Лео Перуц - Прыжок в неизвестное [Свобода] Страница 28

Появление Дембы в игорной комнате сперва не обратило на себя чьего-либо особенного внимания. Правда, при игре в буки присутствие незнакомых личностей было весьма нежелательно, но так как Дембу ввел Гюбель, то никаких затруднений не возникло. Формальности приема были очень просты и прошли гладко.

— Есть у него стерлинги? — осведомился доктор Рюбзам.

Гюбель показал жестом, что денег у Дембы достаточно.

— Куры не клюют, — прибавил он.

Ну ладно, — сказал доктор Рюбзам, и дело было кончено.

Проклятие! Проклятие! Проклятое невезение! — закричал в этот миг почтовый чиновник, в четвертый раз проигравший ставку и, за отсутствием резерва, потерявший боеспособность.

— Это звучит музыкой в моих ушах, — сказал с удовольствием доктор Рюбзам, загребая его деньги. — Ставьте, господа, ставьте! Дело идет вяло!

Он потер руки, подмигнул Дембе и спросил:

— Вы уже сделали почин, молодой человек?

Демба взглянул на него. Он испытал какое-то жуткое чувство, заметив, что указательный и средний пальцы на волосатой руке доктора были искалечены.

Доктор спрашивает, поставил ли ты уже, Демба, — объяснил Гюбель. — На кого мне поставить?

— На кого хочешь, — сказал Демба, продолжая с трепетом смотреть на пальцы доктора, которые его пугали.

— Все сразу?

— Да. Ставь все сразу.

На столе лежали четыре ряда костей домино. Они не принимали участия в игре. Каждый ряд представлял одного игрока. Гюбель вдвинул свою бумажку в щель между вторым и третьим рядом и тем самым поставил за Соленую Булку, кельнера, который был обязан этой кличкою несметному количеству желтых прыщиков, усеявших его щеки и подбородок, как усеивает соленую булку крупная соль. Игра началась, и «господин журналист», при всеобщем внимании, пустил со старта первую кость.

Демба отвернулся. Он не хотел знать, что происходит с его деньгами. Он искал чего-нибудь, что можно было бы читать, чтобы не быть в необходимости слышать и видеть, — газету или иллюстрированный журнал. Но только один номер стенной газеты висел на стене. И Демба принялся за ее чтение.

Объявления. Сейчас же, на первой странице. Кто-то предлагал сто пятьдесят зеленых стульев для садового ресторана. Другой брался поставлять ликеры наилучших марок. Третий продавал оркестрион. «Мороженое!»; «Сто тысяч бумажных салфеток!»; «Зажигатели для сигар!»; «Практично!»; «Модно!» — неслось со столбцов. Каждому хотелось денег, все кричало, все лезло вперед, мир был большим круглым игорным столом под зеленым сукном, залитым водкою, запачканным пеплом от сигар, серебро звенело, бумажные деньги шелестели, ко всякому гульдену, катившемуся по свету, тянулась тысяча жадных рук, волосатых, с изуродованными пальцами, умевших, однако, хватать, подобно щупальцам полипов, — и среди этой свистопляски оголтелости, алчности, подлости и надувательства он, Демба, осмеливался робко тянуться руками к своей доле, к жалкой горсточке денег, из-за которой дрались тысячи других жалких кулаков, отталкивавших его и оттеснявших. И Демба вдруг упал духом, и оробел, и сдался, и хотел тайком улизнуть, болезненно устыдившись жалкого своего покушения.

Но тут за игорным столом поднялись вдруг шум и крики. Сушицкая обозвала одного из игроков отъявленным мерзавцем, играющим на руку Рюбзаму. Журналист крикнул: «Теперь я все понимаю!» Соленая Булка верещал без умолку: «Отдайте мне, наконец, мои деньги!» А перед Дембою стоял студент-медик с деньгами в руке и говорил:

— Видишь, Демба! Что я тебе говорил? Ты выиграл.

— Сколько? — спросил Демба, не поднимая глаз.

— Тридцать крон. Утроенную ставку.

Демба молчал.

— Что теперь? — спросил Гюбель.

— Ставь дальше, — сказал Демба.

— Все?

— Да.

— Господа, спокойствие! — крикнул в этот миг Рюбзам.

— Спокойствие! — вторил Гюбель.

Шум постепенно затих, только госпожа Сушицкая еще некоторое время изливала в жалобах свое негодование, но игра продолжалась. Демба все еще заставлял себя не поднимать глаз. Он вперил взгляд в газету, читал слова и строки, не понимая их, и прислушивался к тому, что делалось за игорным столом. Кости стучали, коммивояжер с шумом хлебал черный кофе, а госпожа Сушицкая сказала вдруг серьезно и торжественно, как молитву:

— Ни пуха ни пера.

— «Кто это: Нипуха-Нипера?» — спросил себя Демба в странном волнении. «Кто он такой, Нипуха-Нипера?» — мучительно сверлило у него в мозгу. И вдруг он решил: это бог войны у татар. И перед его глазами сложился образ маленького толстопузого человечка с бледным лицом, сплошь усеянным желтыми прыщиками, с пухлыми губами и глазами навыкат. Обвешанный пестрыми лоскутьями, стоял он перед ним во плоти и смотрел на него, ухмыляясь, и мычал: «Ты хочешь моих денег, безумец? Что можешь ты предложить? Садовые стулья? Бумажные салфетки? Оркестрон? Ничего? Решительно ничего? Так склонись же передо мною, склонись, пигмей! Ниже! Ниже!»

И Станислав Демба сгибался во имя денег, низко и смиренно, перед голой стеною, на которой ничего не было видно, кроме его собственной тени и куска оборванных светло-желтых обоев.

— Я кончил! — крикнул кельнер в этот миг, и сразу же поднялся шум, все заорали одновременно, Сушицкая пронзительно завизжала:

— Это не годится! Очередь не ваша!

— Жульничество! — заревел почтовый чиновник и ударил по столу кулаком.

— Но ведь доктор сказал: дальше, — пищал кельнер.

— Надувательство! Обман! — вопил почтовый чиновник.

— Молчать! — перекричал его доктор Рюбзам. — Кто говорит: обман? Я ведь тоже проиграл!

Снова Гюбель стоял перед Дембою, дергал его за рукав и говорил: Ты опять выиграл.

— Вот как?

Демба не был ни озадачен, ни удивлен.

— Девяносто крон. Ставить еще?

— Да, — кивнул Демба.

— Сколько?

— Все.

— Ты сдурел? — спросил Гюбель.

— Да.

— Ты рискуешь!

— Я это делал сегодня весь день.

— Мне-то что! Но три раза сряду ты не выиграешь.

Он подошел к игорному столу. Оргия бешенства и разочарования улеглась. Началась новая игра, делались новые ставки, и доктор Рюбзам нервно проводил рукою по своему лысому черепу: в последней партии он проиграл больше половины своих наличных денег.

— Что с ними будет? — спросил он и показал на деньги Дембы.

— Остаются в игре, — сказал Демба.

— Стало быть: идет на все! — сказал доктор Рюбзам. — Благоволите выражаться точно!

— Да, идет на все, — подтвердил Гюбель.

— И прекрасно, — сказал экс-адвокат, — я только хотел это знать.

Он положил кость на середину стола, и партия началась.

— Скатертью дорога, — сказала Сушицкая и придвинула свою кость.

— У меня есть все, — заявил журналист, имея в виду свой запас костей.

Игра продолжалась. На этот раз Демба следил за нею с напряжением и сильно волнуясь. Его девяносто крон были защемлены между двумя рядами костей. И если бы он теперь выиграл, то имел бы двести семьдесят крон. Эти деньги — этот Протей, захватанные, помятые бумажки, прошедшие через сотни грязных рук, каждому из нагнувшихся над столом людей, жадно на них взиравшему, являлись в ином, заманчивом образе. Одному — в виде ночного кутежа, для другого они были давно уже просроченной квартирной платой. Вот для этого они означали, что он может целый месяц наедаться досыта. Вот тот будет их каждую ночь относить в подозрительные переулки, а тот их проиграет на скачках или на бирже или похоронит под тюфяком своей кровати… Ну, а для него, для Дембы, — чем были они для него? Он старался нарисовать это себе. Хотел думать о старинных башнях, о папертях соборов и ангелах из камня, играющих на лютне или скрипке, об узких улочках итальянского города, по которым он ходил, ведя под руку Соню. Но странно: ни одна из этих картин не вырисовывалась в его воображении. Ни город, ни ангелы, играющие на скрипках. Все оставалось бесцветным и смутным и расплывалось в ничто. Зато возникали другие видения: чужие желания и мечты воплощались в его мозгу. Доктор Рюбзам сидел с двумя толстыми женщинами за бутылками с шампанским и слушал цыганскую музыку. Вдруг представилась ему пустая комната, без всякой мебели, только с кроватью, с огромной кроватью, и Сушицкая украдкой доставала деньги из-под перины и ласкала их. Перед почтовым чиновником стояла тарелка с хлебом, колбасою и сыром на непокрытом столе, и он, чавкая, проглатывал с голодным видом кусок за куском. И когда перед глазами Дембы ярко ожили не его желания, а чужие, он стал дрожать за свои деньги, и безнадежная уверенность овладела им, что он их проиграл, что в этот миг они уже не ему принадлежали, а Рюбзаму или Сушицкой.

— Заперто! — крикнул вдруг журналист, и Сушицкая в тот же миг испустила жалобный вопль. — Заперто! Вот я и остался в дураках с тремя костями.

— Заперто? Кто вам это сказал? — крикнул, торжествуя, кельнер и приставил две свои кости, одну справа, другую слева. — Эту на воскресенье, а эту на понедельник. Я кончил!