Дик Фрэнсис - Ноздря в ноздрю Страница 28

— Это не укладывается ни в какие рамки. Разве у вас нет моральных принципов?

— Лично у меня, безусловно, есть. У моей работы? Возможно, но не за счет тиража. Я такой роскоши позволить себе не могу.

— Я хочу заключить с вами сделку.

— Какую сделку? Никаких сделок я не заключаю.

— Я держу вас в курсе всех новостей, связанных с обвинением в отравлении, а вы даете мне возможность ответить на любое высказывание насчет меня и моего ресторана, в том числе и ваше.

— Для меня особого смысла в этой сделке нет.

— Я добавлю гарантированное эксклюзивное интервью по окончании разбирательства. Соглашайтесь или отказывайтесь.

— Ладно, согласна, — последовал ответ.

Я рассказал ей о полученных письмах, которые этим утром прибыли в офис компании, обслуживающей зрителей ипподрома. Я также сказал, что намерен решительно защищаться и опровергнуть выдвинутое обвинение.

— Но люди отравились, — указала она. — Это отрицать невозможно.

— Этого я как раз отрицать не собираюсь. Я тоже отравился. Но я не приемлю обвинения в том, что отравил их я.

— Тогда кто?

— Не знаю. Но точно не я. — Я решил не упоминать про фасолевый лектин. Пока не упоминать. Не стоило сразу выкладывать на стол все карты. — Если я выясню, чьих рук это дело, обещаю, что скажу вам. — Я собирался сказать всем.

— А о чем мне написать сейчас?

— Я бы предпочел, чтобы вы ничего не писали. Если считаете нужным, напишите что хотите. Но я должен иметь возможность ответить.

— Хорошо. — Уверенности в голосе не было. И я подумал, что самое время сменить тему.

— У вас есть новые сведения о людях, которые пострадали при взрыве? — спросил я. — Я прочитал в вашей газете, что большинство американцев отправили домой, но двое еще в палате интенсивной терапии.

— Уже только один. Вторая умерла вчера. От ожогов.

— Ох. Так сколько теперь погибших?

— Девятнадцать.

— Вы, часом, не знаете, что сталось с мистером Ролфом Шуманом? Он президент «Делафилд индастрис».

— Минутку. — Я услышал, что она задает кому-то вопрос. — Судя по всему, в прошедший уик-энд его прямо из больницы Стэнстида отвезли в аэропорт, а потом, на специальном самолете, — в Америку, за ленч мне так и не заплатили.

— Вам известно, какие он получил травмы?

Вновь она у кого-то спросила.

— У него совсем плохо с головой.

— Надеюсь, этих слов я в вашей газете не прочитаю.

— Господи, нет. Он лишился рассудка.

— А что вы можете сказать о других раненых, не американцах?

И на этот раз она обратилась за подсказкой.

— Два человека с севера все еще в больнице. У них травмы позвоночника. Остальных выписали из больницы Эдденбрука, но мы знаем, что по меньшей мере одного перевезли в Роухэмптон.

— Роухэмптон?

— Реабилитационный центр, — пояснила она. — Протезы.

— Ага. — Перед моим мысленным взором вновь появились тела с оторванными руками и ногами. Зрелище не из приятных.

— Послушайте, я должна идти. Работа не ждет.

Она положила трубку, а я какое-то время посидел на кровати, сожалея, что она разбудила мои воспоминания о бойне, которые вроде бы уже начали уходить в глубины сознания, но тут легко поднялись на поверхность, словно бутылочная пробка.

Я решил подбодрить себя звонком Каролине.

— Привет, — поздоровалась она. — Так у тебя по-прежнему есть мой номер?

— Будь уверена. Я позвонил, чтобы поблагодарить тебя за вчерашний вечер.

— Это мне следует благодарить тебя. Я прекрасно провела время.

— Я тоже. Есть у меня шанс выманить тебя в Ньюмаркет на обед сегодня или завтра?

— Почему ты обходишься без прелюдии? Мог бы для приличия начать с погоды или чего-то еще.

— А что так?

— Тогда у тебя в голосе не слышалось бы такого нетерпения.

— А оно слышится? Извини.

— Не извиняйся, — рассмеялась она. — Если на то пошло, мне это даже нравится.

— Так ты приедешь?

— На обед?

— Да.

— Куда?

— В мой ресторан.

— Я не хочу есть одна, пока ты будешь готовить.

— Нет, разумеется, нет. Приезжай и посмотри, как я готовлю, а потом мы вместе пообедаем.

— Так будет уже поздно. Как я вернусь домой?

Я хотел попросить ее остаться со мной, в моей кровати, в моих объятьях, но подумал, что не стоит так уж торопить события.

— Я посажу тебя на последний поезд в Лондон или сниму номер в отеле «Бедфорд лодж».

— Для меня одной? — спросила она.

Я ответил после паузы:

— Решишь сама.

Теперь выдержала паузу она.

— То есть я не связана никакими обещаниями?

— Никакими, — подтвердил я.

— Хорошо. — Она заметно оживилась. — Где и когда?

— Приезжай пораньше, и я встречу тебя на станции Кембриджа.

— А разве в Ньюмаркете нет станции?

— Есть, но тебе придется делать пересадку в Кембридже, и обслуживание на нашей дороге не очень.

— Хорошо, — повторила она. — Я посмотрю расписание поездов и перезвоню тебе. По этому номеру?

— Да. Это мой мобильник. — Меня захлестнула радость. Я увижу Каролину уже сегодня!

— Что мне надеть? — спросила она.

— Все, что угодно.

Даже перспектива отвечать на обвинения по Закону 1990 года более не могла омрачить мне настроения. Я слетел с лестницы, схватил пиджак и поспешил к автомобилю. Каролина сегодня приедет на обед! В мой ресторан! И она остается на ночь! Жаль, что не в моем коттедже.

Тормоза моего «Гольфа» отказали в конце спуска на Вуддингтон-роуд.

Моя душа парила, как на крыльях, вот и ехал я чуть быстрее, чем следовало. Нажал на педаль тормоза, и ничего не изменилось. Пожалуй, скорость автомобиля даже возросла, когда я катился вниз по склону к Т-образному перекрестку с Даллингэм-роуд. Наверное, соображать мне следовало побыстрее. Я мог бы попытаться воспользоваться ручником, мог бы переключиться на самую низкую передачу, чтобы затормозить автомобиль двигателем. Мог, в конце концов, крутануть руль влево и направить «Гольф» в зеленую изгородь, а потом в поле. Вместо этого я в панике вцепился в руль и продолжал жать на педаль тормоза, пока не вдавил ее в пол.

В каком-то смысле мне повезло. Я не столкнулся лоб в лоб с трейлером, груженным кирпичом, как мой отец. Мою бедную маленькую машинку ударил автобус на пятьдесят три места, с системой кондиционирования салона и индивидуальными телеэкранами для пассажиров. Я об этом узнал, потому что в итоге мой «Гольф» оказался на боку, а автобус остановился чуть впереди. На его заднем торце большими белыми буквами на красном фоне указали все достоинства этого транспортного средства. Удивительно все-таки устроено человеческое сознание. «Пятьдесят три места», — отпечаталось в моей памяти, когда я уже проваливался в темноту.

Глава 10

Меня везли на каталке по серому больничному коридору. Я мог видеть лампы на потолке. Не светящиеся прямоугольные панели, как обычно, а круглые стеклянные шары. А еще были окна, много окон, залитых ярким солнечным светом. И голоса, много голосов, мужских и женских.

— Я думаю, он опять приходит в сознание. — Мужской голос прямо надо мной.

— Привет. — Женский голос слева. — Мистер Мортон, вы меня слышите?

В поле зрения появилось лицо. Улыбающееся лицо.

Ничего так уж сильно не болело, но тело вело себя как-то странно. Казалось, что ноги никак не связаны с головой. Складывалось ощущение, что я смотрю не на свое тело, а на чей-то труп. «Нет, — подумал я, — нет, я не мог сломать позвоночник».

Меня охватила паника, я попытался приподняться.

— Лежите спокойно. — Тот же женский голос, рука легла на плечо, прижала к каталке. Она посмотрела мне в глаза. — Вы сильно стукнулись головой.

Боже, я сломал себе шею.

Попытался шевельнуть пальцами ног и увидел, как дернулось одеяло. На душе сразу стало легче. Я поднял руку и вытер со лба холодный пот. «Вроде бы все как обычно, — подумал я, — пусть и ощущения какие-то странные».

— У вас, вероятно, сотрясение мозга, — продолжала женщина. — Мы везем вас на сканирование внутричерепной полости.

Оставалось надеяться, что они найдут в этой полости мозг, а не что-то еще.

Хотелось понять, где я. В больнице, это ясно, но где? И почему я в больнице? Голова определенно не справлялась с вопросами, вот я и решил пойти легким путем: делать то, что велено. Откинулся на подушку и закрыл глаза.

Следующие несколько часов я смутно ощущал, как меня поднимают и опускают, мнут, говорят обо мне, но не со мной. Мир существовал вокруг, но без меня.

Я не мог вспомнить, как здесь оказался. Что тревожило, я вообще мог мало чего вспомнить. Задавался вопросом: кто я? И утешало лишь одно: я понимал, что это важно. То есть, скорее всего, я не сошел с ума. «Само собой, — думал я, — рехнувшись, я бы не стал задавать себе такой вопрос». Но ответа не знал.