Станислав Родионов - Долгое дело Страница 28

Гостинщиков встрепенулся: составилась чашка с кофе, задрожала палевая бородка, еще больше потемнели глаза, и мелькнула его сатанинская ухмылка... Рябинин знал, что сейчас его старший друг будет говорить сильно, интересно и долго.

Но Рэм Федорович отрезал:

- Нет смысла.

- Как нет?

- А никакого.

- Как же так? - сказал Рябинин, удивившись не ответу, а той беспечности, с которой были сказаны эти страшные слова.

- А ты взгляни на небо! - Вот теперь Гостинщиков заговорил. - Там природа решает свои задачи, пользуясь массами, силами и расстояниями, которые мы даже не можем представить. Она делит мириады на бесконечность, множит сонмы на бескрайность, расщепляет бездны на беспредельность... Сережа, это жутко. И в этом кошмаре есть пылинка - Земля, а на этой пылинке несколько миллиардов людишек-муравьишек... Да мы у природы даже не числимся в ее описи. Так какой же смысл в нашем существовании?

Рэм Федорович взял чашку и со вкусом отпил натуральный кофе, который он лично смолол на ручной мельнице.

- Тогда что же ты сидишь? - тихо спросил Рябинин.

- То есть?

- Почему безмятежно пьешь кофе? Почему не бежишь хлопотать и жаловаться? Почему ничего не делаешь, зная, что мы зря живем и плодимся? Почему ты об этом не говоришь людям, почему не возмущаешься, не кричишь, не стонешь и не плачешь?

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Есть люди, которым очень нравится спокойное слово "естественно". Этим словом почти все можно объяснить, ничего не объясняя. Оно освобождает разум от мысли и сердце от тревоги. А ведь сколько в естественном неестественного. Глупость, злоба, краткость нашей жизни, болезни, смерть, голод, войны - неужели естественны?

Она выскочила из проходной, поправляя синий беретик. Невысокая и легкая, как тополиный пух, заполнивший сегодня город.

- Как работалось? - спросил инспектор, поравнявшись.

Светлана Пленникова неожиданно вспыхнула слишком ярким румянцем для ее бледной кожи. Петельников почему-то обрадовался, что она может так непосредственно краснеть.

- Устала, как песик...

- Вам нужно отдохнуть и посмеяться.

- Какой теперь смех...

- Знаете, как я рассмешил Мишку-транспортера? Надумал он уволочь с базы бочку творога. Ну, а мне верные люди стукнули. И как думаете, я его рассмешил?

- Арестовали?

- Нет. Сгрузил он бочку у себя во дворе, открыл ее, а из бочки вылезаю я.

Светлана натужно улыбнулась. Своей бледностью и бесплотностью она кого-то или что-то напоминала - видел он такую же вот просвеченную солнцем кожу.

- Говорят, что в электричке произошел жуткий случай? - вяло спросила она.

- Какой?

- Якобы вошла женщина в вагон полночного поезда, а там мертвый человек...

- Все не так, - оживился инспектор. - Вошла женщина в вагон, где сидела парочка да смурной мужик. Она спрашивает мужика: который, мол, час. А он нехотя отвечает, что жизнь и так не мила, а она с вопросами. Ему и так плохо, не по себе, знобит, противно. Женщина тогда показывает на парочку: мол, совсем обнаглели, сидят обнявшись. Тут мужик и говорит: "Не обнявшись, они убиты".

- Ой! Кто же их?

- Бандиты. Второй случай был в парке. Пришли утром рабочие, а рядом с кучей мусора смурной мужик сидит. Отойди, говорят, мусор сожгем. А он обиделся: не до вас, мол, ребята, и так жизнь не мила, все обрыдло и надоело - под мусором-то, ребята, трупик лежит.

- Так это же он и убийца, - догадалась Светлана.

- А где доказательства? Третий случай... Проехали мы по вызову в квартиру, на полу труп в крови и рядом смурной мужик. Мы к нему. Не приставайте, мол, ребята, зашел случайно, а жить мне надоело, потому что у меня изжога...

Петельников наклонился, заглядывая ей в лицо. Голубенькие, как у большинства блондинок, глазки. Чуть курносый носик. Простоватое лицо, и правильно она делает, что обходится без косметики. Это что березу выкрасить.

- Вы всегда веселый?

- Это естественное состояние здорового человека.

- А нас с мамой жизнь не любила.

- Вас еще полюбит не только жизнь, но и мужчина.

- Кому я нужна, - вдруг рассмеялась Светлана, как самой веселой его шутке; рассмеялась тем смехом, конца которого ждешь с опаской, потому что где-то уже дрожат набегающие слезы.

И он вспомнил, на кого она похожа - на цветок, освобожденный им вчера от листа шифера, под которым тот вырос без солнца: белый, мучнистый стебель, свободно просвеченный лучами.

- Вы что - комплексуете? - удивился инспектор.

- Да я какая-то несовременная...

- А следователь Рябинин считает, что полюбить можно женщину только беззащитную.

Инспектор посмотрел в ее глаза, которые чего-то ждали и, видимо, будут ждать всю жизнь. И другая волна, неожиданная и непонятная, обдала его непривычной тоской... Беззащитность, перед ним стояла сама беззащитность, так любимая Рябининым. Светлану мог обмануть великовозрастный балбес. Мог испортить жизнь какой-нибудь пьяница. Мог он, инспектор, завлечь ее на месяц, на неделю, на одну ночь...

- Вы, наверное, хотите что-то узнать? - спросила Светлана.

- Помните, я просил вас подумать, не говорила ли чего мама...

- Думала. Она говорила обо мне, о жизни.

- И ничего о краже?

- О самой краже не говорила, а вздыхала и поругивала себя.

- За что?

- Когда женщина мерила перстень с этим бриллиантом, то мама отвлеклась взглядом на другую покупательницу, которая примеривала аметистовые бусы.

- Ну, и купила женщина бусы?

- Купила потом, но сперва пошла в сберкассу.

- А сколько они стоили? - быстро спросил инспектор.

- Об этом спросил и Рябинин, - улыбнулась Светлана. - Шестьсот сорок рублей.

Женщина пошла в сберкассу. Бусы стоили шестьсот сорок рублей. Рябинин об этом тоже спросил.

Волна знакомой энергии хлестнула инспектора, отчего тело напряглось и влекомое этой хлесткой энергией уже хотело ринуться на свои разыскные пути...

- А это мой дом, - сказала она.

- Родственники у вас есть?

- Никого.

- Одна живете?

- Одна-одинешенька.

- Если утром оставите на столе чашку и вернетесь с работы - она стоит? - негромко спросил Петельников.

- Стоит, - тоже вполголоса ответила Светлана, полагая, что вопросы связаны с бриллиантом...

- Утром бросите книгу в кресло... Вечером лежит?

- Лежит.

- Гирю забудете на подоконнике, то есть бигудинку уроните на пол... Валяется?

- Валяется.

- Правильно, вы живете одна, - вздохнул инспектор. - А что сейчас будете делать?

- Еще не знаю.

- Тогда вы идете со мной.

- Куда?

- В гости к Рябинину.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Сегодня в суде видел такую картину. Показания давал единственный очевидец автонаезда на человека. Вдруг он обрывает свои показания: "А мне пора на работу". Судья объясняет, что работа подождет, что ему этот день оплатят, что он обязан дать показания и в этом его долг гражданина... "Нет, работа важней", - не согласился свидетель и на виду ошарашенной публики вышел из зала.

Так есть ли труд мера всего? Да этот свидетель ради своей работы загубит все святое...

Наверное, на улице Рябинин ее бы не узнал.

Волосы остались светлыми, платиновыми, но потеряли металлический блеск. Прическа - он не помнил, какая была, но теперь ее обширный лоб закрыт жеманным валиком. Брюки на полноватой фигуре сидели отменно. Вроде бы палевая легкая кофточка, как облачко. Вот оно что: брюки, кофточка и волосы в один цветовой тон. И шляпа цвета нечищенного серебра. Она, видимо, любила широкополые шляпы. А где же бордовая?

- Я, Сергей Георгиевич, полагала, что с вами больше не встречусь.

- Мир тесен, Аделаида Сергеевна.

- Да, как ваш кабинетик.

Рябинин всматривался. Удивлена вызовом, испугана, напряжена, растеряна? Равнодушна - не спокойна, а именно равнодушна. Но почему? Виновного человека вызов в следственные органы настораживает, невинного - удивляет. Она же равнодушна. Маска, это уже нацепленная маска. Но ведь невинный человек маску цеплять не станет.

- Что вас интересует, Сергей Георгиевич? - смиренно спросила Калязина.

- Как всегда - правда.

Он помнил первый допрос - там тоже было смирение до тех пор, пока она не догадалась, что у него нет доказательств.

- Вы же знаете, я говорю только правду.

Рябинин улыбнулся - намеренно и откровенно, чтобы возмутить ее покой. Но Калязина тоже улыбнулась - намеренно и откровенно показывая, что в мире еще нет такой иронии, которая бы ее задела.

- Тогда расскажите, что вы делали пятнадцатого июня.

Он попал... Калязина замешкалась - на секунду, на почти неуловимый миг, в который она непроизвольно повела взглядом, расслабила щеки и разомкнула губы для бессознательного ответа. Она! Конечно, она.

- Я не помню. Вероятно, была на работе...

- А шестнадцатого июня?

- Помню. Утром пришла на работу, где пробыла до обеда. Потом ходила в детский садик на вспышку коклюша. В девятнадцать часов вернулась домой.