Леонид Могилев - Созвездие мертвеца Страница 28

На Дядю Ваню напало совершенно романтическое настроение. Он привел меня на перекресток бульваров Монпарнас и Распай. «Купол», «Дом», «Ротонда».

— Анька!

— Да.

— Здесь бывали великие люди. Они здесь абсент пили.

— Абсент — это серьезно.

— Тебе стаканчик божоле.

— И абсента. На кончике ножа.

— Договорились.

Пустые столики на террасе. В обеденном зале тоже почти никого. Художников, натурщиц, поэтов, журналистов. Никого. Скучные дядьки и тетки.

— Анька! Здесь Пикассо сидел. Давай спросим, где?

— Не стоит. Я думаю, везде. Не держали же для него столик.

— Может, для Модильяни держали?

— А вы кого еще знаете?

— Давай на «ты».

И с этого мгновения мы стали на «ты».

— Мы товарищи.

— Ты, Игорь, должен знать французскую поговорку. «Вначале знакомые, потом любовники, потом товарищи».

— Это предложение?

— Констатация. Все равно ты меня трахнешь скоро.

— Я же твой учитель.

— Ну и научишь кое-чему. Ты почему не женат?

— Был.

— И что?

— Был, и все.

Один из скучающих официантов подошел к нам.

— Один абсент и божоле.

— Что кушать будете?

— Сыр.

— Какой?

— Бри.

— Ты так хорошо знаешь ассортимент французского кафе? — спросила я, когда официант отошел.

— Я говорю первое, что приходит в голову.

— Мог бы и в меню заглянуть.

— Дурной вкус. Никогда этого не делай. Проси, что хочешь, и тебе дадут.

На стенах висели в деревянных рамах картины. Дядя Ваня с лету называл: Дерен, Модильяни, Сутин.

— Я не знала, что ты так разбираешься в живописи.

— Только в ней я и разбираюсь.

— А французский? А катрены роковые?

— Это так. Озорство…

— Озорство, которое стоило жизни папе.

И тут я заплакала.

— Анька! Прости. Вот посмотри лучше, кто там стоит в конце бульвара Распай?

— «Черный ворон»?

— Нет. Бальзак. К сожалению, бронзовый.

Потом мы перешли в «Дом». Там посетителей оказалось побольше. Красивые цветные часы. Фотографии мастеров. Витринки с копиями. Мозаики. Здесь Дядя Ваня опять взял абсент и мне минеральную воду. Улучив момент, я отхлебнула изрядный глоток у него из бокала. Мне не понравилось, но в голову ударило изрядно. По счастью, в «Куполе» не было мест.

Оказалось, что по книгам мой старший товарищ знал Париж изрядно. Вскоре мы оказались на улочке Пассаж де Данциг. Там в «Улье» жили, кто бы вы думали? Конечно, художники. Красный кирпичный восьмигранный дом. Мы прошли в круглый вестибюль и прогулялись по мастерским. Крохотные комнаты. Как они здесь умещались?

— Хочешь снять здесь комнату?

— Нет, Анна. Здесь не хочу. Я хочу в другое место.

— Со мной?

— Выпила лишнего?

— Ты не увиливай.

Но на этом хождение Игоря Михайловича в искусство не закончились. Даже в тот самый последний день, то есть тот, который мы посчитали за последний, он, кажется, решил, что жизненное его предназначение выполнено. Он состоялся как художник. Никогда он никаким художником не был, и никто его этому ремеслу не учил. Но вот мы оказались на улице Гранд-Шомьер.

— Здесь они покупали краски и холсты.

— Кто?

— Все. Здесь должны быть магазины «Лонель» и «Летрасент». Ага, вот они.

И Дядя Ваня углубился в изучение витрин. Битый час мы переходили от прилавка к прилавку, но он все не видел того, что ему нужно. Я думала, что он ограничится скромной баночкой акварели и альбомчиком. Не тут-то было. Если бы я не знала, какова толщина пачечки банкнот в нашем кошельке, я бы и слова не сказала, но он словно с цепи сорвался. И так свободно обсуждал достоинства и недостатки бумаги для гуаши, что я заподозрила, что он меня всю жизнь разыгрывал, а на самом деле тайком мазал свои несуразицы. Но нет. Оказалось, это впервые. Просто та полка его книг, что относилась к ремеслу живописца, была им зачитана до дыр. Он все так в жизни делал. Но почему же сам не брал кистей?

— Я верил, что окажусь вот так однажды здесь, и тогда все и начнется. Впрочем, здесь должен быть еще один магазин, напротив.

Действительно, на другой стороне улицы оказался магазин «Тсеннельер». На витрине, с надписью «Материалы для художников», баночки с гуашью. Вот к этим-то гуашам он сразу и прикипел. Здесь же купил и листов десять бумаги. И палитру, и папку с завязками, и кисти.

Он перебрал кистей сто в больших стаканах. Все они были в полиэтиленовых чехольчиках, которые нужно было аккуратно снимать, совершать ритуал опробования кисти на ладони и щеке, потом цокать языком, качать головой. Продавец настолько проникся уважением к Дяде Ване, что подарил ему еще какую-то брошюру по технике пейзажей и коробочку с тремя тюбиками редкой и дорогой краски. Учитель был счастлив.

Наконец мы вышли на воздух. Превращение Дяди Вани из любителя в настоящего обладателя баночек с французской гуашью произошло. К тому времени пары абсента улетучились из его головы, и в ближайшей забегаловке мы выпили хорошего светлого пива. Первый раз я пиво пила в пятом классе, довелось и портвешку попробовать, и чего покрепче. Но это пиво было просто изумительным.

— Смотри, вот Академия живописи и скульптуры, совсем недалеко.

Портал был весь в вывесках. То ли это те художники, что здесь учились или преподавали, то ли это сегодняшние. Я так и не поняла.

— Здесь они брали уроки!

— Кто?

— Потом расскажу.

Поезд на Марсель уходил в девятнадцать тридцать, и у нас оставалось еще три часа на все про все. Мы не знали, удастся ли еще когда-нибудь побывать в Париже, и потому отправились в путешествие безо всякой системы, примерно представляя наше местонахождение и поглядывая на часы.

Сена к вечеру стала розовой. Улица Бак, улица Бреа, Монпарнас. Волшебный воздух и призрачное крыло свободы, под которым мы оказались на полдня.

Пигаль

Меня постигло разочарование. Учитель, может быть, и ожидал увидеть нечто подобное. Он старше и привык к неудачам. А мне хотелось праздника. Хотя бы чужого.

Вначале мы пришли днем. Мусор, какие-то бомжацкого вида, неустроенные, низкие дома, шум и гам. Латинос, арабос, славянос. Африканцы. Лавки, вроде наших ларьков, только еще грязнее. Неискоренимая шаверма, шашлыки из собачатины и всякая другая мерзость. Впрочем, может быть, я пристрастна. Учитель скушал водочки, поморщился, выругался, запил пивком и взял нечто вроде лавашика. Мимо слонялись бесцельные какие-то мужики. На меня пялились. Учителю явно завидовали.

Вечером мы зашли сюда случайно. Заблудились слегка. Да и поезд скоро уходил. И я приторчала. Соседние площади и бульвары в неоне. Все светится и мигает. Секс-шопы.

— Зайдем, папашка?

— Когда все закончится, я тебя сдам в детский дом.

— Сдай меня лучше в бордель. От тебя все равно никакого толку.

— Анна!

— Что?

— Ничего.

К сожалению, живых проституток мы так и не увидели. Говорят, они теперь на улице Сен-Дени. Или в Булонском лесу. Но в лес нам дорога сейчас закрыта. Нам надо на поезд и в Марсель-город. Мы взяли такси, и Дядя Ваня, как заправский француз, скомандовал к вокзалу.

Кресла у них в вагонах жесткие и препротивные. Я села в угол, свернулась в нем, и поезд тронулся.

Большой чиновник от безопасности

Мы потеряли их. Доктор Малахов бежал. Станислав, однако, оставался на даче. Допросили его с предъявлением фотографий Желнина, старик безошибочно выбрал из десяти ту самую и показал следующее. Доктор привез едва зашитого корреспондента на дачу эту, вместе со своим ассистентом Костей, оставил медикаменты, два раза Костя приезжал и делал перевязку, один раз сам доктор Малахов. Вел себя корреспондент спокойно, не вредничал, под себя не гадил, как мог, помогал по дому. Потом исчез. Старик оказался законопослушным и доложил про пистолетик газовый, переделанный в боевой. Не простил Желнину воровства.

— Он ему, конечно, нужен был. Но мог бы и попросить.

— А откуда он у вас-то, пистолетик?

— А нашел.

— За хранение оружия полагается…

— Ничего сейчас не полагается. А пистолетик этот доктора Малахова. Я здесь не при чем.

— Хорошо с вами разговаривать. Всех сдаете. Чистосердечно, не скрываясь. Власть-то нынешнюю не любите небось?

— Не люблю. Но всякая власть от Бога. А я человек богобоязненный.

Был объявлен всероссийский розыск. Не тот, что с объявлениями по телевизору и портретами на стендах, а другой, посерьезней.

Мы потеряли их, но при предъявлении фотографий и словесных портретов проводникам поездов на потенциально возможных направлениях обнаружили их след в Москве. Там и началась операция «Учитель». Как началась, так и закончилась. Некто господин Карпов, бывший внештатник, с которым давно никто не работал, вдруг позвонил по телефону, который уже успел измениться, и попросил встречи. Зачем он это сделал, он сам толком объяснить не мог. Нуждался господин Карпов и надеялся просто получить какую-то копейку за информацию. И он ее получил. В его задачу когда-то входила систематизация сведений обо всех, кто интересовался оккультными науками, что он добросовестно и делал. Времена меняются, и вся эта компания из кухонь и общежитских красных уголков переместилась в редакции газет и на экраны телевизоров. Другой уровень. Но господин Карпов хотел быть нужен, и Желнин ему не понравился. Стечение обстоятельств. Никакой информации о местонахождении воскресшего корреспондента он дать не мог, о ближайших планах тем более. Зачем приходил? Взять интервью для журнала, в котором не работал. Что-то хотел узнать, что — непонятно. Значит, Иванов хотел что-то выяснить у специалиста по Нострадамусу, каковым Карпов тем не менее являлся. Готовил встречу. Разведку проводил. И только по прошествии месяца (!) снова вышел на нас и вспомнил, что давал адрес своего безумного коллеги во Франции. Во Францию эта уездная компания уж никак не могла попасть, но мы все же послали человека в Марсель, на улицу Мадлен, — и пришли в ужас.