Марина Серова - Куда уж хуже. Реквием заговорщикам (сборник) Страница 29

Я задрала голову и посмотрела на звезды. Что-то я не заметила ТАМ душу Жени Травиной. Ее душа, душа настоящей Жени Травиной, обитала в крестьянском доме, на пуховой перине… А вот как звали девушку, чей гроб мы поднимали из могилы, это еще предстояло узнать.

При помощи специальных тросов, их принес мужичонка, которого я отправила за керосиновой лампой, гроб подняли и установили на краю могилы.

– Слабонервных просим не смотреть, – сказала я на полном серьезе и принялась поддевать ломиком крышку гроба. Она как-то быстро поддалась.

– Слышь, – подал голос один из протрезвевших от работы и всего происходящего мужиков, – может, мы того, пойдем, а?

– Никуда вы не пойдете. Поимейте совесть. Давайте посмотрим, кто лежит в гробу.

Крышку подняли, я взяла лампу и посветила в гроб.

– Матерь Божья, – перекрестился один мужик.

– Господи Христе, – сказал другой.

В гробу лежала пачка воззваний народного движения «Россия». Один из мужиков хотел было уже взять листок, протянул руку, но я слегка огрела его ломиком. Нечего пролетариату читать фашистские воззвания. Пусть лучше водку пьет.

Я сама захлопнула крышку и приказала заколотить ее. Мы ушли уже на рассвете, когда могила была восстановлена. Поставили крест, а фотографию Жени Травиной я спрятала в сумке.

Мужики отправились пить в какой-то шалаш. Мы покурили да и пошли к машине.

– Ты знала, что там никого нет?

– Догадывалась. С той самой минуты, когда встретила здесь Вика.

– Жаль, что с ним нельзя провести такой же фокус. Открыли бы гроб, а он живой.

– Увы. Если честно, – я села в машину и вставила ключ зажигания, – то он мне понравился. Я почти влюбилась в него, с первого раза.

– Он нравился женщинам. Красивый, я ничего не говорю…

– Вот и не говори.

– Куда мы теперь?

– Навестим Женю Травину в ее квартире.

– Ты же сама сказала, что она ее снимала.

– Какая разница. Она там жила. Если бы она эту квартиру снимала, то соседи бы сказали. Это вообще не имеет никакого значения. Ты со своей любовью к порядку никогда и ничего не добьешься. Иногда все решает случай, любопытство и даже преступление. Маленькое. Как такая вот эксгумация, например.

Мы приехали и поднялись в квартиру, где когда-то жила Женя Травина. Перед «смертью». Двери я открыла, естественно, своим ключом. Вернее, ключами.

– Заходи. Чувствуй себя, как дома…

Павел, по-моему, просто ошалел от событий этой ночи.

– Ты, агент 007, что ты можешь сказать об этой квартире?

– То, что здесь давно никто не живет. Запах специфический.

– Правильно. А теперь посмотри, чего не хватает в прихожей? – Я включила свет. Плащ желтоватого цвета, какие-то другие вещи, на которые я обратила внимание еще год назад. Но все-таки чего-то, очень, на мой взгляд, важного, здесь не хватало.

– Я не знаю. Сдаюсь.

– Зато я теперь все знаю. Поехали.

Мы вернулись в машину, отъехали от дома. Остановились. Я сильно нервничала.

– Заедем в супермаркет, – сказала я и бросила недокуренную сигарету в окно.

В супермаркете мы набрали еды. Молодой человек, потрясенный таким количеством купленных нами продуктов, еле уместил все пакеты и коробки на заднем сиденье машины.

– Сейчас заедем в кафе, выпьем там кофе, перекусим и – в Москву.

– Куда?

– В Москву.

Глава четырнадцатая

Два французских окна

На машине мы долетели до Москвы за семь часов. На Цветном бульваре мы были ровно в 17. Вот он, тихий московский дворик с пятиэтажками, в одной из которых жил Рюрик. Тополя, каштаны, в песочницах резвятся дети. Солнце играет в промытых окнах и светится в витрине «Кондитерской», расположенной прямо во дворе дома.

– Еще немного, – сказала я, чувствуя, что валюсь с ног от усталости. Машину мы вели по очереди, но все равно выспаться не удалось.

Роман Юрьевич Радкевич жил на третьем этаже в девятой квартире. Я позвонила. Никто не открыл. Тогда я достала связку ключей, и уже через несколько минут мы проникли в святая святых – квартиру лидера народного движения «Россия» Рюрика. Стерильная чистота, повсюду книги, старинная мебель. Шторы опущены, все погружено в коньячного цвета сумрак.

А вот и кабинет. Письменный стол, книжные шкафы, а над креслом, точно таким же, как в подземном зале заседаний в Нагорном, высоким кожаным креслом – ОГРОМНЫЙ ПОРТРЕТ ГИТЛЕРА.

– Послушай, мне это снится или как?

– Нет, не снится. Это его кумир. Этого и следовало ожидать.

– Но где же он сам? Может, тоже вместо него похоронили пустой гроб?

– Да нет. Он действительно умер от воспаления легких. А вот человек, которому это доподлинно было известно, пострадал за свое знание. Хирурга на пенсии Мышкина убили – инсценировали самоубийство. Как будто он сам себе вскрыл вены. Пойми ты наконец, ДЛЯ ВСЕХ РЮРИК ЖИВ. Мы же сами видели его с тобой в Нагорном. Только ты – один раз, а я – целых два. Я даже разговаривала с ним.

– И кто же это?

– Я могу только догадываться. А теперь нам необходимо выспаться. Сегодня тридцатое июля. Завтра последний день. Завтра по коммерческому телевидению, по каналу «Деньги», мы должны дать отбой. Мы должны доставить на студию этого мнимого Рюрика, человека, который выдает себя за него, и внушить закодированным людям нечто совершенно противоположное. Если мы не сделаем это, первого августа свершится катастрофа…

Я проснулась первая. Кто бы мог подумать, что мы будем спать в квартире Рюрика.

В машине мы перекусили и поехали в Нагорное. В Москве прошел дождь. Было свежо и легко дышалось. Алтуфьевское шоссе было почти пустым. Мы очень быстро доехали до Нагорного и остановили свою машину за несколько сотен метров от центральных ворот, ведущих на территорию лагеря.

– Ты понял, что надо делать?

– Понял.

Мы вышли с ним из машины и пошли к воротам. Нас встретила вооруженная охрана. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность.

– Ваш пропуск! – проронил высокий мужчина в черном комбинезоне.

– Посвети вот сюда, идиот, – сказала я, показывая ему свой перстень. То, что это является лучшим доказательством нашей причастности к общему делу, я поняла еще позавчера, когда мы спешно покидали лагерь.

Нас пропустили через вертушку, и мы спокойно пошли по аллее в сторону Рюрикова дома. Было тихо. Из одного только коттеджа доносились смех женщины и приглушенная музыка. Дом Рюрика светился всеми окнами сквозь стволы сосен и елей. Значит, он был там.

– Смотри! – мы вышли на поляну перед домом. На фоне черного леса яркими оранжевыми прямоугольниками сияли два французских окна. Но меня интересовало только одно. То, за которым был прекрасно виден человек в черных очках на инвалидном кресле или коляске. С головы до ног. Это было как раз то, что меня интересовало больше всего.

– Ты можешь мне сказать, какого цвета плед на коленях Рюрика? – спросила я Павла.

– Черный… с красным…

– Вот, – я облегченно вздохнула. – Это, собственно, все, что я хотела услышать. Вспомни, какого цвета был плед в тот день, когда мы пришли в его комнату?

– Черный.

– А сейчас он почему-то черный с красным. И почему? Давай подойдем поближе.

Мы подошли. Совсем близко, насколько это было возможно.

– А теперь ты что-нибудь видишь?

Я и сама-то поверила в увиденное с трудом. Дело в том, что Рюрик сидел за небольшим журнальным столиком, отделявшим его от окна. Нижняя половина тела была укрыта черным пледом. При ближайшем рассмотрении красные пятна оказались женскими домашними тапочками. Точно такими же, какие я видела в Тарасове, на квартире Жени Травиной. Пусть это совпадение, но только женщина способна вернуться на свою квартиру, из которой ее только что вынесли «вперед ногами», ЗА ТАПОЧКАМИ. Этот непроизвольный жест и погубил все их дело. Они инсценировали смерть Жени Травиной, чтобы она могла заменить своего отца. Немного внешней схожести и много внутреннего сходства. Она – дитя Рюрика, и этим все сказано.

Мы без проблем вошли в дом и поднялись на второй этаж. Ведь не случайно же эта девушка украла паспорт именно Жени Травиной. Значит, ее настоящее имя тоже Женя. Так проще, не надо привыкать к новому имени. Поэтому, войдя в комнату, я позвала:

– ЖЕНЯ!

«Рюрик» тотчас повернул голову.

– Где же ваши прекрасные псы? – спросила я, решительно приближаясь к этому «инвалиду» и срывая с него парик и очки. Она смотрела на меня затравленно, как смотрят сумасшедшие. Длинные, давно не мытые волосы, бледная кожа, огромные, полные пустоты глаза, хрупкое тело… Я взяла в руки плед и увидела стройные женские ноги, слегка прикрытые клетчатой юбкой. А на ногах – красные бархатные тапочки. – Евгения Радкевич, так?

– Так, – она устало опустила голову.

– Кто убил Вика? – спросил потрясенный происшедшей на его глазах метаморфозой Павел. – Худяков?