Дик Фрэнсис - НЕРВ Страница 28

– Как мило с его стороны, – пробормотал я.

– Я объяснил ему, что вообще-то это не последний шанс, потому что вы будете работать с Темплейтом в субботу. Он только воскликнул: «Неужели?» – пожелал мне удачи и ушел.

– Так что сахар оказался растоптанным и перемешанным с соломой? – спросил я.

– Да, – подтвердил он.

– Ничего не осталось для анализа? Никаких доказательств? – У меня в голосе звучала досада.

– Если бы я не наступил, Морис мог бы поднять и снова предложить Тэрниптопу. У меня не было сахара при себе. Ничего не было… Я не верил, что он мне понадобится.

Я знал – он не любил брать на себя лишние заботы. Но он взял. И я всегда буду ему благодарен. Мы молча пили виски. Джеймс вдруг сказал:

– Почему? Не могу понять, почему он идет на все, лишь бы дискредитировать вас. Что он имеет против вас?

– Я жокей, а он нет, – прямо объяснил я. – Вот и все.

Я рассказал о своем визите к Клаудиусу Меллиту и что он ответил мне.

– Нет никакого случайного стечения обстоятельств в том, что вы и многие другие тренеры с трудом находили жокеев и потом вынуждены были расставаться с ними. Вы все попадали под влияние Кемп-Лоура, он или сам действовал, или через своих подручных, Боллертона и Корина Келлара. Эти двое как губки впитывают яд и капают им в каждое подставленное ухо. Они нашептывали и вам. Вы сами потом повторяли их слова: Питер Клуни всегда опаздывает, Тик-Ток не старается, Дэнни Хиггс слишком много спорит. Грант продает информацию. Финн потерял нерв…

Пораженный, он смотрел на меня. Я продолжал:

– Вы же верили, Джеймс, правда ведь? Даже вы? Действительно, почему бы не поверить? У них такое солидное положение. И так мало надо, чтобы владелец или тренер потерял доверие к жокею. Стоит только незаметно подкинуть мысль, и она уже понеслась: один всегда опаздывает, другой нечестный, третий боится, и скоро, в самом деле очень скоро, он уже остается без работы… Арт, Арт покончил с собой, потому что Корин уволил его. У Гранта нервное расстройство. Питер Клуни сломлен, его жена голодает в промерзшем насквозь доме. Тик-Ток паясничает…

– А вы? – перебил меня Джеймс.

– Я? Да… у меня тоже не много радостей было в последние три недели.

– Да, – задумчиво протянул он, будто в первый раз увидел последние события с моей точки зрения. – Полагаю, не много радостей.

– Все прекрасно рассчитано, – продолжал я. – Каждую пятницу в передаче «Скачки недели», вспомните сами, обязательно пачкали грязью того или другого жокея. Меня он представил как жокея-неудачника, неумелого наездника, и он предполагал, что таким я и останусь. Вы помните, какие позорные кадры он показал? Вы бы никогда не взяли меня после этих кадров, если бы не видели раньше, как я работал для вас. Ведь не взяли бы?

Он покачал головой, сильно встревоженный. Я продолжал:

– При каждом удобном случае, например, когда Темплейт выиграл Королевские скачки, он напоминал телезрителям, что я только заменяю Пипа и что мне не видать побед как своих ушей, как только Пип вернется. Безусловно, я выполняю работу Пипа, и он должен обязательно получить ее назад, когда у него срастется перелом, но покровительственные нотки в голосе Кемп-Лоура рассчитаны именно на то, чтобы каждый понял: мой короткий взлет к успеху совершенно не заслужен. И пожалуй, все так и считали. Больше того, думаю, что многие владельцы скорей бы поверили вашему мнению и не поспешили бы выбросить меня за борт, если бы не постоянные шпильки Кемп-Лоура в мой адрес, которые он пускал под видом сочувствия направо и налево. А в прошлую пятницу… – Я постарался, правда, не очень успешно, чтобы голос звучал спокойно: В прошлую пятницу он подтолкнул Корина и Дженкинсона, чтобы те прямо сказали, что я как жокей кончен. Вы смотрели?

Он кивнул и налил в бокалы виски.

– Этим делом должен заняться Национальный охотничий комитет, – убежденно проговорил он.

– Нет, – возразил я. – Его отец – член комитета.

– Да, я и забыл, – Джеймс глубоко вздохнул.

– Весь комитет настроен в пользу Кемп-Лоура. Все они под влиянием Мориса. Я был бы очень благодарен, если вы никому из них ничего не скажете. Их будет еще труднее убедить, чем вас, и нет фактов, которые Кемп-Лоур не мог бы объяснить нормальным ходом событий. Но я буду копать. Придет день.

– Неожиданно для меня вы выглядите бодрым, – заметил он.

– О боже, Джеймс. – Я решительно встал. – На прошлой неделе я хотел покончить самоубийством. Я рад, что не сделал этого. И потому я чувствую бодрость.

Он так удивленно смотрел на меня, что я рассмеялся, напряжение спало.

– Все нормально, – сказал я, – но поймите, вряд ли Национальный охотничий комитет воспримет этот случай с доверием. Они слишком воспитаны. Я надеюсь на более горькое лекарство для дорогого Мориса.

Но я пока не придумал эффективного плана, а у дорогого Мориса были острые зубы, очень острые.

11

Хотя на следующий день ни Тик-Ток, ни я не участвовали в скачках, я забрал у него машину, и поехал на соревнования в Аскот, и прошел там всю дистанцию, чтобы почувствовать грунт. В поле дул острый, холодный северо-восточный ветер, и земля была твердая, кое-где подмерзшая, точно в заплатах. Зима стояла удивительно мягкая, но высокое ясное небо предвещало, что начнется обледенение почвы.

Я обошел весь круг, планируя в уме скачку. Если земля останется твердой, можно будет взять высокую скорость, а Темплейт это любит. Раскисшая от дождей скаковая дорожка совсем не в его вкусе.

Возле весовой Питер Клуни остановил меня. Мрачный, бледный, худой, с морщинистым от забот лбом.

– Я верну вам деньги, – заявил он, будто объявляя войну. Казалось, он приготовился спорить.

– Хорошо. Когда-нибудь. Не спешите, – спокойно согласился я.

– Вы не имели права за моей спиной давать жене деньги и продукты. Я хотел отправить их назад, но она не позволила. Мы не нуждаемся в благотворительности.

– Дурак вы, Питер. Ваша жена правильно сделала, я бы посчитал ее тупой ослицей, если бы она отказалась. Вам лучше привыкнуть к мысли, что продукты будут приносить в ваш дом каждую неделю, пока вы не начнете снова прилично зарабатывать.

– Нет, – почти во весь голос выкрикнул он. – Я не приму их.

– Не понимаю, почему жена и ребенок должны страдать из-за вашей неуместной гордости. Но ради облегчения вашей совести я объясню, почему это делаю. Вы никогда не получите работу, если будете ходить с выражением голодной собаки. Если вы выглядите слабым и несчастным, то никого не убедите, что вас можно нанять на работу. Вы должны быть жизнерадостным, энергичным, всем своим видом доказывая, что стоите той цены, которую вам заплатят. Понимаете, я хочу избавить вас от забот, чтобы вы больше думали о скачках и меньше – о холодном доме и пустом холодильнике, И тогда вы обязательно получите работу… все зависит от вас.

Я ушел, а Питер остался стоять с открытым ртом, и его брови поднялись почти до линии, где начинаются волосы

Все, что разрушал Кемп-Лоур, я попытаюсь восстановить снова. Когда я приехал, я увидел его, оживленно разговаривавшего с одним из распорядителей, тот смеялся. Изящный, полный жизни, благополучный, он, казалось, освещал все вокруг своей светловолосой головой.

В весовой после четвертого заезда я получил телеграмму. В ней говорилось: "Заезжайте за мной. "Белый медведь", Аксбридж, 18.30. Важно, Ингерсолл". Я почувствовал, как злился Тик-Ток, когда давал телеграмму, потому что Аксбридж был в противоположном направлении от дома. Но машина все же наполовину его, и на прошлой неделе я явно перебрал свою долю.

День тянулся медленно. Я терпеть не могу, когда за мной наблюдают, и особенно противно мне было теперь, после скачки с Тэрниптопом, когда моя репутация несколько поправилась, но я старался следовать совету, какой дал Питеру, и выглядеть энергичным и жизнерадостным, за что и был вознагражден бесконечным похлопыванием по замерзшему плечу. Жизнь стала многим легче, когда никто не испытывал напряжения, разговаривая со мной. Но я не сомневался; последнее суждение будет вынесено после скачки с Темплейтом. И я ничего не имел против. Я знал, как прекрасно он показывал себя на тренировках, и Джеймс обещал, что ни на секунду не спустит с него глаз, чтоб ему не подсунули допинг.

На темной стоянке возле «Белого медведя» моя машина была второй. «Белый медведь», один из непривлекательных пабов с холодным светом внутри и без атмосферы уюта, пустовал. Я подошел к бару и заказал виски. Тик-Тока не было. Я посмотрел на часы. Двадцать минут седьмого.

Зеленые пластмассовые стулья вдоль стен отпугивали такой негостеприимностью, что я не удивлялся, почему нет посетителей. Не помогали ни зеленые шторы, ни флуоресцентные лампы на потолке.

Я снова посмотрел на часы.