Владимир Кашин - По ту сторону добра Страница 29

— Да помолчи, Нина! — прикрикнул на жену Олесь. — Я вас не гоню, — обратился он к Таисии Григорьевне. — Живите пока что… Мы же люди, понимаем… Но пришли, чтобы напомнить о наших правах и чтобы вы готовились переехать на свою городскую квартиру.

— В таком случае вы мне половину стоимости ее выплатите, — нашлась Таисия Григорьевна. — Нужно памятник Борису Сергеевичу поставить.

— Памятник мы и сами поставим. Не беспокойтесь, — снова вмешалась Олесева жена.

Таисия Григорьевна встала, демонстративно повернулась спиной к непрошеным гостям. Молодой Залищук отошел в сторону, и она начала подниматься вверх, в комнату.

Тем временем Степанко побежал в сад, за ним бросилась мать. Олесь тоже направился в глубь двора.

Сестры поднялись на второй этаж и из окна спальни следили, как Залищуки ходят от дерева к дереву, осматривая их.

— Твоему Борису нужно было написать завещание, — заметила Кэтрин, когда молодые люди вышли со двора и исчезли с глаз.

— Ах, — махнула рукой Таисия, — мы ни о чем таком с ним не думали.

— А нужно было, — укоризненно сказала миссис Томсон. — Человек не вечен. Я не знаю, какой тут закон наследования. Может, Борис и не имел права тебе завещать. Значит, нужно было идти в загс. Мы с Вильямом тоже ничего плохого не думали, но завещание он сделал вскоре после того, как родился Роб. Теперь я отдаю в приданое Джейн мастерскую, чтобы девочка могла объединить ее с мастерской жениха. Он — механик по пишущим машинкам. Так им легче будет бороться с конкурентами. У нас больше всего прогорают мелкие заведения. Были с Вильямом не раз на грани краха, только находчивость его и кредиты друзей по армии спасали нас.

— А что же ты оставишь сыну?

— Роб более или менее обеспечен. Он учился в Кембридже и имеет хорошую работу в каком-то военном заведении. Сейчас его специальность — химия — в цене. После моей смерти получит кое-какие наши с Вильямом сбережения. А пока что пусть немного еще подождет… — Кэтрин засмеялась. — Он, правда, сердится, что я отдаю мастерскую не ему, а Джейн. Но он ее быстро промотал бы со своими друзьями. — Миссис Томсон подошла к сестре, сидевшей на кровати, стала гладить ее по спине. — Не переживай, Тася. В конце концов, проживешь и без этой дачи… А хочешь, поехали ко мне?.. Тебя здесь больше ничего не держит. А там бы немного пришла в себя.

— Как не держит? — повернула голову к сестре Таисия Григорьевна. — А могила Бориса? — У нее сошлись над переносицей брови и углубились морщины на лбу. Она думала о чем-то своем. — А как же с театром?.. Я встретила подругу из хора, она говорила с новым режиссером, и тот пообещал устроить меня в областной. Я пошла бы даже статисткой…

— Это все мечты, Тася. Как жить одной?

— А что на это скажет Джейн и твой сын?

Напоминание о детях протрезвило Кэтрин. Конечно, о таком сначала нужно посоветоваться с ними. Хотя бы с Джейн, которая здесь. Думая о детях, миссис Томсон наперед догадывалась, какой будет их ответ. Мысленно представила, как происходил бы такой разговор, например, с Джейн:

«Джейн, я пригласила тетю Тасю к нам в гости. — Миссис Томсон будто увидела, как поползли вверх тонкие брови дочери. — У нас она немного придет в себя, забудет свое горе. Новая обстановка, новые люди…»

Джейн молчит.

«И надолго?» — наконец спрашивает.

«Нет, нет», — уверяет она дочь.

«А что скажет Роб? — новый вопрос Джейн. — А все наши друзья и знакомые? А не поднимут ли нас на смех?»

Дочь поступает нечестно, это запрещенный удар: Джейн намекает на то, что когда-то и саму Кэтрин не хотели принять в свое общество приятели семьи Томсонов. А теперь, когда она привезет с собой сестру… Кэтрин сердится на Джейн за намек, но он все же производит на нее впечатление.

«Но ведь у тети Таси такое горе, она очень одинока, к тому же ей не на что жить! Сама видишь… Я думаю, что для нас лишний бифштекс на столе не такие уж и расходы».

«Ах, вот оно что! — вскрикивает Джейн. — Так ты прямо сказала бы, что хочешь ее совсем забрать, а приглашение в гости — только предлог. Интересно, где же она будет жить?»

«Если бы и в самом деле мы ее забрали, то со мной, конечно. Ведь после свадьбы ты переедешь к Генри, и твоя комната освободится?»

«А что скажет Роб? Ты с ним совсем не считаешься?»

«Если бы ты согласилась, то вдвоем мы бы его убедили».

«Да? — она видит, как Джейн оттопыривает губу; такая гримаса у нее появляется всегда, когда речь заходит о брате. — Ты думаешь, он будет разговаривать с нами на эту тему?.. — И, словно угадывая ее мысли, добавляет: — А того мужчину, друга своего детства, ты, случайно, не собираешься пригласить?.. Он, кажется, тоже одинокий…»

Этим вопросом Джейн переступает всякие границы, и миссис Томсон прекращает разговор. Хотя эта беседа с Джейн состоялась лишь в мыслях, у нее болезненно сжалось сердце. Она уже поняла, что поступила сейчас неосторожно, приглашая сестру, и обрадовалась, что та не проявила большого восторга.

А с Джейн, подумала она, происходит что-то непонятное. Здесь она стала просто невыносимой. Нервничает, что задержалась, и Генри торопит ее, это верно… Но, может, что-то еще угнетает ее душу?

— Возможно, ты права, Тася, — осторожно начала отступать миссис Томсон. — Дома и стены помогают, а на чужбине… Это я на собственной шкуре испытала… Да и разрешат ли тебе выехать с родины… Но во всяком случае, — добавила она пылко, — погостить ты приедешь! Хотя бы на какой-то месяц…

2

Дмитрий Иванович Коваль бродил рано утром по Русановским садам. Разгуливал по глухим переулкам, словно какой-нибудь пенсионер. То вдоль одной линии домиков не спеша пройдет, то вдоль другой. А то и на дорогу, ведущую в город, выйдет. Сядет на лавочку под чьим-нибудь забором, дышит свежим воздухом, запоминая все, что видят глаза: вот проехали белые «Жигули» с приделанной на кузове решеткой для багажа, на ней корзины с овощами и фруктами; а вон женщины понесли в ведрах гладиолусы, розы, аккуратно укрытые влажной марлей; к остановке автобуса, который доезжает почти до садов, тянутся служащие, летом они живут на дачах и встают на час раньше, чем в городе, чтобы успеть на работу.

Давно, когда еще начинал свою милицейскую службу младшим инспектором, Дмитрий Иванович привык толкаться на месте преступления. Побродит среди людей — глядишь, и пополнятся его знания о происшедшем новыми деталями, которые иногда оказываются очень существенными. Или спрячется где-то поблизости, когда вокруг еще никого нет, и в уединении, не торопясь, старается зримо представить картину преступления, чтобы стояла перед ним как нарисованная.

Сегодня к десяти часам утра он вызвал повестками в райотдел сына Бориса Сергеевича Залищука, Олеся, и врача-отоларинголога Андрея Гавриловича Найду. До беседы с ними решил еще раз побродить около дачи Залищука.

Здесь, в тихих с утра переулочках, мог и представить как следует картину преступления и, дыша воздухом событий, понять тайные страсти людей, окружавших Бориса Сергеевича.

Подполковнику повезло. Вдруг увидел своего недавнего товарища по кружке пива. Петр Емельянович в неизменных белых брюках и старенькой застиранной тенниске шагал по дороге.

Коваль усмехнулся, разглядывая его разбитые босоножки и плохонькую одежду: «Кажется, и «Мефистофель» терпит «инфляцию», которую он усматривает у всех и во всем».

«Мефистофель» шел к автобусной остановке, но не спешил, с выражением философской задумчивости рассматривал все вокруг как человек, у которого впереди вечность.

Коваль поднялся навстречу.

Дачник не сразу узнал Дмитрия Ивановича, долго смотрел на него пытливым взглядом, и только когда Коваль раскрыл рот, чтобы напомнить о их совместном питье, Петр Емельянович прогудел:

— Хо, хо! Так это вы, дружище?! Очень рад, очень рад.

— Начинает печь, — сказал Коваль, подняв взгляд на раскаленное с самого утра небо.

— А у Моти еще закрыто, — жалобно произнес «Мефистофель», по-своему поняв Дмитрия Ивановича. — С двенадцати откроет. Да и неизвестно, привезут ли пиво. Вчера не было.

— Куда это вы?

— К метро.

— И мне туда же.

— В центр?

— Нет, в Дарницу. А до метро нам по дороге… если не спешите, — добавил подполковник. — Я имею время и радуюсь свежему утреннему воздуху. — Он, конечно, схитрил, чтобы подольше побеседовать с этим дачником, хотя сам видел, что тот не торопится.

— Нет, нет, и у меня есть время, — заверил его Петр Емельянович.

— Что интересного в мире? — Коваль хотел спросить о дочери, получил ли от нее письмо или, как и раньше, она не вспоминает отца, но передумал: затронь эту больную тему — больше ни о чем поговорить не удастся.

Петр Емельянович нудно пересказывал газетные новости о международных событиях, перемешивая их с разными предположениями. Коваль слушал краем уха, думая о своих делах.