Шпион, выйди вон - Ле Карре Джон Страница 27

– Тедди был старый, о ч е н ь с т а р ы й наш приятель. Старейший сотрудник Цирка и всеобщий любимец, даром что ему уже под девяносто. Он закончил свой рабочий день и шел домой, когда мимо проехала «Волга» советского посла с тремя военными атташе; направлявшимися на церемонию возложения венков. Трое других следовали за ними на другой машине. Одним из них был Поляков, и на нем было больше медалей, чем на рождественской елке.

Тедди сломя голову помчался с фотоаппаратом к Уайтхоллу и сфотографировал их с другой стороны улицы. Боже мой, в тот день все было на нашей стороне: чудесная погода, сначала небольшой дождь, а затем такое приятное вечернее солнце. Можно было с трехсот метров заснять волоски на заднице у мухи. Мы увеличили снимки, и вот что там было: две медали «За отвагу» и четыре – за участие в различных операциях. Алекс Поляков был ветеран войны, и за семь лет ни одна душа об этом не узнала. Ох, как меня это взбудоражило! Мне показалось, что теперь-то уж не нужно будет никого убеждать. «Тоби, – сказала я (я позвонила ему прямо тут же), – послушай меня, противный венгерский карлик. Это один из тех случаев, когда „эго“ пробивается в конце концов через любую „крышу“. Я хочу, чтобы ты вывернул мне Алекса Александровича н а и з н а н к у , и никаких отговорок быть не может, маленькое подозрение Конни попало в десятку».

– Ну и что сказал Тоби?

Серый спаниель разочарованно вздохнул и снова уснул.

– Тобн? – Конни вдруг стала очень печальной. – О, Крошка Тоби своим тишайшим голосом мертвой рыбы поведал мне следующее: сейчас операциями руководит Перси Аллелайн, не так ли? Это не его, а Перси работа – изыскивать ресурсы. Я нутром чуяла: что-то здесь не так, но думала, что вся загвоздка в Тоби. – Она умолкла. – Проклятый камин, – пробормотала она угрюмо. – Стоит повернуться к нему спиной, и он тут же гаснет. – Конни потеряла всякий интерес к разговору. – Ну, остальное ты знаешь. Рапорт пришел к Перси. «Ну и что? – говорит Аллелайн. – Поляков служил в русской армии. Это самая большая армия в мире, и не всякий, кто в ней воевал, – агент Карлы». Так странно. Он обвинил меня в ненаучной дедукции. и где ты взял это выражение?" – спросила я его. "А здесь нужна вовсе не д е д у к ц и я , – говорит он, – а и н д у к ц и я " . – «Дорогой мой Перси, не знаю, кто тебя научил таким словам, но ты сейчас похож на противного докторишку каких-то там наук». Бог ты мой, как его это разозлило! Тоби сделал мне одолжение и пустил за Алексом хвост, но это ничего не дало. "Поставьте у него дома «жучки», – сказала я, – и в его машине – везде, где можно! Разыграйте ограбление на улице, выверните его наизнанку, поставьте его телефон на прослушивание! Инсценируйте проверку документов, будто по ошибке, обыщите. Да что угодно, но, р а д и в с е г о с в я т о г о , сделайте что-нибудь, я готова поставить фунт стерлингов против рубля, что Алекс Поляков – куратор английского «крота». Тут Перси посылает за мной, весь такой важный (снова его акцент): «Ты оставляешь Полякова в покое, выкидываешь его к черту из своей дурацкой бабьей башки, поняла или нет? Ты и твоя чертова Полли, или как там ее, у меня уже вот где сидите, хватит мне с ним надоедать». Вдобавок к этому прислал грубое письмо: «… Мы поговорили, и я тебя убедил…» – и копию этой корове из отдела кадров. Я написала внизу: «Да, да, повторяю – нет» – и отослала ему обратно. – Она снова заговорила начальническим голосом:

– «Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю». Конни захмелела. И сидела теперь, умолкнув, над своим стаканом. Ее глаза закрылись, голова начала свешиваться набок.

– О Господи, – прошептала она, снова приходя в себя. – Ох, Боже ты мой.

– У Полякова был связной? – спросил Смайли.

– А зачем он ему нужен? Он же «ценитель искусства». Ценителям искусства не нужны никакие связные.

– У Комарова в Токио был связной. Ты же сама говорила.

– Комаров был военный, – угрюмо заметила она.

– Поляков тоже. Ты же видела его медали. Джордж держал ее за руку и ждал.

Кролик Лапин, сказала она, водитель посольства, этот прохвост. Сначала она никак не могла его вычислить. Она подозревала, что это некто Ивлев, он же Брод, но не могла этого доказать, и никто ей не собирался в этом помогать. Кролик Лапин проводил большую часть времени, гуляя по Лондону, засматриваясь на девушек и не отваживаясь заговорить с ними. Но постепенно она начала прослеживать некую связь. Поляков давал прием, а Лапин помогал разливать напитки. Как-то раз поздно вечером Полякова вызвали, и через полчаса примчался Лапин, вероятно, чтобы расшифровать телеграмму. А когда Поляков летал в Москву, кролик Лапин фактически переехал в посольство и ночевал там, пока тот не вернулся.

– Он его подменял, – убежденно заявила Конни. – Ясно как дважды два.

– Ты и об этом доложила?

– Естественно.

– Ну и что дальше?

– Конни уволили, а Лапин спокойненько уехал домой, – усмехнувшись, сказала Конни и зевнула. – Э-хе-хе, – добавила она, – золотые были денечки. Неужели я начинаю разваливаться, Джордж?

Огонь почти совсем погас. Откуда-то сверху раздался глухой удар – наверное, это были Дженет и ее любовник. Конни начала мурлыкать что-то под нос, затем постепенно стала раскачиваться под собственную музыку. Смайли терпеливо пытался развеселить ее. Он налил ей еще, и в конце концов она взбодрилась.

– А ну-ка, пойдем, – сказала она, – я покажу тебе мои паршивые медальки.

И снова памятные реликвии. Они хранились у нее в потертом чемоданчике, который Смайли должен был вытащить из-под кровати. Сначала настоящая медаль в коробочке и выдержка из благодарственного письма, где она значится занесенной в список премьер-министра под своим оперативным псевдонимом Констанс Сэлинджер.

– Потому что Конни была хорошей девочкой, – объяснила она, прижавшись к нему щекой. – И любила всех своих замечательных ребят.

Затем фотографии бывших сотрудников Цирка: Конни в форме женского вспомогательного батальона во время войны, стоящая между Джебсди и стариной «пастухом» («Пастухи» – жаргонное обозначение дешифровальщнков) Биллом Магнусом, снято где-то в Англии; Конни с Биллом Хейдоном с одной стороны и Джимом Придо с другой, мужчины в крикетных костюмах, и все трое выглядят, как сказала Конни, «бог-ты-мой-какими-приятными», на летних курсах в Саррате, позади них простираются лужайки, подстриженные и озаренные солнцем, и поблескивают проволочные заграждения. Затем огромная лупа с выгравированными на линзе надписями: от Роя, от Перси, от Тоби и всех остальных: «Конни с любовью, чтоб никогда не забывала!»

Наконец, особый вклад самого Билла: карикатура, где Конни лежит на всем протяжении Кенсингтон-Палас-Гарденс (Кенсингтон-Палас-Гарденс – улица в Лондоне, известная своими роскошными особняками; в описываемое в романе время на ней были расположены некоторые зарубежные посольства) и рассматривает в телескоп советское посольство: «С любовью и нежными воспоминаниями милой-милой Конни».

– Ты знаешь, они здесь все еще помнят erо. Блестящий парень. В комнате отдыха колледжа Крайст-Черч есть несколько его картин. Они их часто выставляют. Я встречалась с Жилем Лэнгли вцеркви буквально на днях: не слышала ли я чего-нибудь о Хейдоне? Не помню, что я ответила: да, нет. Ты не знаешь, сестра Жиля по-прежнему занимается явочными квартирами?

Смайли не знал.

– Нам не хватает таких способных, говорит Жиль, у них не получается воспитать таких, как Билл Хейдон. Жиль прямо весь пылал от возбуждения.

Говорит, что преподавал Биллу современную историю в те дни, когда слово «империя» еще не было бранным. Про Джима тоже спрашивал. «Его альтерэго, можно сказать, хм-хм». Ты всегда недолюбливал Билла, да? – продолжала Конни рассеянно, снова все укладывая в пластиковые пакеты и заворачивая в кусочки ткани. – Я никогда не могла понять: ты его ревнуешь или он тебя? Пожалуй, слишком уж он обаятельный. Ты никогда не доверял внешнему виду. Я имею в виду мужчин.