Яна Розова - Импровизация на тему убийства Страница 27

У Зины дом старый был, там комнаты все проходные, кроме двух – ее спальни и той каморки, где я жил. Ее комната была с одной стороны дома, а моя – с противоположной. А между ними – проходные. Мне до двери надо было всего две такие маленькие комнатки пробежать. Они горели уже по-настоящему. Мальчишку я под курткой держал, а сам гари надышался, а тут еще кровь из меня продолжала литься. Поэтому я-то из дома выскочил, а как вдохнул свежего воздуха – так и снова сознание потерял.

Ну, остального я уже не видел. Узнал потом, что там сразу, как только дом загорелся, соседи собрались, пожарных вызвали, скорую. Зина тоже из дома сама выскочила, а потом у нее инсульт случился.

Меня арестовали прямо в больнице. Зину тоже в больницу увезли.

Ну и вышло потом, на суде, что я – вор и поджигатель. Люди, соседи то есть, сказали бы, что я у Зины жил, но их даже на суд не вызвали. Она сама-то показания в больнице дала. По ее словам выходило, что она меня в первый раз увидела, когда я уже Оксану застрелил.

Меня засудили. Просто как быдло. Потому что у меня и адвоката нормального не было. Сука какая-то приперлась, что-то бредила на заседании. Я признался в содеянном, только чтобы меньше дали.

Витек мой меня не бросил. Он дал взятку кому-то, и его ко мне пустили, в следственный изолятор. Я не говорил, что его брат в тюрьме сидел? Нет? Ну, так брата его посадили за драку. А в драке участвовал сын какого-то начальника гродинского. Парня кто-то ножом пырнул, он в больнице и умер. А на Витькиного брата это спихнули. Витька интересовался делом брата, даже людей нашел, которые ему объяснили всякие вещи: как можно человека в преступника превратить, а как можно отмазаться от мокрухи. Так Витька, когда я ему свою историю рассказал, сделал такой вывод: кто-то это подстроил. Все знали, что я с Зиной жил, на руках моих пороха не было. Ну, много еще чего. А кто мог все это подстроить, как не этот козел со своей адвокатшей? На Зину я не в обиде. Она – баба, дура старая. Виноватым считаю Оксанкиного мужа. Он не хотел, чтобы знали о том, что его жена со мной спала. Я ж говорю: кто он, а кто я?»

Запись кончилась. Я достала диск из плеера и долго стояла, держа его в руке. Что мне теперь со всем этим делать?

Остаток ночи – а запись я слушала несколько раз с одиннадцати вечера и до двух утра – я лежала без сна. «Ник не убивал Оксану! – крутилось в моей голове. – Господи, неужели же он не знал этого? Не мог не знать. Скорее всего, показания Ника, которые дурочка Таня утащила из дома Арнаутовой, не были поводом для шантажа. Ник соврал, что Жанна его шантажировала. Он просто бросил меня ради нее. Господи, что же это?»

Глава 23

На следующее утро я отвезла Митьку в школу и, сама того не желая, оказалась в «Джазе». У меня не было никаких идей, никаких вопросов, на которые я бы хотела получить ясные ответы. Пожалуй, наоборот. Мне вообще не хотелось говорить с Ником. Но как-то независимо от моих намерений и желаний я очутилась возле дверей сухаревского кабинета.

В кабинете Ника царил полумрак, сам он лежал на диване, звучало что-то из Гершвина. Увидев меня, Сухарев спустил ноги с дивана и медленно, очень медленно принял сидячее положение.

– Голова все еще болит? – Прожив с ним пять лет, я тоже разучилась здороваться.

– Нет, отпустило, спасибо. – Он держался отчужденно и приветливо, как в те времена, когда я только поселилась в его доме. Собственно, так он держался с тех пор, как мы снова перешли на договорные отношения. – Что-нибудь случилось? У Митьки? Садитесь. – Ник указал мне на кресло рядом с диваном.

Я подошла к стереосистеме, достала диск «Порги и Бесс» и вставила диск Комова. Как тебе понравится этот джаз?

Прежде чем включить запись, я объяснила, скрывая деловитостью смущение:

– Вчера нам домой позвонила женщина по имени Виктория Бажова. Она журналистка и, как я думаю, любовница парня, который был осужден за убийство вашей первой супруги. Этот парень недавно вышел из тюрьмы. Это его рассказ о том деле.

Невольно Ник приложил правую руку ко лбу. Возможно, его головная боль возвращалась.

Слушая Комова, мы оба молчали. О чем думал Сухарев эти двадцать минут, было непонятно. И только после окончания записи тихо чертыхнулся и раздраженно спросил:

– А что хочет эта журналистка?

– Она хочет написать материал-расследование об этом убийстве. Для этого просит встречи с Зюзей.

– Что ты ответила?

Он обратился ко мне на «ты»?

– Ну, я соврала, что помогу ей.

Согласно сложившейся в наших отношениях традиции, на этом месте разговор должен был прерваться. Я почти видела, как загорается в мозгу Ника красная лампочка с надписью: «Осторожно! Угроза разглашения!» Но на удивление, знакомый сценарий был отложен в сторону.

Ник встал с дивана. Теперь было совершенно очевидно, что его головная боль вернулась. Он прошелся по кабинету, остановился у окна, постоял так несколько минут. Солнечный луч, пробившийся сквозь крону тополя за окном, позолотил его волосы.

– Ну вот, – сказал он тихо, оборачиваясь. – И что ты теперь о Зюзе думаешь?

– О Зюзе – ничего не думаю. – Как ни странно, это было правдой. В моих глазах она всегда была сумасшедшей, злобной и эгоистичной старухой. Теперь стала еще и убийцей. Неудивительно, если учесть ее истеричность. – Я думаю о тебе. Все-таки это не комильфо – людей подставлять. Тем более вместо Зюзи. Даже как-то противно.

Он обернулся. Я с удивлением увидела, что он беззвучно и безумно смеется.

– Моя жизнь – просто цирк какой-то! – продолжая смеяться, произнес Сухарев. – Сначала отец-самоубийца, мать-алкоголичка, потом жена-эротоманка, потом сумасшедшая теща! Здорово! И как это люди без всего этого живут?

– И еще любовница-шантажистка, – вклинилась я в его веселье.

Его жутковатый смех оборвался.

– Да не сажал я его в тюрьму! – громко и почти весело сказал Ник. – Нет! Ему следователь просто не поверил. То, что говорил Комов, выглядело бредом. Когда следователь увидел Зюзю, перед ним была старуха калека, седая, морщинистая, разбитая параличом. А Комов утверждал, будто они с этой старухой состояли в интимной связи. Кто такому поверит? И еще сложнее было поверить, будто из-за любовника пожилая мать застрелила из ружья собственную дочь. Я, конечно, тоже сказал, что моя жена мне верна, а теща настоящий ангел.

– А Зюзя что говорила?

– Зюзя сообщила следователю, что обо всем произошедшем она ничего не помнит. Не помнит, совсем! – неожиданно пропел Ник. Я не успела удивиться, как он продолжил в своем обычном ироничном тоне: – Ей сказали, что ее дочь застрелена из ружья. Она была ошарашена. Плакала, причитала и – ничего вспомнить не могла. У нее спросили, кто тот парень, который вытащил из горящего дома Митьку? Она сказала, что не знает. Если честно, то я думаю, что ей даже фотографию Комова не показали. Возможно, память бы к ней вернулась, если бы она увидела своего любовника. На суде она тоже не была, после инсульта она просто физически не могла давать показания.

– Ну а как ты сам правду узнал?

– Комов рассказал следователю все, как было, а мне его признания адвокат принесла.

– И ты ему поверил?

Ник пожал плечами:

– Не сразу. Сначала решил, что он просто идиот, раз такую историю пытается за правду выдать. Но потом подумал немного и поверил. Понимаешь, я знал, что Комов в дом Зюзи на Новый год не случайно попал. Знал, что теща завела молодого любовника. Это мне Оксанка рассказала. Я даже видел его случайно. Знал, что Зюзя – истеричка. Она могла что угодно выкинуть. Ну и очень большое впечатление на меня произвело, что Комов моего сына из огня вынес. Это, может, и не доказательство его правдивости, но говорит о том, что он не убийца по натуре. Разве не так?

Между прочим, слушая запись, я тоже подумала, что Комов – личность непростая. Пытается разжалобить болезнями, чуть ли не шансон поет, а свой геройский поступок никак не пытается использовать. Словно бы даже не осознает, что мальчика от смерти спас. Наверное, он даже не подумал, что можно из горящего дома самому выйти, а ребенка бросить. Это был естественный для него поступок.

– А потом что было? Я так и не поняла, почему Комов в убийстве признался.

– А это – отдельная история. За день до суда Комов сказал Жанне, что собирается признаться в убийстве. Она стала доказывать ему, что это ни к чему хорошему не приведет. Он все понимал, очень нервничал, не знал, что делать. И рассказал ей, что взять на себя убийство его уговаривал друг. Вроде бы этот друг знает, что делать, у него брат в тюрьме сидел и рассказал, что лучше сразу признаться и сделать вид, будто раскаялся. Дескать, все равно посадят, а раскаяние смягчает наказание.

– И он признался на суде?

Ник снова достал сигарету.

– Да. Признался, сволочь. Только не затем, чтобы наказание смягчить.

– А для чего?

Закурив и поморщившись от дыма, Ник ответил:

– Это я позже узнал. Намного позже! После суда прошло около полугода, и стал мне звонить один человек, который говорил такие вещи: он сам – живой свидетель того, что Комов мою жену не убивал. Он знает, что Оксану застрелила ее мать, что Комов жил с моей тещей и сто раз рассказывал о приступах ярости Зюзи. Звонивший парень не верил, что моя теща крупно не в себе, он считал, что я ее покрываю.