Райнов Богомил - Инспектор Антонов рассказывает Страница 28

Я сочувственно поглядываю на него, но это его как будто не трогает. Он продолжает заниматься бритьем шеи, потом выключает бритву, сдувает с металла волосы и кладет бритву в коробку — все эти действия дают ему возможность выиграть время и прийти в себя после моего штрафного удара.

— Вообще, — говорю я, чтобы как-то помочь ему сосредоточиться, — эта история с вашей добровольной явкой была более чем глупа. Первоначальная ложь — еще куда ни шло. Человек может лгать и по каким-то личным соображениям. Но когда тот же человек приходит опять, чтобы заменить лопнувшее объяснение новым, это уже говорит о его жизненно необходимом стремлении замести следы. Понятно, что Филипп не дурак, и когда он посоветовал вам явиться ко мне, потому что именно Филипп дал вам этот совет, он прекрасно знал, что подозрение относительно вас нарастает фатальным образом. Однако ему до вас не было никакого дела. Он думал о себе и только о себе. Ему нужно было время, чтобы подготовить и осуществить свое бегство, и как раз это столь необходимое для него время он надеялся выиграть при помощи вашего повторного свидетельства. Потому что новое свидетельство предполагает новые проверки, на них уйдет еще несколько дней, а Филиппу именно эти несколько дней и были нужны. Вам ясно?

— Филипп ничего мне не советовал, — продолжает упрямиться Спас. — А что до Антоанеты… Верно, она была в Боровце, но к вечеру она вернулась, и я ходил к ней, и…

— Хватит, — прерываю я его. — Ваша ложь по этому вопросу мне уже не нужна, тем более что я могу живо вывести вас на чистую воду. Вы не ходили к Антоанете, но все эти дела — пройденный этап. Сейчас встает вопрос об убийстве.

— Тогда и разговаривайте с убийцей.

— Я как раз это и делаю, — отвечаю я спокойно. — В данный момент я разговариваю с убийцей, Влаев.

Спас встает со своего места, не глядя на меня. Бледное его лицо приобретает совсем меловой оттенок:

— Можно мне выйти умыться?

Наглость этого человека беспредельна. Как и границы моего терпения.

— Успеете, — говорю я. — Если вы ждали до обеда с этой процедурой, подождете еще немного.

Он снова садится на стул возле ночного столика, упорно продолжая избегать меня взглядом.

— Если вы просто хотите выяснить, не собираюсь ли я немедленно арестовать вас, то могу вас успокоить: сейчас у меня нет таких намерений. Я хочу, чтобы вы пришли сами и преподнесли мне свое признание. У меня есть на это свои соображения. В сущности, вам не остается ничего более разумного, чем полное признание. Вы не можете больше советоваться с Филиппом. Филипп в наших руках. И сейчас я должен прежде всего заняться им, потому что для меня важнее интеллектуальный преступник, чем исполнитель.

Какая-то бледная тень надежды мелькает на лице Спаса. Надежды утопающего при виде общеизвестной соломинки. По не особенно развитым мозговым извилинам в этот миг, наверно, пробегает ток смутной догадки: может быть, Филипп сбежал и не был пойман, может быть, все сказанное мной — только предположения, не подкрепленные фактами, может быть… может быть… иначе почему же человек, обвиняемый в убийстве, остается на свободе?

Я думаю, что настало время охладить пламя безумных надежд.

— Только имейте в виду, что отсрочка — это не более чем отсрочка и что она дается вам при условии вашего разумного решения. В сущности, вся комбинация была организована таким образом, что ваш арест был предопределен. Филипп с самого начала приготовил вам роль проигрывающего в игре. Уже заранее он подтолкнул вас к пропасти, создав себе нерушимое алиби и великодушно состряпав для вас глупейшую самозащиту, которая рухнула при первом же прикосновении. Ваш приятель водил вас за нос как последнего болвана, Влаев.

Я встаю и, не глядя больше на человека-бицепса, покидаю холостяцкое жилище. У дома совершенно неожиданно чуть не сталкиваюсь с терпеливо ожидающим меня Моньо…

— Я хотел вас попросить кое о чем… Даже думал прийти к вам на работу, но потом постеснялся…

Молодой человек говорит сбивчиво, останавливается, морщит нос, чтобы прогнать свою невидимую, но надоедливую муху. Его бледное веснушчатое лицо выражает нечто среднее между смущением и беспокойством.

— О чем, точнее, идет речь?

— Ну… может быть, вы не станете сообщать моему отцу… Я, знаете… уже обещал ему, что буду регулярно посещать лекции и вообще…

— Когда обещали? Вы, насколько мне известно, регулярно посещаете только «Бразилию» и ближайшие пивные.

— Я уже перестал… Для меня, знаете, это было только бегством от отчаяния…

— Я думаю, что вы, напротив, катились к отчаянию. А впрочем, откуда отчаяние? От собственной лени?

— Верно, ужасно не хочется заниматься, — признается вдруг Моньо. — Причина, наверное, та, что я поступил наобум, просто чтобы поступить куда-нибудь. Выбрал не ту профессию…

— Вы не единственный, — говорю. — Но если вы в чем-то уже ошиблись, не ошибитесь еще раз. Сначала закончите учебу, а потом думайте об остальном.

— Я и хочу так сделать. И не однажды твердо решал это. А потом брали верх другие настроения. Жизнь начинала казаться мне бессмысленной и…

— И вы отдавались философским размышлениям. «Жизнь как таковая», «Развитие как движение к самоубийству» и тому подобное…

— Это вам кто-то уже рассказал.

— Что ж тут удивительного! Ваши философские концепции, я бы сказал, приобретают известную популярность. Правда, я не встречал их еще в философских журналах, но сталкивался с ними в некоторых показаниях.

— Наверное, вы допрашивали Лизу?

— Лизу? Историю одной любви?

— Нечто в этом роде, — признается Моньо. — Но это перевернутая страница. Лиза — не для меня. И я — не для нее. Она думает лишь о практических вещах, ее интересует быт, предметный мир, а меня волнуют идеи, я ищу смысл жизни, понимаете?

— А где вы его ищете, этот смысл, смею спросить? В заплесневелых книжках или в пивных? Чтобы искать смысл жизни, надо прежде всего научиться познавать жизнь. И потом, если человек живет, думая лишь о том, что он в конце концов умрет, какой тогда смысл жить? Лучше всего прямо направиться к конечной цели.

— И такие мысли мне приходили в голову, — скромно признается Моньо.

— Чудесно. Прошли, значит, по всем направлениям мышления, кроме нормального. Но не стоило труда, это же все — банальные истины.

— Может быть. Но нам это преподносят в университете как на блюдечке, — и думать не надо.

— А поскольку преподносят на блюдечке, вы отворачиваетесь. Но истины люди не всегда получали в готовом виде, Симеон. Чтобы докопаться до истин, люди работали до изнеможения. И над многими истинами и в будущем надо думать. Но вернемся к делу. Если хотите знать мое мнение, то возвращение к некоторым практическим вопросам вам не повредит. Я имею в виду лекции, экзамены и прочую скучищу.

— И я так решил. Осенью буду сдавать экзамены. Хотя жуть как не хочется учить это право. Просто идиотизм какой-то…

— Право?

— Да нет, лень моя. Если бы я поступил на другой факультет..

— Думайте лучше о том, что вы обещали отцу. А остальное как-нибудь устроится.

Я киваю Симеону и сажусь в машину.

— Давай в управление!

Значит, и вторая из моих «двух вещей» все еще под вопросом. Но это предусмотрено. Остается ждать. Просто идиотизм какой- то, как говорит Моньо. Однако это так: вся комбинация ясна с начала до конца и все же ты не в состоянии ничего доказать и единственное, что ты можешь сделать, это завести машину так, чтобы убийца сам преподнес тебе доказательства. А когда это произойдет и произойдет ли вообще, информацию по этому вопросу может дать только сам убийца.

«Хоть бы он это сделал», — думаю я, имея в виду не убийцу, а Моньо. Хоть бы закончил университет. Вроде бы решил твердо. Но… И я уже вижу этого Моньо, вижу, как он зубрит с остервенением, и сдает экзамены без всякой охоты, и потом с раздражением ходит на службу, которая ему неинтересна, и живет с обидой на свою занудную жизнь, не испытывая от работы никакой радости и даже не допуская мысли, что работа может приносить что-то другое, кроме скуки. Ну, конечно, если он не сопьется, он может стать вполне порядочным гражданином: жена, дети, послеобеденная рюмочка, семейные праздники — обычным порядочным человеком, как многие другие, но только он будет испытывать чувство постоянного неудовлетворения потому, что пошел не туда, куда могли повести его мечты и стремления, если бы он вырастил их до такой степени, чтобы прислушаться к их голосу, если бы он не кинулся вслепую по обычной дороге — диплом, служба, приличная зарплата.

«Ну что поделаешь, — говорю себе ободряюще. — Пусть будет как будет. Не всем же, как тебе, исследовать трупы и искать убийц. Не так уж много таких счастливцев, как ты, Петр».