Александр Аде - Лето любви и смерти Страница 29

– Тогда бы не было великой трагедии, – уныло улыбается Сверчок.

– А на кой хрен эти трагедии, может, без них лучше? Может, они только мешают жизнерадостному движению человечества к светлому будущему?.. А о Шузе скажу так. Покойника тошнило от слюнявости. Давай хоть сегодня в память о нем будем примитивными весельчаками и придурками.

– Будь по-твоему, – соглашается Сверчок, который весельчаком никогда не был и зубоскалить не привык. – Тогда поделюсь с тобой своей маленькой радостью. Видишь ли… В моей жизни появилась женщина. Девушка… Нет, ты не подумай, между нами ничего серьезного, к тому же разница в возрасте чудовищная, наверное, почти четверть века. Более того, это может показаться странным, но я люблю, в сущности, не ее саму, а… не поверишь… портрет, который с нее написал. Удивительно, правда?

– И как зовут твою русалку? – немного ревниво спрашивает Королек.

– Оксана. Чудесная рыжеволосая девочка.

– Упитанная? – с загадочной интонацией интересуется Королек.

– Да, она немножко в теле… Нет, это не толщина, а пышность, которая в средние века считалась признаком истинной женщины. Вероятно, я тронулся рассудком – мне почему-то кажется, что она согласится выйти за меня замуж.

– А можно мне поглядеть на твою откормленную ундину?

– Как раз сегодня вечером, к семи, она придет ко мне. С удовольствием вас познакомлю.

– О’кей, тогда и я подвалю. Погреюсь возле вашего амурного костерка… – Королек собирается произнести еще нечто непринужденно-веселое, но что-то мешает – то ли глубокая печаль этого дня, то ли занозой сидящая хандра.

Сверчок привычно заводит глубокомысленный философский разговор, Королек охотно подхватывает. Их голоса летят к медленно плывущим тучам, от которых по куполам храма, белеющего на другом берегу пруда, скользят неуловимые тени.

Приезжает Королек к художнику пораньше, до семи. Тот выскакивает к нему возбужденный, радостный, свежий – только что принял ванну. Крепко, двумя руками жмет руку.

– Извини, мне нужно накрыть на стол. А ты пока располагайся, чувствуй себя, как дома.

И убегает на кухню.

Королек, впервые оказавшийся в квартире приятеля, заходит в комнату, напоминающую келью аскета или обитель старой девы. Здесь, как и в жилье сестры Королька, стоит томительный запах краски. Он тотчас обнаруживает на стене портрет девушки. Трогательная и женственная, она смотрит на него нежными глазами цвета гречишного меда.

– Однако, девочка, это все-таки ты. Сильно же тебя приукрасили. Чуяло мое сердце, что снова встречу тебя, хотя вроде бы и не должен.

Треск и трезвон звонка. Торопливые шлепающие шажки Сверчка. Звук отворяемой двери. Голоса. Усмехнувшись, Королек подходит к окну, сквозь желтеющие листья глядит во двор. Когда художник и его модель появляются в комнате, Королек резко оборачивается…

«Это была сцена!» – скажет он Сверчку через некоторое время, когда у того постепенно угаснут воспоминания о полнотелой девчонке с глуповато-хитрыми глазенками кошки. Но это будет потом, а сейчас Королек видит, как застывает на пороге побледневшая Оксана.

Они усаживаются ужинать. Сверчок суетливо пытается развлечь гостей, пускаясь в свои обычные тяжеловесные рассуждения, но Королек молчит, как каменный. Помалкивает и Оксана, уткнувши взгляд в пол и посасывая через трубочку ананасный нектар.

– Случай у меня недавно был, – криво усмехнувшись, говорит Королек, прерывая художника.

– Ну, – радуется тот, потирая руки. – Расскажи, позабавь нас с Оксаной.

– Не так давно барышня мне попалась, – начинает Королек, не глядя на Оксану. – Входила в преступную группировку. Чем занимались ребятишки, уточнять не стану, да и не суть важно, но в результате ни в чем не повинные люди отдавали Богу душу. Пожалел я молодость этой девахи, не засадил ее в кутузку, но предупредил: остановись, пока не поздно. А она остановиться не пожелала… Или не смогла. Теперь отоварят ее по полной программе, мало не покажется.

– И это все? – разочарованно тянет Сверчок.

Королек пожимает плечами.

– Ой, мне же надо срочно… к подружке в больницу, – вдруг вспоминает Оксана, вскакивает, пугливо водя глазами, чтобы не встретиться взглядом с Корольком, и уходит, несмотря на просьбы Сверчка.

Затворив за нею дверь, расстроенный Сверчок возвращается в комнату.

– Человечество поделено на людей и зверей, – вроде бы ни к селу, ни к городу заявляет Королек. – Это звери выдумали присловье: «Боишься, значит – уважаешь». Потому что пресмыкаются перед сильными мира сего и топчут слабых. Истреблять их надо – без жалости и сострадания. От них одно зло. А мы миндальничаем. Эх, если б всех зверей разом повывести, насколько чище, счастливее стала бы жизнь!

– Я бы назвал их по-другому, – деликатно кашлянув, возражает Сверчок. – Рабы.

Затем принимается искать корень рабской психологии, погрузившись в историю отечества и доказывая, что именно крепостное право, длившееся на Руси около четырех сотен лет, формировало характер раба.

Королек слушает вполуха. С легкой усмешкой он глядит на портрет, на медовоглазую девушку с волосами цвета меди, и она отвечает ему потаенной улыбкой.

На улице, за узорчатым тюлем кухонного окна, медленно тухнет сухой и теплый сентябрьский вечер. Оксана и ее подруга-официантка сидят на кухне за покрытым клеенкой столом и пьют дешевое вино.

– Да че ж я такая невезучая, – всхлипывает Оксана. – За что ни возьмусь, ни в чем нет удачи. Неужто обратно домой ехать? Да я лучше как эта… Анна Каренина под поезд брошусь. Пойду на вокзал, подожду электричку, которая через мой паршивый поселок проходит и… – Она улыбается сквозь слезы.

– Все у тебя будет, глупышка, – утешает подруга, длинная и худосочная, острым и узким лицом напоминающая колли. – Ты терпи, верь и надейся.

– Ага, будет. Рассказывай, – Оксана в бессильном отчаянии машет рукой и разом вливает в горло бокал вина.

Нет, теперь уже ясно: никогда не сбудутся ее потаенные мечты о вилле на берегу океана и огромной белоснежной яхте, покачивающейся на теплых синих волнах. Видно навек суждено ей выживать в этом бездушном городе, зубами вгрызаясь в грязный асфальт…

Королек

За окнами моего любимого пивбара льет бесконечный дождь. Утром он насыщал пробензиненный городок запахами умирающих листьев и травы и даже казался благом. Но к вечеру он изрядно надоел водителям и раздражал прохожих.

Стены питейного заведения украшают натюрморты, сочно и правдиво, в духе социалистического реализма изображающие пузатые пивные кружки в приятном соседстве с красными раками, таранькой и ноздреватым сыром. В зале немноголюдно.

Мент по прозвищу Акулыч со стуком ставит кружку (точную копию тех, что изображены на картинках) на грубо сколоченный стол, басовито крякает, закусывает сосиской. Его округлое плотное тело словно вылеплено из одного шматка мяса. Вдоволь налюбовавшись этим сгустком грубой плоти, замечаю миролюбиво:

– Чавкаешь ты, Акулыч, образцово-показательно. Это же песня. Романс. «Вечерний хрюк».

Прожевав, мент воздевает короткопалую лапу:

– Горе мне, дерзнувшему срамными звуками оскорбить нежный слух его корольковского величества! Не вели казнить недостойного раба, мне бы еще чуток посмердеть на этом свете!

– Прощаю тебя, радостный окорок. Однако больше не балуй.

– Премного вами облагодетельствован, ваше высокопревосходительство, – с упоением придуряется Акулыч. – Уж не чаял в живых остаться. Меня что на грешной земле держит? Пиво. В раю, небось, нектар один.

– И в райских кущах наверняка имеется бочковое в заначке. Хорошенько попросишь какую-нибудь сдобную бабешку с прозрачными крылышками – из обслуживающего персонала – она тебе и поднесет.

– Сладко щебечешь, друг. Только ментов, пожалуй, прямиком в геенну огненную командируют. Все наши клиенты там. Здесь в одном котле с ними бултыхаемся, в преисподней продолжим. Но ты, разумею, позвал меня не на богословские темы калякать.

– Ты как всегда прав, пивная утроба. Я тут слегка покопался в дерьме во внерабочее время. И вот что обнаружил. Существует в нашем городке некая преступная группировка, которая кончает одиноких стариков и захватывает их жилье. Поставили убийство божьих одуванчиков на поток.

Но свято место пусто не бывает. Небезызвестные «заборские» – чуточку попозже – тоже смекнули, что это очень даже прибыльный бизнес. И недолго думая, стали разыскивать и убирать нежелательных конкурентов. Грохнули уже трех человечков. Причем прихлопывали не сразу, прежде добросовестно выведывали, кто вожак стаи. Но, судя по всему, так и не узнали, хотя сильно старались.

– А с каких щей ты решил, что енто «заборские»? Они что, расписались, как на рейхстаге?

– Первое. «Заборские» – те еще отморозки. Нормальные-то бандюганы увозят жертву за город, веревочку с каменюкой на шею – и на дно. И концы в воду. Был индивидуум – нет индивидуума, полеживает себе на глубине, как Ихтиандр, рыбок кормит. А эти ребята без башни: оставляют трупы на месте, где их вскоре и обнаруживают. Почему бы это? Да потому что уверены – их за «шалости» по попке не нашлепают.