Марина Серова - Сердце красавицы склонно к измене Страница 28

— Вы во всем этом мне кого-то напоминаете, — приглядевшись, заявил Конюков. — Честно скажу — здорово выходит! Вы и есть так сможете?

— От еды я сегодня, пожалуй, воздержусь. Утром поела, и хватит, — ответила я, увлеченная процессом заплетания косы на рыжем парике с роскошными длинными волосами. — Когда существует перспектива получить пулю в живот, лучше поголодать, так выше шансы выжить. Также лучше поменьше пить, чтобы кровь чуть сгустилась — раны не так будут кровоточить и кровь быстрее свернется.

— Вы что, об этом постоянно думаете? Брр! — Конюков зябко передернул плечами. — Аж мурашки по коже.

Закончив с париком, я приладила его на голову, посмотрелась в зеркало, поправила челку.

— Вы на медсестру, которая сейчас дежурит, похожи! — воскликнул он, догадавшись.

Я приложила палец к губам, показывая, чтобы он вел себя тише. Конюков показал, что он все понял, и, сев на постель, включил телевизор, но смотреть стал не в экран, а по-прежнему на меня. Я взяла сумку с вещами и пошла переодеваться в ванную комнату. Заменила джинсы на более свободные «бананы». На правую лодыжку пристегнула ножны с бесшумным стреляющим ножом НРС-2. От браслета с лезвиями пришлось отказаться. На улице было слишком жарко, и одеждой его не скроешь, а так украшение сильно бросалось в глаза и не шло к одежде. Четыре метательных лезвия у меня были запрятаны в декоративных пряжках пояса на штанах — этого вполне хватит. Револьвер положила в борсетку, которую повесила на пояс. В качестве запасного оружия взяла легкий, компактный пистолет «гюрза», способный с пятидесяти метров пробивать бронежилеты, а со ста — салоны автомобилей, к нему две запасные обоймы по восемнадцать патронов каждая и глушитель. Арсенал разместился в матерчатой сумочке, увешанной всякими феньками.

Для предполагаемого отхода туда же отправилась дымовая шашка. Сверху положила компактный бинокль. С собой у меня были изящные шнурованные ботинки, сделанные по спецзаказу в «Сплаве». Напоминающие самые обычные ботинки, какие носят подростки, придерживающиеся стиля «милитари», они обошлись мне в целое состояние, но того стоили. Специальная термоподкладка в них в жару держала прохладу, а в холод тепло. Я не собиралась давать убийце преимущества ни в чем, даже в обуви. Каждая деталь должна работать на меня.

Проверка оружия и экипировки вместе с гримом заняли у меня порядочно времени. В половине первого я натянула поверх одежды белый халат, на голову водрузила шапочку. Осмотрела себя в зеркало — вроде бы нормально.

Первоначально, когда я заявилась в больницу в образе медсестры, а потом переоделась, охранники у дверей так ничего и не поняли. Не поймут и сейчас. Даже небольшое внешнее сходство, одинаковая одежда, бросающаяся в глаза, и сторонний наблюдатель не заметит подмены. А я примечала до этого, что на рыжую стервозную медсестру дежурные милиционеры вообще не смотрят. При мне у них была с ней небольшая стычка.

Медсестре не понравилось, где стоит охрана. Они якобы мешают ей пройти и загораживали дверь в палату. Звонкий голосок медсестры долго разливался по коридорам лечебного учреждения, пока сержант не заорал на нее:

— Заткнись, дура малахольная! — Потом было разбирательство в присутствии заместителя начальника РОВД. С тех пор милиционеры жались к окну и отворачивались, когда она проходила, с гримасой ненависти на лице.

— С выпиской придется повременить, Андрей Кондратьевич, — сказала я клиенту, косившемуся на меня, — побудете здесь, пока я закончу. Теперь вызывайте медсестру.

— Зачем? — Конюков не уловил смысла в моих словах.

— Так надо! Делайте, что вам говорят, — ответила я с нажимом, — позвоните им и скажите, что у вас голова болит, и попросите прислать обязательно Елену Викторовну Гарбуз, ну, ту крикунью. Пусть она у вас давление померяет.

— Ладно, как скажете, — буркнул Конюков, набирая номер, — вот она придет, увидит вас и поднимет вой на все отделение.

— Не поднимет, — заверила я и скрылась в ванной.

Медсестра пришла через пять минут. Переступив порог палаты, она ехидно осведомилась:

— Что, давление подскочило, бедненький, сердечко побаливает? А надо было меньше по бабам лазить.

Ответа Конюкова я не услышала — он просто потерял дар речи. Медсестра, судя по звуку шагов, прошла к постели.

— Ложитесь, больной, будем мерить! Что так побледнели, не то, что вы подумали, а давление. А вообще-то я медицинский работник, и меня можно не стесняться. — Скрипнули пружины на кровати, и медсестра возмущенно воскликнула: — Ну что вы корячитесь, как неживой! Давайте руку и не вздумайте меня щупать! Думаешь, не знаю, почему ты именно меня позвал. Знаю! Я мужикам нравлюсь. Только не думай, что если есть деньги, то все позволено.

— Да я ничего такого, — заикнулся было Конюков, полностью деморализованный, но медсестра его бесцеремонно перебила:

— Отведешь сначала как минимум в «Русский стиль», потом в ночной клуб и казино. А дальше все зависит от твоего поведения, малыш.

Я бесшумно выскользнула из ванной, шагнула медсестре за спину, провела захват за шею, а следом — усыпляющий прием, придавив сонную артерию за ухом. На секунду мне показалось, что поднявшийся на кровати Конюков все испортит и завопит. Он разинул рот от удивления, но не издал ни звука — такой безмолвный крик как бы. Безвольное тело медсестры осело на него. Я ее подхватила под мышки и отволокла в кресло, усадила, надела ее очки, забрала бейджик, тонометр.

— С ней же будет все в порядке? — робко подал голос Конюков со своего места.

— Конечно, — буркнула я, вынув из портсигара шприц, — поспит до моего возвращения, только и всего.

Игла вошла в вену на локтевом сгибе правой руки медсестры. Большой палец надавил на поршень, и содержимое шприца ушло в кровь. Закончив, я убрала шприц обратно в портсигар, пояснив испуганному клиенту:

— Это был не яд — не волнуйтесь. Смесь нового стимулятора для роста мышечной массы и этилового спирта. Дешевый и эффективный способ вырубить человека на несколько часов и стереть из его памяти воспоминания о последнем событии. Просыпаясь, жертва чувствует жуткое похмелье, ничего не помнит. Ей можно наплести любую белиберду. В ночных клубах воры это дерьмо подмешивают девушкам в коктейль, а потом обворовывают и пользуются их телами как хотят. Вы же, Андрей Кондратьевич, надеюсь, джентльмен и не воспользуетесь своим положением, оставшись наедине с Еленой?

— Что? Да чтоб я! Да ее! Вы вообще! — у Конюкова не хватало слов выразить бушующие в нем чувства. — Вы, вы вот скажите, что мне отвечать, когда войдут и найдут ее в таком положении?

— Скажете, что пьяная, пришла в палату и вырубилась, — ответила я, — анализ крови покажет наличие солидной доли алкоголя, а от стимулятора к тому времени не останется и следа. Печень человека расщепляет его быстрее, чем этиловый спирт. Жене, если придет, объясните все, как было. Ну ладно, пошла, пожелайте мне удачи.

— Удачи, — кисло протянул Конюков. Я вышла за дверь и услышала, как за спиной закрывается замок. Охранники лишь вскользь глянули, а затем продолжили свой увлекательный спор, кто выиграет в кубке чемпионов по футболу в этом году. Без помех мне удалось добраться до выездных ворот. Пару раз меня окликали по имени, но я делала вид, что не замечаю — задумалась. За воротами я позвонила в службу городского такси и попросила прислать мне машину поприличней, с тонированными стеклами. На вопрос, почему именно с тонированными, ответила, что я известная поэтесса и боюсь быть узнанной толпами поклонников; фамилия моя Седина Роза Эдмундовна. На эту подставную фамилию была зарегистрирована запасная сим-карта, которую я вставила в телефон, вызывая такси.

— Я сейчас на проходной медсанчасти, мне надо на вокзал. — Чтобы не сомневались, я продиктовала телефон охраны на проходной. Вскоре за мной приехал черный «Форд», стекла тонированные — то, что надо. Водитель, молодой парень, бритый наголо, удивленно посмотрел на меня и, когда я села, спросил: — Вы точно туда сели? Я за поэтессой вообще-то выезжал.

— Чем я вам не поэтесса, — проворчала я, снимая медицинский халат. Машина тронулась, мягко качнувшись, а я продолжала: — Не смотрите, что я выгляжу как медсестра, на самом деле я пишу стихи, а здесь только подрабатываю. Хотите, почитаю вам что-нибудь из раннего.

— Да ладно, не надо, верю, — махнул рукой парень, — я стихи не люблю.

— Вы просто не читали хороших, — заверила я, — поезжайте сначала к центральному рынку, а я вам прочту строки из своей поэмы «Жестокие этюды холодного города»: «Тарасов в дымке смога, высокие дома, злые машины и люди — глыбы льда, машины и люди, им невдомек, что где-то в подворотне котенок продрог, и я лишь одна осталась живой, прорвусь через лед, и он будет мой…»

Мои детские стихи отбили у водителя всякую охоту общаться. Чем меньше вопросов, тем лучше. А в милиции он потом расскажет о чокнутой поэтессе только то, что она по дороге мучила его стишками про котят, щенков и кукол.