Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия Страница 29

Это был, пожалуй, единственный день, когда дед Тигран выглядел вполне довольным. На отвальную он даже взялся сделать хаш. Сергей сам мотался по рынкам в поисках говяжьих ножек, мать, себе под нос проклиная армянские чудачества, целый день их чистила, а дед бродил по кухне в приподнятом настроении и разглагольствовал:

— И чего ворчит, чего ворчит, да русскому человеку хаш — это то, что нужно! Встал, не поел, не поработал, а, глядь, надо уже и водку разлить, и за доброе утро выпить! Да и что хаш! Разве это еда? Это ж традиция, ритуал, душа! А тут внук оружие в руки впервые берет!

Сергей не стал разочаровывать деда, что идет он не в армию, а всего лишь на двухмесячные сборы, и тот прощальный пир остался у него в памяти как один из самых лучших дней в жизни, даже лучше свадьбы, до которой Тигран уже не дожил.

Дед созвал тогда человек тридцать не то родственников, не то друзей, причем исключительно мужчин. Сергей, намеревавшийся напоследок порадоваться женскому обществу, обиженно поинтересовался у отца, что же это такое.

— Видишь ли, — рассмеялся отец, — говорят, что настоящий хаш не любит трех вещей: тоста, женщин и коньяка.

— Как так?

— А вот так. Потому что пьют водку, женщины не садятся и хаш этот не едят, поскольку он с чесноком, и всего в хаше только три-четыре тоста. — Сергей, впервые столкнувшийся с традициями предков, на самом деле рассчитывал гораздо на большее. — Ну, первый — с добрым утром — за то, что день начинается, потом за женщин, то есть за мать, которая столько с ножками мурыжилась, а потом, конечно, за тех, кто его поел. Немного, зато все очень понятно, ясно и четко.

И действительно, лучшего праздника, нежели тогда, Сергей Эдуардович не помнил. Да и не было у него больше настоящих праздников. Не считать же таковыми ежегодные пьянки десятого ноября?..

А далее потянулись унылые дни на работе, не радовавшей ни ум, ни сердце, ни карманы. В промежутке между ними имела место вовсе не обязательная женитьба на Катеньке, закончившаяся в общем-то предсказуемым разводом (слава богу, детей завести не успели; да и когда их, собственно, было заводить, с его абсолютно ненормированным следовательским днем?). А потом случилась та самая история с коксом, и вот теперь серые будни в адвокатуре, где уже никому были не нужны ни блестящие латинские выражения о торжестве закона, ни знания о юридических отношениях агнатов и когнатов…

Так что, может быть, и нет ничего удивительного в том, что он ввязался в эту историю с французским наследством. Ведь здесь явно намечалась азартная, крутая игра, не войти в которую означало навсегда погрязнуть в тухлом болоте повседневности. Правда, положа руку на сердце, шансов на победу в этой игре было пока немного, но такая малость не могла остановить Сергея Эдуардовича — как сказал кто-то из великих, лучше смерть в бою, чем жизнь на коленях. Слишком, пафосно? — Возможно. Но кто сказал, что в жизни не должно быть места пафосу? Оно, конечно — иным нынче, только дай волю, так они и жажду справедливости назовут пафосом.

А вот Габузов, как раз таки все еще верил в справедливость. Даже невзирая на почти десять лет, проведенные в прокуратуре. И чувство это (кстати говоря, абсолютно противопоказанное адвокатской профессии) было присуще его пылкой натуре с самого раннего детства. Неслучайно любимыми книгами маленького Сережи из импортных были «Айвенго» и «Три мушкетера», а из отечественных — произведения Владислава Крапивина, о котором в наши дни вообще мало кто помнит. Но именно после его «Мальчика со шпагой» Габузов настоял на том, чтобы родители отдали Серёжу в секцию фехтования при Ленинградском Дворце пионеров…

Словом, во всех смыслах — по характеру, по натуре, по самой природе своей был Сергей Эдуардович «ну совсем не адвокат». Вот и сейчас, словно для того, чтобы сделать причиненную ему несправедливым миром такую вот обиду еще более язвительной, незадачливому адвокату вспомнилась дедовская побасенка, которую он, хитро прищурившись, любил повторять не только внуку, но и сыну.

Спросили воробья:

— Что ты за птица такая?

— Я — орел! — сказал воробей.

— Что-то маловат ты для орла, — не поверили ему.

— Ну и что? Может быть, я — маленький орел.

Дело не в размере, а в том, орел ты или не орел…

Домой Сергей Эдуардович вернулся в состоянии двойного отягощения. Душа его была отягощена невеселыми раздумьями о госпоже Головиной, а карманы пиджака — «ливизовской» поллитровкой и банкой отечественных (дань празднику независимости, в том числе от Прибалтики) шпрот.

Ополовинив содержимое карманов, Габузов неожиданно припомнил горячечные наставления Карины о необходимости начать бить во все колокола и, лишь сейчас (под воздействием алкогольных паров, быть может?) посчитав эту ее мысль не лишенной смысла, позвонил. Но не в Интерпол, разумеется, а единственно верному и надежному своему товарищу — Толяну. Слегка заплетающимся языком Сергей сумбурно пересказал ему историю таинственного невозвращения Самсут Матосовны на малую родину и попросил по возможности «поводить жалом». В частности, выяснить, какие именно пограничные пункты в течение последних нескольких дней пересекала госпожа Головина.

Толян, язык которого, в сей внеплановый выходной вечер, заплетался куда как более витиевато, просьбу выслушал, однако отреагировал на нее довольно своеобразно:

— Я хочу видеть этого человека! — заявил он и пьяно икнул.

— Какого человека? — не врубился Габузов.

— Самсут Портосовну! Насколько я понимаю, это та самая куколка, которой ты хлопотал загранпаспорт?

— Да, та самая. Но я же тебе битый час толкую: она пропала!

— Не беда, для начала мне достаточно просто фото. Плюс — тактико-технические характеристики: рост, вес, объем бедер и бюста.

— Ты что, хочешь объявить ее в розыск? — догадался Сергей.

— Никаких официальных розысков! Мы будем работать без посредников! Но — завтра! — снова икнул Толян. — А сегодня я просто хочу взглянуть на женщину, которой удалось увлечь и захомутать такого пентюха и обалдуя, как ты, Серёга…

— Чего-чего?

— Ты только не обижайся, амиго, но в последние месяцы твой неподдающийся разумному толкованию аскетизм в части общения с противоположным полом невольно стал наводить меня на мысль о латентной склонности к гомосексуализму.

— Ты сам-то понял, что сказал?

— Я-то понял. И именно поэтому сегодня я счастлив! Счастлив слышать, что у моего друга наконец-то появилась настоящая, а не резиновая женщина, которую, к слову, я вполне серьезно намеревался презентовать тебе ко Дню работника прокуратуры. Ибо подлинный служитель юриспруденции, пускай он даже и в отставке, обязательно должен иметь возможность регулярно кого-нибудь иметь. Или что-нибудь.

— М-да, тяжелый случай. «Устин Акимыч, ты где так нализался-то?»[10] — язвительно процитировал Габузов.

— Мы выехали на баб…

— Ку-уда?

— На бабры-кю. Культурно кушаем, короче. Ну, малость выпили, конечно. Но заметь! Исключительно за Россию. Посему ненаказуемо. Только ты это, амиго… ты давай, не лаврируй от ответа…

— ??!

— Я говорю — не увиливай… Так что же она? Хороша? Блондинка, брюнетка?

— Не знаю, — в данном случае честно признался Габузов. — Судя по отчеству, должна быть брюнетка.

— Не понял? Так ты с ней, действительно, не того? Не трах-тибидох?

— Объясняю еще раз: она моя клиентка. У нас исключительно деловые отношения.

— Серёга! — трагическим голосом произнес Толян.

— Что?

— Своим ответом ты разбил мне сердце.

— Ну, извини.

— Извинения приняты, амиго… Хорошо, тогда зайдем с другого боку. Клиентка хотя бы богатая?

— Потенциально, возможно.

— Не догнал, расшифруй?

— В данный момент она бедна как церковная мышь, — устало объяснил Габузов, проклиная себя за то, что столь опрометчиво набрал Толяна. Вполне можно было предположить, что этот вечер, равно как все прочие другие столь нечастые свои выходные, приятель проводит исключительно «с пользой». — Но в случае подтверждения информации о заграничном наследстве у нее появляется шанс кардинальным образом изменить свой нынешний статус.

— Понял тебя, не дурак, — понизил голос до шепота Толян. — Мы беремся за это дело!

— Хорошо-хорошо, — поморщился Сергей. — Но только завтра, ладно?

— А время точно терпит? А то ведь я могу прямо сейчас к тебе метнуться.

— Терпит, точно, — поспешил успокоить приятеля Габузов.

— Ну тогда я пошел дальше. Пить за Россию.

— Валяй, только печень береги.