Дик Фрэнсис - Перелом Страница 28

— Это... все?

— Какая разница, — ответил я, хотя сам не ожидал увидеть такое запустение. — Вам предстоит проскакать семь фарлонгов, а остальное не имеет значения.

Парадный круг был достаточно красив хотя бы тем, что его со всех сторон окружали деревья. Алессандро появился в желто-голубом камзоле: один из многих учеников, самодовольных, задумчивых или нервничающих перед стартом. Он был абсолютно спокоен. Лицо его ничего не выражало. Мне казалось, что Алессандро будет волноваться, но я ошибся. Он посмотрел на Пуллитцера отсутствующим взглядом, небрежно сел в седло и, не торопясь, подобрал поводья. Вик Янг стоял, держа в руках попону, и с сомнением глядел на Алессандро.

— Посылайте его резвым броском с места, — наставительно сказал он, — и старайтесь как можно дольше оставаться лидером.

Алессандро посмотрел через его голову, и наши глаза встретились.

— Действуйте, — сказал я, и Алессандро кивнул. Без лишних слов он отправился на старт, и Вик Янг, наблюдая за ним, воскликнул:

— Мне никогда не нравился этот выскочка, да и сейчас, похоже, он относится к скачкам без души!

— Поживем — увидим, — успокаивающе произнес я. И мы увидели.

Алессандро провел скачки в точности, как задумал. Вытащив по жеребьевке пятый номер из шестнадцати, он пробился к канатам за первые два фарлонга, оставался на пятом или шестом месте на протяжении следующих трех, потом чуть продвинулся вперед и за шестьдесят ярдов до финиша нашел просвет и резвым броском послал Пуллитцера между двумя лошадьми, выйдя на первое место за десять футов до финишного столба. Жеребец выиграл полтора корпуса и стал победителем.

На Алессандро никто не ставил, его почти не приветствовали, но казалось, ему это и не нужно. Он соскользнул с седла в загоне для расседлывания жеребцов-победителей и спокойно посмотрел на меня, не выражая взглядом высокомерного удовлетворения, которое я ожидал увидеть. Затем внезапно лицо его расплылось в улыбке, совсем как тогда, когда он разговаривал с Маргарет: теплой, уверенной и наивной улыбке счастливого человека.

— Я победил, — сказал он. Я тут же ответил:

— Красиво победили. — И по моему выражению он не мог не видеть, что я так же доволен, как и он.

Победа Алессандро не принесла ему популярности среди наших учеников. Никто не поставил на него даже пенса, а когда Вик Янг вернулся и рассказал, что старикашка Пуллитцер с возрастом стал куда резвее, потому что Алессандро победил несмотря на то, что нарушил инструкции, все хором согласились, что ему просто повезло. Не думаю, однако, чтобы Алессандро знал их мнение, так как вообще редко с кем-нибудь разговаривал.

Прибыв в Роули Лодж на следующее утро, Алессандро вел себя крайне сдержанно. Этти отправилась на учебное поле рядом с ипподромом проезжать лошадей кентером, а я стал готовиться к отъезду. На этот раз Этти довольно спокойно отнеслась к тому, что остается на три дня одна, и заверила меня, что Ланкет и Счастливчик Линдсей (который должен был участвовать в скачках двухлеток на пять фарлонгов) прибудут в субботу в Тийсайд в целости и сохранности.

Алессандро отправился со мной в «Дженсене», а Карло, как и прежде, следовал сзади. По пути мы большей частью обсуждали скачки на Холсте и Ланкете, и вновь я отметил в Алессандро все ту же странность: он абсолютно не волновался, был даже спокойнее, чем накануне. Видимо, добившись своего и начав участвовать в скачках, он совершенно успокоился, и его нетерпению пришел конец.

Холст не принес ему первого места, но не потому, что Алессандро допустил грубые ошибки. Холст пришел третьим, так как две другие лошади оказались резвее. Алессандро остался на удивление бесстрастным.

— Холст сделал все, что мог, — просто объяснил он. — Но мы не смогли победить.

— Я видел, — ответил я, и больше мы на эту тему не разговаривали.

В течение последующих трех дней я познакомился со многими людьми и прочувствовал атмосферу ипподрома. Я лично подседлал четырех лошадей, на которых скакал Томми Хойлэйк, и поздравил его, когда одна из них пришла первой.

— Забавно, — сказал он, — но лошади в этом году подготовлены ничуть не хуже, чем всегда.

— Это хорошо или плохо?

— Вы шутите? Но самое главное, чтобы они не потеряли своей формы до сентября.

— Мой отец вернется задолго до этого, — заметил я.

— А-а... да, конечно, — ответил Томми без всякого энтузиазма в голосе и, поймав на себе мой удивленный взгляд, ушел взвешиваться перед следующими скачками.

В субботу Ланкет пришел первым, опередив ближайшего соперника на четыре корпуса, и при ставках двадцать пять к одному мой выигрыш увеличился с двух тысяч до четырех тысяч пятисот фунтов стерлингов. «Последние шальные деньги, — подумал я. — Ланкет стал третьим победителем из девяти заявленных на скачки лошадей, тренировавшихся в наших конюшнях, и больше никому не придет в голову, что Роули Лодж ни на что не способен».

Как и следовало ожидать, рассказы Алессандро и Вика Янга о скачках в Тийсайде отличались друг от друга коренным образом.

— Вы помните, — сказал Алессандро, — на испытаниях Ланкет устал, потому что мне пришлось нагонять остальных, когда я пропустил старт... а сейчас я дал ему отдохнуть до столба последнего фарлонга, и только потом сделал резвый бросок. Он как по воздуху полетел, даже страшно стало.

Но Вик Янг отреагировал иначе.

Алессандро все сделал не правильно. Оказался зажатым в группе других жокеев. Слишком поздно послал лошадь резвым броском. Ланкет просто чудо что за жеребец, если победил несмотря на то, что на нем сидел ученик, выступающий третий раз в жизни.

В течение следующей недели от наших конюшен в скачках участвовали восемь жеребцов, и на трех из них жокеем был заявлен Алессандро. Но Алессандро не выиграл ни разу. В последнем случае он явно уступил в мастерстве чемпиону, но на это заметил, что опыт, видимо, придет к нему со временем.

Владельцы всех трех лошадей внимательно наблюдали за скачками, но никто не выразил претензий в адрес наездника. Алессандро вел себя с ними безупречно вежливо и спокойно, но, глядя на его презрительную усмешку, появляющуюся каждый раз, когда Алессандро полагал, что его никто не видит, становилось ясно, что он считает свое поведение более чем глупым.

Один из владельцев оказался американцем, субсидировавшим в свое время синдикат, купивший мои антикварные магазины. Он ужасно удивился, узнав, что я — сын того самого Невилла Гриффона, и долго рассказывал Алессандро, стоя в парадном кругу, что «этот молодой человек — то бишь я — может кого угодно научить делать бизнес».

Никогда не забуду, какой вы нам дали совет, когда продавали свое дело. «Выставляйте на витрину красивые вещи и торгуйте честно». А мы-то думали, вы начнете осыпать нас жаргонными словечками вперемежку с цитатами из учебников. И вот услышали в ответ только одну фразу. Никогда этого не забуду!

Именно на его лошади Алессандро уступил лидеру почти на полголовы, но американец давно был владельцем скакунов, прекрасно разбирался в скачках и, когда лошади промчались мимо финишного столба, повернулся ко мне и сказал:

— Проиграть чемпиону — не позор. А в этом вашем мальчике что-то есть.

На следующей неделе Алессандро участвовал в четырех скачках и выиграл две из них — обе скачки учеников. Во втором случае, в Ньюмаркете, он победил восходящую звезду, чемпиона среди учеников прошлого года, и тут им заинтересовалась пресса. Четыре победы за три недели... Алессандро был одним из первых в списках победителей. Всех интересовало, кто он такой. Несколько репортеров взяли у него интервью, и я с облегчением вздохнул, слушая, как спокойно он отвечает. Глаза опущены, немногословен, никакого высокомерия.

Как правило, мы приезжали на скачки в «Дженсене», но Карло всегда следовал сзади. Это стало настолько привычным, что я перестал обращать на него внимание.

Алессандро болтал в машине, не умолкая. Он говорил естественно, живо, нисколько не чувствуя себя скованным. В основном мы обсуждали лошадей, степень их подготовки и шансы на победу, но изредка мне удавалось узнать нечто новое из его домашней жизни.

Последний раз Алессандро видел мать, когда ему исполнилось шесть лет. Между ней и отцом разразился дикий скандал, который, как ему показалось, не прекращался много дней подряд. Алессандро сказал, что ему было страшно, так как родители не могли успокоиться, а он не понимал, в чем дело. Мать яростно накидывалась на отца, выкрикивая одно только слово, и он запомнил его на всю жизнь, хотя долгие годы не понимал, что оно значит. Стерильный. Его отец был стерильным. После рождения Алессандро он чем-то заболел, и мать все время дразнила и попрекала его этим. Он не помнил ее лица, только голос, которым она разговаривала с отцом, каждую свою фразу начиная со слов:

«После твоей болезни...»

Алессандро признался, что никогда не расспрашивал отца. Задавать ему вопросы на эту тему было невозможно.