Дик Фрэнсис - Скачка тринадцати Страница 29

Для Ф.Гарольда Филда это был не пустой вопрос. Он хотел знать, что могло довести А. Э. да В. Уильямса до стиснутых кулаков, и, главное, что могло помешать ему пустить их в ход. Филд привык судить о людях именно по тому, как они сердятся. Он выжидал удобного случая и наблюдал. И редко ошибался в своих суждениях. Другое дело, что иногда миссис Робин Доукинс одерживала верх. Как тогда, когда они в последний раз выбирали редактора для «Ежедневного трубадура».

Деннис Кинсер поспешно убрал руку с плеча гостя. Всю эту неделю ему не елось и не спалось как следует. Он каждый день ждал, что гремучая змея приползет и вонзит в него свои ядовитые зубы. Но этот солидный налогоплательщик в строгом сером костюме совершенно не соответствовал словесному портрету Уильямса, который дал Деннису спортивный корреспондент! Он был совсем не похож на неприметного худощавого молодого человека, который плавает на лодках!

— Я был гостем Уильямса, — пояснил Филд, — и со мной обошлись точно с бродячей собакой. Хотелось бы знать почему. Изложите мне причины, по которым газетам и журналам агентства «Львиное сердце», совладельцем которого я являюсь, не следует сметать вас с лица земли.

— Но… н-но… — проблеял Деннис Кинсер, устрашенный новой пропастью, разверзшейся у него под ногами, — но ведь он приплыл на лодке!

— Что-что?

Деннис Кинсер внезапно развернулся и ринулся в уборную. Все эти дни он принимал лекарства, но это новое потрясение доконало его кишечник.

Видя, что хозяина все нет и нет, Ф. Гарольд Филд, не удовлетворенный беседой, спустился вниз полюбоваться лошадьми, которых вываживали в паддоке. До Кубка Денниса Кинсера оставалось еще две скачки. Филд провел время, выиграв небольшую сумму на тотализаторе.

Билл (Авессалом и т. д.) Уильямс тоже отправился на скачки. За эту неделю он успел по горло насытиться восхвалениями Кинсера. Кинсер то, Кинсер се. Лошади Кинсера, конюшня Кинсера, Кинсер на Темзе… Похоже, все спортивные страницы заранее расплачивались за обещанный дармовой ленч. «Голос Котсволда» опубликовал радушные пожелания, но сам спортивный корреспондент остался дома, смотреть скачки по телевизору.

Билл Уильямс придерживался правила, что врага надо знать в лицо. Поэтому он поехал на скачки в Марлборо, поглядеть, как, собственно, выглядит этот Кинсер. Он увидел всю тусовку, но самого Кинсера там не было — бедняга застрял в уборной. Вместо этого Уильямс неожиданно столкнулся с господином из «Львиного сердца», чей прощальный кивок похоронил его надежды на место редактора «Ежедневного трубадура».

Ф. Гарольд Филд не ожидал, что Авессалом Уильямс будет молчать. Он же видел стиснутые кулаки! А потому сразу взял быка за poгa.

— Почему вы хотели ударить старшего официанта тогда, в ресторане? И почему вы этого не сделали?

— Он оскорбил меня, так сказать, по поручению директорши, — объяснил Билл Уильямс. — Не годится убивать посланца за содержание послания.

Он порылся в кармане и протянул Филду распечатку статьи, которая должна была уничтожить Денниса Кинсера. Филд сперва взглянул, потом начал читать — и брови его медленно поползли все выше и выше.

— Только не давайте этого никому, кроме Кинсера, — попросил Билл Уильямс. — Я это писал не для публикации.

Деннис Кинсер, бледный, как полотно, появился в паддоке перед Кубком Кинсера и разыграл блестящее представление, изображая владельца, спонсора и короля праздника в одном лице. Все это было рассчитано на то, чтобы привлечь внимание прессы. Билл Уильямс и Ф. Гарольд Филд смотрели на представление, стоя бок о бок. Обоих тошнило.

Двадцать минут спустя их тошнота возросла в геометрической прогрессии: лошадь, принадлежащая синдикату, таки выиграла кубок.

Ликование и напыщенная похвальба Денниса Кинсера хлынули на экраны телевизоров. Кинсер заявил, что он — будущий тренер номер один. В глубине души он и сам в это верил. Победа в скачке означала, что по крайней мере половина расходов окупилась и что теперь богатые знаменитости толпами хлынут к нему.

И вот тут-то, когда Кинсер крутился перед объективами бесчисленных телекамер, Ф. Гарольд Филд и подсунул ему бомбочку, созданную Уильямсом.

Восхищенная толпа удалилась смотреть следующую скачку. Успех вообще эфемерен, а на ипподроме — в особенности.

Деннис Кинсер прочел убийственную статью и посмотрел на двух обиженных клиентов, чувствуя, что едва только обрел весь мир, а теперь вот-вот потеряет его. Из-за какой-то несчастной лодки! Это нечестно, в конце концов! Он так старался…

— Сколько вы возьмете за то, чтобы не публиковать эту статью? — с горечью бросил он Биллу Уильямсу.

— Вы что думаете, я шантажист? — удивился Уильямс.

— Хотите лошадь? Берите! — в отчаянии выдохнул Кинсер.

— Лошадь, между прочим, не ваша, и отдать ее вы не можете, — заметил Уильямс.

— А что тогда? Деньги? Только не ресторан! — В голосе Кинсера слышалась нарастающая паника. — Только не это! Вы не можете…

Билл Уильямс понял, что Кинсер испугался по-настоящему, и почувствовал, что отмщен.

— Я приму, — медленно произнес он, — я приму извинения. И вы вернете мне деньги. И еще в вашем баре должна висеть табличка, где будет сказано, что туристов с лодок всегда рады принять, особенно если они заказали столик заранее. То же самое должно быть напечатано в меню.

Деннис Кинсер поморгал, сглотнул, поколебался, стиснул зубы и наконец кивнул. Ему это не нравилось — он терпеть не мог проигрывать, — но компромисс лучше разорения.

Ф. Гарольд Филд отобрал у Кинсера листок бумаги и торжественно порвал его в клочки.

И сказал Биллу Уильямсу:

— Встретимся в понедельник, в моем кабинете в «Трубадуре».

Кошмар

Рассказ «Кошмар» заказала мне газета «Таймс» в апреле 1974 года. «Три тысячи слов, пожалуйста».

Действие рассказа происходит в США. Здесь рассказывается, как украсть ценную племенную кобылу с неродившимся жеребенком.

Пожалуйста, не делайте этого!

После гибели отца Мартин Ретцов на три года забросил свое излюбленное ремесло. Без партнера работать нельзя, а такого опытного партнера, каким был его отец, найти не так-то просто. Мартин Ретцов заглянул в свою чековую книжку, подсчитал сбережения и решил, что надо найти себе какую-нибудь непыльную работенку, которая позволила бы ему разъезжать по стране, выжидая, пока жизнь подбросит подходящую замену.

День езды на поезде позволил Мартину удалиться на значительное расстояние от тех мест, с которыми были связаны столь жуткие воспоминания. Но воспоминания преследовали его, неотвязные, как дурная привычка. Его приняли торговым агентом в фирму «Корма для чистокровных лошадей, Инк.», вначале с месячным испытательным сроком, а потом, когда он проехался по округу, оставляя за собой крупные заказы, и на постоянную работу. Мартин Ретцов спокойно крутил баранку машины, принадлежащей компании, беспечно колесил по своим новым владениям, посещал конефермы и конюшни и убеждал их владельцев, что, даже если комбикорма его фирмы и не лучше прочих, они, во всяком случае, ничем не хуже.

Клиенты фирмы видели перед собой крупного мужчину под сорок, с обветренным, мрачноватым лицом, имевшего обыкновение щурить глаза, так что виднелись только узкие щелочки, обрамленные темными ресницами. Он отнюдь не лучился дружелюбием и искренностью, свойственными обычно торговым агентам, и в голосе его не было ни капли меда. Но владельцы все же пожимали ему руку и доставали ручки и чековые книжки — единственно потому, что Мартин Ретцов на редкость хорошо разбирался в лошадях. Он оценивал любую лошадь с первого взгляда, небрежно раздавал полезные советы и денег за них не брал, хотя они того стоили.

«Пожалуй, эту лошадь стоит перековать», — бросал он мимоходом. Или: «А вы не пробовали делать инъекции витамина В12? Это укрепляет кости». И в следующий раз его уже встречали, точно старого друга.

Мартин Ретцов процветал.

И все же ему было плохо. Он не знал покоя во сне. Заснув, он каждый раз пробуждался от кошмара — в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Кошмар был один и тот же, с вариациями на тему безвременной насильственной смерти отца Мартина. Иногда Мартин видел во сне лицо. Оно было мертвым, но продолжало говорить, и изо рта хлестала кровь. Иногда он видел колесо — огромное толстое колесо с острыми шипами на шине, вдавливающееся в мягкий беззащитный живот.

Иногда он сам был своим отцом. Он скользил и падал под колеса нагруженного фургона для перевозки лошадей, и жизнь покидала его в мучительном взрыве агонии. Иногда — не так часто — Мартин видел другого человека, который там был, — грубого человека в темной форме. Человек холодно смотрел сверху вниз на его умирающего отца, не испытывая жалости и не произнося ни слова утешения.