Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде Страница 29

В холле миссис Маккосленд протянула ему телефонный номер, по которому ему следовало позвонить. Это был вроде бы телефон одной из тетушек Энн. У Гая появилась надежда на то, что Энн может быть занята сегодня вечером.

- Гай, я не вижу, как мне выпутаться из положения, - сказала Энн. Те два человека, с которыми я собираюсь встретиться по просьбе тети Джулии, придут поздно.

- Хорошо.

- И я не смогу увильнуть.

- Ничего, ничего.

- Мне так жаль. Кстати, ты знаешь о том, что не видел меня с субботы?

Гай прикусил губу. Неприязнь к ее заботливому отношению к нему, даже к ее чистому и нежному голосу, которым раньше он так восторгался, - всё это, казалось, свидетельствовало о том, что он ее больше не любит.

- А почему бы тебе не сводить миссис Маккосленд? По-моему, это выглядело бы очень мило.

- Не хочется, Энн.

- А писем больше не было, Гай?

- Нет.

Она уже в третий раз спрашивает его об этом!

- Гай, я люблю тебя. Ты не забывай об этом, ладно?

- Нет, Энн.

Он взбежал к себе, повесил пальто, принял душ, причесался - и дальше делать было нечего. И ему захотелось Энн, ужасно захотелось. Как это он мог подумать такую глупость, будто не хочет ее видеть? Он покопался в карманах в поисках записки миссис Маккосленд с телефонным номером, потом сбежал вниз и поискал на полу холла. Но ее не было - словно кто-то нарочно подобрал ее, чтобы доставить ему неприятное. Он вгляделся в матовое стекло входной двери. Бруно, подумал он, Бруно взял.

Фолкнеры, конечно, знают телефон ее тетушки. Он увидит ее и проведет вечер с ней, даже если ради этого придется терпеть компанию ее тети Джулии. Телефон в Лонг-Айленде звенел и звенел, но никто не подходил. Гай попытался вспомнить фамилию тети, но не смог.

Комната казалась наполненной осязаемым напряженным молчанием. Он оглядел низкие книжные полки, которые соорудил по периметру комнаты, несколько бра с вьющимся по стенам плющом, которые дала ему миссис Маккосленд, пустое плюшевое кресло с настольной лампой рядом с ним, на свои черно-белые наброски над кроватью, названные им "Воображаемый зоопарк", на драпировку, скрывавшую его крошечную кухню. Гай заставил себя подойти к драпировке и отдернуть ее: у него было чувство, будто кто-то поджидает его в комнате, хотя страха он от этого не ощущал. Потом Гай взял газету и стал читать.

Спустя короткое время он уже был в баре и пил вторую порцию мартини. Надо поспать, убеждал он себя, пусть для этого придется выпить в одиночестве, чего он терпеть не мог. Затем он прошел на Таймс-сквер, постригся, а по пути к дому купил молока и пару таблоидов. Написав и отправив письмо матери, он подумал, что надо будет выпить молока, почитать и лечь спать. Если на полу не будет записки с номером телефона Энн. Но, когда он вошел, ее не оказалось.

Около двух ночи Гай встал с постели и походил по комнате. Он был голоден, но есть ему не хотелось. Такой же ночью на прошлой неделе он встал, открыл банку сардин и съел их с ножа. Ночью просыпалась животная свобода, можно было побыть самим собой. Гай вытянул с полки альбом для рисования и стал быстро перелистывать его. Это был его первый нью-йоркский альбом, ему тогда исполнилось всего двадцать два года. Он тогда зарисовывал всё без разбору - здание компании "Крайслер", психиатрическую больницу "Пэйн Уитни", суда на Ист-ривер, рабочих с буровыми молотками, вгрызающихся в скалу. Здесь была серия рисунков зданий "Радио-сити" с заметками на пустых местах, на другой стороне - то же здание с поправками, которые он сделал бы, или совершенно новое здание, основанное на его концепции. Гай быстро захлопнул альбом - потому что альбом был хорош, а теперь Гай сомневался, смог ли бы он сделать так же. "Пальмира" была последним всплеском щедрой и счастливой энергии молодости. Ему хотелось разрыдаться, как не раз бывало с ним за годы после Мириам, но он себя сдерживал до боли в груди, ставшей такой знакомой ему боли. Он лег на кровать, чтобы легче было бороться с болью.

Проснулся Гай, почувствовав в темноте присутствие Бруно, хотя он ничего и не слышал. Он слегка вздрогнул от неожиданности, но не больше, потому что такое явление не оказалось для него сюрпризом. В другие подобные ночи он представлял, как приходит Бруно, и был весьма доволен его воображаемым приходом. Но это действительно Бруно? Гай увидел горящий кончик его сигареты над письменным столом.

- Бруно?

- Привет, - тихо произнес Бруно. - Я воспользовался отмычкой. - В голосе Бруно звучали спокойствие и усталость. - Ты теперь готов?

Гай приподнялся на локте. Конечно, здесь Бруно. Здесь оранжевый огонек его сигареты.

- Да, -ответил Гай, и почувствовал, как его "да" поглотила ночь другая, не такая, как прежние, когда "да" было неслышным, как бы остававшимся в нем. Его ответ разрубил узел в его голове так неожиданно, что ему стало больно. Он сам ждал этого момента, этого ждала и молчавшая комната. И злые существа, обитавшие в этих стенах.

Бруно сел на край постели и скрестил руки на груди.

- Гай, я больше тебя не увижу.

- Согласен.

От Бруно исходил отвратительный запах - смеси сигарет, сладковатого бриолина и перегара, но Гай не отшатнулся. Он ощущал приятное состояние от рассасывания в его голове не поддававшегося распутыванию узла.

- Я старался последние два дня быть обходительным с ним, - сказал Бруно. - Если не обходительным, то вежливым. А сегодня вечером он сказанул кое-что моей матери, когда мы уходили...

- Я не желаю слышать об этом! - прервал его Гай, потому что он не хотел знать, что там сказал его отец, как он выглядел и вообще не хотел ничего слышать о нем.

Некоторое время в комнате стояла тишина. Гай молчал, потому что не хотел ничего объяснять, а Бруно - потому что его заставили замолчать. Бруно противно сопел.

- Завтра мы собираемся в штат Мэн. Уедем до полудня. Мать, я и шофер. Завтрашняя ночь очень подходящая, как и все другие, кроме четверга. Любое время после одиннадцати...

Он продолжал говорить, повторяя то, что Гаю уже давно было известно, но Гай не останавливал его, потому что, знал: он войдет в тот дом и всё сбудется.

- Два дня назад я сломал замок с черного хода. Я был пьян и так хлопнул дверью... Они не будут чинить его, им не до этого. Но если и починят, то... - И Бруно вдавил в ладонь Гая ключ. - Вот, я тебе принес тут.

- А это что?

- Перчатки. Дамские перчатки. Но они растягиваются. - И Бруно рассмеялся.

Гай ощутил в руке мягкие хлопчатобумажные перчатки.

- Пистолет у тебя? Где он?

- В нижнем ящике.

Гай услышал, как Бруно опирается на письменный стол и выдвигает ящик. Вот он дотронулся до абажура, зажегся свет. Бруно, огромный и высокий, был одет в новенькую куртку для поло, такую бледную, что почти белую, в черные брюки с тонкой белой полосой. Вокруг шеи было замотано белое шелковое кашне, длинные концы которого свисали. Гай оглядел его с ног до головы - от коричневых полуботинок до слипшихся напомаженных бриолином волос, словно по его физическому виду можно было составить впечатление о том, чем вызвано изменение его внутреннего настроя или хотя бы в чем оно состоит. В его манере чувствовалась доверительность, даже что-то братское. Бруно захлопнул ящик с пистолетом и вернулся к Гаю. Лицо Бруно потяжелело по сравнению с последним разом, когда Гай видел его, и было возбужденным и оживленным как никогда. Серые глаза казались необычно большими от слез и даже золотистыми. Он взглянул на Гая так, словно пытался найти какие-то слова или ожидал от Гая помощи в поиске этих слов. Затем он облизал губы, кивнул и протянул руку к лампе. Свет погас.

После того как Бруно ушел, казалось, что он остался. Их было двое в комнате, тихой и сонной.

Серый свет заполнял комнату, когда Гай проснулся. Часы показывали 3.25. Он скорее воображал, чем помнил, что в то утро ему пришлось встать на телефонный звонок и на вопрос Майерза, почему он не приходил в офис, сказаться приболевшим. Ладно, черт с ним с этим Майерзом. Он лежал, стараясь отогнать тоску и втемяшить в думающую часть мозга мысль о том, что сегодня вечером он сделает это и после предстоящей ночи всё будет закончено. Затем он встал и неторопливо проделал обычный ритуал, предназначенный для утра - бритье, душ, одевание, сознавая, что ничто другое не имеет сейчас значения до времени между 11 часами и полуночью, времени, которое ни приблизить, ни отодвинуть невозможно, которое само неотвратимо настанет. Он чувствовал, что ступил на четкий путь и свернуть с него он не сможет, даже если бы и захотел.

Среди позднего завтрака в кафетерии недалеко от дома на него вдруг нашло дикое ощущение, будто обо всем, что он должен сделать, он рассказал Энн и та слушала его спокойно, как бы понимая, что всё это необходимо для его блага, потому что сделать то, что он собирается сделать, абсолютно необходимо. Это выглядело таким естественным и неизбежным, что, как он чувствовал, об этом должен знать весь мир, человек, мирно жующий за соседним столиком, миссис Маккосленд, убирающая сейчас холл после его ухода - она как-то особенно по-матерински улыбнулась ему, когда он уходил, и спросила, хорошо ли он себя чувствует. Календарь на стене кафетерия показывал, что сегодня 12 марта, пятница. Гай некоторое время сидел, уставившись на календарь, затем закончил свою трапезу.