Адам Холл - Мат красному королю Страница 29

— Да… Я одна из тех, кто знает, как Дэвид погиб, так?

— По твоему собственному признанию.

Медленно, словно это само собой разумелось, Софи сказала:

— Прости, но больше я ничего не могу тебе рассказать.

— Кто-нибудь еще расскажет, рано или поздно.

— Ты выведываешь это у людей с помощью своей тонкой шоковой тактики?

— Может быть. Но я никогда не знаю заранее, что пользовался ею, пока не увижу результат.

— Словно двое людей натыкаются друг на друга в темноте.

— Да, примерно так.

Внезапно наступило молчание. Они ощущали, как близко находятся друг от друга; в маленькой комнате возникла атмосфера интимности — мягко светилась лампа, никаких звуков не долетало извне. Остальной мир словно умер, оставив их здесь вдвоем, как на необитаемом острове.

Эти чары и тишина развеялись, когда Софи вдруг заговорила:

— Я не думаю, что Дэвид принадлежал к числу людей, которые знают, как умрут. По-моему, все произошло для него слишком быстро. И он пил, значит, так и должно было случиться.

— Вскрытие подтвердило это, — спокойно согласился Бишоп.

— О, я не подвергаю сомнению слова Мелоди. Она не лжет, она честна, насколько может быть честным человек. И Дэвид был таким. Но честность — это не просто правдивость, она всегда соединяется с жестокостью. Мелоди пренебрегает тем, что причиняет боль людям. А Дэвид мучил себя больше, чем кого-либо другого.

— Ну, мне он не показался слишком чувствительным, — умышленно возразил Бишоп.

— Да, он не был чувствительным, — быстро согласилась Софи. — Но он не был и безжалостным. Он много пил не потому, что это доставляло ему удовольствие.

Бишоп подождал, пока она продолжит.

Юное лицо с тонкими изящными чертами сразу постарело, когда Софи медленно произнесла:

— Он пил, потому что это помогало ему забыться. Когда Дэвид служил в военно-воздушных силах, он был командиром звена бомбардировщиков. Однажды во время учений в условиях плохой видимости из-за чьей-то ошибки две машины столкнулись в воздухе. Экипажи погибли. Дэвид винил себя в том, что, не считаясь с обстановкой, поставил перед подчиненными слишком сложную задачу. Ведь это был не боевой вылет, а всего лишь учения. У него, командира, имелся выбор в степени риска. Он, опытный летчик, волен был рисковать собой, но ему не следовало лишать выбора и обрекать на смертельный риск своих менее опытных коллег. Этому нет оправдания.

— Министерство обороны проводило расследование?

— Да. Но никаких обвинений Дэвиду не предъявили. Заключение было таким: несчастный случай в обстановке особо сложных учений. Но Дэвид все равно казнил себя очень жестоко. Он никогда больше не брал на себя ответственность за других, вылетал только на одиночные задания. А потом и вовсе уволился из ВВС. Незадолго перед этим он посетил родственников тех, кто погиб. Он рассказал им все, как было. Это ужасный пример его честности. Честности, как он ее понимал. Дэвид заставил себя признаться им, что только он виновен в гибели этих людей. Он говорил правду для очистки собственной совести и нисколько не думал о том, что родственникам погибших больно ее слушать. Некоторые отнеслись сочувственно, сказали, что тут уж ничего не исправишь. Другие оказались не так добры, и он получил в ответ часть той жестокости, на которую сам так благородно шел.

— Он ждал, что все они его простят?

— Нет. Просто хотел, чтобы они знали правду. Что они при этом чувствовали, для него не имело значения. Он не понимал простой вещи: погубив людей, он еще отбирал у родных веру в то, что их мужья, сыновья, отцы и братья погибли не зря, а выполняя какую-то важную государственную задачу. Ему надо было сообщить правду, то есть, что в их смерти не было никакой необходимости, никакой доблести, а только слепое подчинение дисциплинированных людей командиру, которому они верили и который послал их на ненужную смерть. Все это, конечно, отразилось на нем очень тяжело. Кстати, даже командование посчитало, что Дэвид слишком жестоко себя судит, что у него возник необоснованный комплекс вины, психика неуравновешена. Это был первый случай, когда в досье Дэвида появилось нечто, бросающее тень на прекрасную репутацию офицера и пилота. Надо знать его, чтобы понимать, как остро он переживал свою «ущербность».

Софи замолчала. Опустившись на пол, она обхватила руками колени и положила на них подбородок. Бишоп некоторое время размышлял, потом вздохнул и заговорил:

— Я знал человека, который не мог простить себе того, что не сумел спасти жену, когда в их доме случился пожар. Он сделал все возможное. Два или три раза бросался в огонь, но не смог до нее добраться. Потом перед всеми друзьями он обвинял себя в трусости, говорил, что любой мужчина, если в нем есть хоть капля смелости, сумел бы ее спасти. Он твердил, что никогда себе этого не простит.

Софи смотрела на Бишопа взглядом, в котором стояло недоумение.

— Почему? Я не понимаю.

— Потому что за три месяца до пожара он убил свою любовницу и зарыл ее в лесу. Чувство вины искало выход и нашло, но в другом обличье. Он не мог больше жить с этим, нужно было признаться в преступлении. Признание освобождало его от непосильного груза. А жену он действительно пытался спасти, пожарные засвидетельствовали это.

— Произошел… как бы перенос вины?

— Да. Правда ненадолго. Вскоре группа охотников обнаружила тело женщины, следствие вышло на убийцу. И тогда выявилось, что именно из-за этого он так винил себя после пожара. Чувство вины требовало выхода.

— Не думаю, чтобы у Дэвида было что-то похожее, — тихо произнесла Софи. — Он был слишком прямой, искренний человек.

— У людей ничего не бывает прямо, Софи. Наше сознание — сплошные круги, спирали, зигзаги, кольца, и когда мы стараемся что-то выпрямить, выяснить, все время возникают помехи — предрассудок, принцип, страх, сомнение, запрет. И мы в этом не виноваты. Так устроена жизнь.

Уткнувшись лицом в колени, Софи сказала:

— Не уверена, что я все понимаю.

— Я присутствовал в суде первой инстанции, — ровным голосом продолжал Бишоп, — когда шел процесс над тем человеком. Это был холодный, черствый тип. Он сказал — и трудно было ему не поверить, — что не очень-то переживал из-за совершенного им убийства. Никогда у него не было из-за этого беспокойства, бессонницы. Даже на суде он совершенно бесстрастно рассказывал о том, как это сделал. Он искренне верил, что убийство никак не повлияло на него. Но оно повлияло, и результаты сказались позднее, после пожара. Преступник не понимал, что просто нашел возможность облегчить душу, осудив себя, но по другому поводу. Этот человек нисколько не лукавил, когда обвинял себя в смерти жены, а не в смерти любовницы, которую действительно убил. Психиатры называют это перенесением вины.

— С Дэвидом все было иначе. — Софи говорила будто самой себе, глядя в пол.

— Почему ты в этом уверена?

Софи подняла голову. Глаза блестели, она боролась со слезами.

— Просто уверена и все.

— Потому что тебе нужно верить, — безжалостно отчеканил Бишоп. — Рассказывая мне о Дэвиде, ты явно что-то скрыла. Так ведь?

Минуту она глядела на него, затем улыбнулась, но глаза оставались серьезными.

— Другой решил бы, что ты мой враг.

— А ты как думаешь? — осторожно осведомился он.

Поколебавшись, Софи покачала головой, и улыбка стала чуть теплее.

— Мне хочется, чтобы мы были друзьями. Можем мы сегодня забыть о Дэвиде?

— Я могу. — В голосе Бишопа не было прежней жесткости. — А ты?

— О, да.

Софи выпрямилась и встала. В утреннем воздухе до него долетел запах ее духов, когда она прошла к бару.

— Здесь есть бренди. Присоединишься ко мне?

Он смотрел, как Софи открывает дверцу; руки ее двигались легко и проворно. Несколько минут назад ей пришлось пережить второй шок за вечер, но она уже вновь прекрасно владела собой.

— С удовольствием, — ответил Бишоп и поднялся, все так же глядя на нее и восхищаясь тем, как уверенно Софи наполняет рюмки.

Она повернулась к нему.

— О чем ты задумался, Хьюго?

— Восхищаюсь твоим великолепным самообладанием.

Легкая улыбка тронула ее губы.

— Женщина должна владеть собой, — ответила она, — если не хочет погибнуть.

Ход пятнадцатый

Тихо заурчал двигатель серого «роллс-ройса», свет фар скользнул по фасадам домов, и машина повернула к памятнику герцогу Веллингтону, потом двинулась вдоль Найтсбридж.

Полицейский «форд», резко набрав скорость, поравнялся с «роллс-ройсом» и пошел с ним рядом. Звук сирены заставил Бишопа повернуть голову. «Форд» проехал вперед и замедлил ход. Из окна высунулась рука в форменном рукаве и знаками велела остановиться.

Бишоп проверил свою скорость — тридцать пять миль в час, и сбросил ее до нуля. Двигатели обеих машин замолкли. Из патрульной машины вышел человек и направился к «роллс-ройсу». Бишоп узнал подходившего.