиво.

Приятно думать о том, что все уже позади. А для кого-то полный романтический набор: реанимация, КПЗ, суд, пожизненное… Всех избитых и покалеченных Максимов откантовал вниз – нисколько не церемонясь. Заслужили. Разбитые головы, изувеченные лица, конечности… Кровь вперемешку с дерьмом. От Лупатого с Мазаем нестерпимо разило – и как сносили их подельники? Впрочем, от дерьма до дерьма – небольшая ароматическая пропасть…

Усталость дикая. Лупатого, пронзенного ржавым десятимиллиметровым гвоздем, он отдирал от доски целую вечность. Падая, тот умудрился проткнуть еще и плечо, что также не добавило ему жизненных сил. Постанывал, закатывая моргающие глазки. Но с лестницы спускался своим ходом, под строгим присмотром – припадая на ногу и по-щенячьи поскуливая.

– Встаньте сюда, больной, – приказал Максимов. Двое уже лежали в ряд.

– Не бей… – простонал Лупатый. По синим губам обильно текло – пунцовое, с зубным крошевом (не просто так свалился на доску, а еще и зубами помогал).

– Да разве я садист? – удивился Максимов. – Это я, считай, поглажу. Вместо наручников. А бить тебя будут позже – причем во всех инстанциях.

Отправив зэка в нокаут, он совсем расклеился. Бормоча о необходимости всеобщего учета и контроля, отправился к подвалу, где у подножия лестницы валялся Цапля. Боязливо обойдя участок со щедро разлитой краской (запашок такой свеженький), распинал скобы с болтами, сделал попытку приподнять пострадавшего. Дышал Цапля. Живучий. Не пришлось брать грех на душу. А травмы, переломы и пожизненная инвалидность Максимова не волновали.

Нога у Цапли, правда, застряла между досками. Не вытягивалась. Отрывать от ступни? Ей-богу, бедолаге уже без разницы.

– Кролик, помоги, пожалуйста. Да поаккуратнее спускайся, в краску не влезь.

– Да ну его, – поморщила носиком Варюша. – Ты кто, Максимов? Добрый доктор Айболит? Мать Тереза?

– Я в первую очередь не сволочь, – огрызнулся Максимов. – Спускайся, говорю, потом митинговать будешь и права обиженных качать.

В четыре руки они насилу освободили Цаплю от капкана. Варюша, выражаясь и кряхтя, оттягивала доску, а Максимов волок изувеченную ногу. Сапог пришлось оставить в капкане, ну да ладно – не улика.

– Сам тащи, – фыркнула Варюша. – Я к нему и за деньги не прикоснусь.

Он проволок это долговязое недоразумение лишь до середины марша. Звук взводимого курка нехорошо подействовал на сердце. Варюша за спиной ахнула. Максимов втянул голову в плечи и поднял глаза. Рука разжалась, Цапля выскользнул, клацнув челюстью.

На вершине пролета стоял… бледный паренек с трясущимися губами. Взъерошенный, в лице ни кровиночки. Глаза свирепые, торжествующие, подбородок трясется. В руках двустволка, которую в раскаленный момент драмы выронил Ворона.

Дима Малеев. Тот самый. Привязанный в «Тихих зорях». Похититель, о существовании которого Максимов, надо признаться, забыл. Эффектный финал.

Стареешь, сыщик…

Ружье смотрело прямо в грудь, не куда-нибудь. Дрогнул палец на крючке. «А ведь пальнет!» – тревожно шевельнулось в душе. Падая с лестницы, берданка произвела выстрел. Но это был не дуплет. Ствол разрядился. Во втором заряд целехонек, о чем придурок, безусловно, знает.

– Эй, постой, парень, – заволновался Максимов. – Ты чего это удумал?

– Ищейка поганая… – хрипло выцедил студент. – Домофон, говоришь, ставить будем?

Совсем свихнулся паренек. Щурил глаз. Холод пополам со страхом – скверное ассорти. Развязался, когда все умчались (интересно, каких усилий это стоило?). Вспоминал мучительно, что на зону неохота. Прятался неведомо где, определяя по звуку выстрелов, куда смещается эпицентр событий. Как чувствовал, урод, что у зэков может и не обрыбиться. Дождался-таки…

– Дохлый номер, – покачал головой Максимов. – Менты про тебя знают, Малеев. Поселок окружен. Брось ружье, сядешь по минимуму. Не бери грех, он того не стоит.

В глазах у парня плыло – дубасили его зэки качественно. Не спавши, трясясь от ужаса…

– Не верю я тебе, ищейка… – сипел Малеев. – Не знают они… И знать им неоткуда… И то, что поселок окружен – свист художественный… Кого ты оказачить хочешь, умник?

Максимов пятился. Нащупал за спиной Варюшу, отпихнул подальше. Парень шагнул за ним, не спуская с прицела. Зрение неважное? Максимов продолжал пятиться.

– Ну ладно, парень, убьешь меня. А с девчонкой каковы планы? Кореша-то твои мертвее некуда, похищение уже не светит. Раскатаешь отца на бабки, и в бега – добро пожаловать во всероссийский розыск?

Малеев облизал трясущиеся губы.

– Не твоя печаль, козел… Доской забью, легче тебе от этого станет?

Лицо у парня преобразилось. Оскал звериным сделался, волчьим. Каково, интересно, с наступлением призывного возраста становиться убийцей?

Допятились до упора, до самого низа. Малеев опустился еще на ступень. Пятка скользнула по разлитой краске. Изумился парень. Выполнил ногами какое-то замысловатое па и грохнулся спиной. Ружье пальнуло в потолок. Затылок дернулся и с подозрительным треском ударился о край ступени. Отключился студент…

Тишина настала какая-то недоверчивая. Опасливо вытянув голову из плеч, Максимов покосился по сторонам. Медленно повернулся. Варюша с совершенно невинным видом царапала ножкой пол и смотрела на него большими ясными глазами. А ведь могла убежать в подвал, одобрительно отложилось в голове. Не убежала. Поддерживала морально.

Молчание затягивалось. Пришлось кашлянуть.

– Да ладно тебе, Максимов, – сглотнув, прошептала девочка. – Ты только не говори, что шутка, повторенная дважды…

Груз, оглушительно грохоча, свалился с души. Максимов засмеялся – непринужденно и раскованно.

– Кролик, а что такое грузинская мышеловка?

– А ты не знаешь, Максимов? Ставишь два кирпича. Между ними кладешь большо-о-ой кусок сыра. Сверху третий кирпич, плашмя – на самые края тех двух. Входит мышка. Говорит: «Вах, – разводит лапки в стороны, – какой больш-о-ой кусок сыра». Кирпичики раздвигаются, ну и… В общем, так.

Малееву выпало быть крайним в ряду злодеев и неудачников. Отчасти повезло – не помер. Периодически отдельные пострадавшие приходили в себя, жалобно стонали, бросались угрозами. Давили на психику. Но милость к падшим – понятие относительное, а из себя можно вывести даже фонарный столб. На всякий пожарный Максимов обстучал карманы Малеева и, к немалому изумлению, обнаружил на брючном ремне у парня крохотный сотовый «Панасоник»! Плохо обыскивали студента. А то и вовсе не обыскивали – прикрутили к креслу, и дело с концом.

Заряда батарейки хватило ровно на четыре звонка, после чего аппарат издал веселое треньканье и заткнулся.

– Пойдем, Кролик, на свободу, – предложил Максимов. – Посидим на завалинке, ножками поболтаем. Воняет в этом крысятнике безбожно…

Они сидели на порожке и по привычке вздрагивали от каждого звука. Самолет над тучами пролетел, лист железный от порыва прогнулся. Не закончится война, пока весь страх не выйдет.

Напряжение рассасывалось, и Максимов понимал, что к обеду они основательно разболеются. Много дней проведут в лежачем положении – с жаром, микстурой, кучей таблеток на блюдечке и с подозрением на серозный менингит. А потом все будет хорошо. У него – работа с ежедневными запарками и железными нервами, у Варюши – счастливое детство, скрашенное острым желанием повзрослеть и вырваться из проклятой клетки…