Гиллиан Флинн - Темные тайны Страница 3

Наверное, в эти слова он вкладывал особое чувство, но вместо умиления они вызвали во мне взрыв негодования: никем — и все дела!

— Денег нет совсем?

Джеффриз печально покачал головой и начал подсаливать только что принесенный стейк в лужице крови цвета вишневого сока.

— И никаких новых поступлений? Ведь приближается двадцать пятая годовщина. — Я почувствовала очередной всплеск злобы, теперь в его адрес, — за то, что он заставил меня произнести эти слова. Бен начал свою жуткую охоту в два часа ночи 3 января 1985 года. Время врезалось в память, и вот я жду годовщины — не чудовищно ли! Господи, ну почему не осталось хотя бы тысяч пять!

Он снова покачал головой:

— Денег больше нет. Тебе ведь уже тридцать, да? Ты взрослая женщина. Жизнь не стоит на месте. Люди хотят помогать другим маленьким девочкам, а не…

— Не мне…

— К сожалению, это так.

— Говорите, не стоит на месте?

Я почувствовала, что меня бросили, предали; я всегда испытывала подобное чувство в детстве, когда какая-нибудь моя тетушка или троюродная сестра привозила меня к другой тетушке или троюродной сестре, дескать, пусть немного поживет у тебя — я сделала все, что могла, больше не могу. Очередная родственница с недельку героически меня терпела, изо всех сил пытаясь совладать с озлобленным маленьким существом, каким была я, но потом… Конечно, положа руку на сердце, в этом есть и моя вина. Целиком и полностью моя — и это не самобичевание жертвы. В гостиной у одной я распрыскала лак для волос и устроила пожар. Диана, мамина родная сестра и моя обожаемая тетка, моя наставница, много раз брала меня к себе, потом отсылала, но в конце концов навсегда закрыла для меня двери своего дома. Каких только пакостей я ей не делала!

— К сожалению, Либби, происходят новые убийства, — дудел Джеффриз. — У людей короткая память. Подумай только, как все переживают из-за Лизетт Стивенс.

Лизетт Стивенс, хорошенькая двадцатипятилетняя брюнетка, исчезла еще в конце ноября, когда возвращалась домой от родственников после семейного обеда по случаю Дня благодарения. На поиски бросился весь Канзас-Сити; едва включишь телевизор, как с экрана на тебя смотрит ее улыбающееся лицо. В начале февраля о ней уже знала вся Америка. Прошел еще месяц — никаких новостей, и сейчас все кругом прекрасно понимали, что ее нет в живых, но первым признавать поражение не желал никто.

— Но, — продолжал Джеффриз, — мне кажется, всем хотелось бы думать, что в жизни у тебя все хорошо.

— С ума сойти!

— Может, стоит закончить колледж? — Он отхватил большой кусок мяса.

— Нет.

— А что, если мы попробуем найти тебе работу в какой-нибудь конторе — займешься делопроизводством, или чем там еще занимаются?

— Нет.

Я внутренне сжалась, забыла о еде, распространяя вокруг себя флюиды мрачной враждебности. Еще одно мамино слово: «мрачность». Это состояние зеленой тоски, которая действует на нервы окружающим, — тоски на грани агрессии.

— Давай-ка ты недельку поразмыслишь над моими словами, хорошо?

Он быстро поглощал стейк, вилка споро двигалась от тарелки ко рту. Он собирался уходить. Джим Джеффриз сделал все, что мог.

Он ушел, оставив три письма и одарив меня улыбкой, которая, вероятно, была призвана излучать оптимизм. Три письма, на которые и смотреть-то не хотелось. Было время, когда Джеффриз передавал мне разбухшие от писем коробки из-под обуви, при этом большинство конвертов — с чеком внутри. Я возвращала ему уже подписанные чеки; а даритель через некоторое время получал написанное моим крупным почерком коротенькое письмо: «Благодарю вас за пожертвование. Поддержка таких, как вы, людей позволяет мне надеяться на более счастливое будущее. Искрення ваша Либби Дэй». Именно так и было написано — «искрення»: Джим Джеффриз полагал, что это невероятно трогательно.

Но коробки с пожертвованиями остались в прошлом — и вот теперь передо мной всего три письма и целый вечер, который нужно как-то убить. Я отправилась домой, несколько встречных машин помигали мне, пока я не поняла, что еду с потушенными фарами. На горизонте мерцали огоньки восточной части Канзас-Сити. Что можно делать, чтобы мне платили? Что в таких случаях делают взрослые люди? Я представила себя в шапочке медсестры с термометром в руке; затем — в ладно подогнанной синей форме полицейского: я веду через улицу ребенка; потом — с ниткой жемчуга на шее и в фартуке с веселенькими цветочками: я на кухне готовлю обед для обожаемого мужа. «До чего же у тебя мозги набекрень, — сказала я себе, — если представление о взрослой жизни ты до сих пор черпаешь из книжек с картинками». Но даже при этой мысли я представляла, как мелом пишу на доске алфавит, а за спиной у меня счастливые лица первоклашек.

Нет, нужно подумать о чем-то более реальном, скажем, связанном с компьютерами. Ввод данных — чем не работа? А может, обслуживание клиентов в магазине? А еще я когда-то смотрела фильм, в котором героиня зарабатывала на жизнь, гуляя с собаками, — женщина всегда была одета в комбинезон и подходящие по цвету свитера, в руках неизменно были цветы, а собаки демонстрировали любовь и пускали слюни. Но я не люблю собак — я их боюсь. Наконец мысли обратились к фермерству. В конце концов, наша семья им занималась в течение целого столетия, вплоть до мам… пока Бен ее не убил. А потом ферму продали.

Но я не умею вести фермерское хозяйство. У меня остались воспоминания о нашей ферме: Бен пробирается сквозь холодную весеннюю грязь, отталкивая путающихся под ногами телят; мама запускает огрубевшие руки в мешок с твердыми катышками темно-вишневого цвета, которые потом прорастают из земли пушистыми метелками сорго. Мишель и Дебби с визгом скачут на сене. «Колется!» — жалуется Дебби и снова с воплями прыгает на колючую кучу. Кофеварка… Я не могу долго предаваться этим воспоминаниям — словно особо опасная зона, они у меня называются «Черная дыра». Едва мысли задерживаются над тем, как мама в очередной раз пытается вернуть к жизни дурацкую кофеварку или как танцует Мишель в теплой ночнушке и натянутых на колени гольфах, я тут же оказываюсь в Черной дыре. Леденящие душу кровавые звуки в ночи. Бесстрастно и ритмично, словно рубит дерево, двигается топор, от него не спрячешься, не скроешься. Выстрелы в тесном коридоре. Пронзительный, как у встревоженной и почуявшей беду сойки, мамин крик — ей уже снесли полчерепа, а она все равно пытается спасти своих детей.

«Кстати, чем занимается секретарь-референт?»

Я остановила машину у дома и, выбравшись из нее, ступила на бетонный тротуар, на котором не один десяток лет назад кто-то выбил «Джимми + Тина = любовь». Иногда воображение рисует картинки того, что сталось с этой парочкой. Например, он играет в третьеразрядной бейсбольной команде — она домохозяйка в Питсбурге и болеет раком. Или: он разведенный пожарный — она адвокат, а в прошлом году утонула в Мексиканском заливе. Или: она работает учительницей в школе, а он в двадцать лет скоропостижно скончался от какой-то из аневризм. Занимательное, хотя и мрачное, упражнение для ума; но в любом случае один из них у меня непременно отправлялся на тот свет.

Я подняла глаза на крышу своей съемной хибары — не очень ли ее перекосило. Если она рухнет, я мало что потеряю. Единственная принадлежащая мне ценность — очень старый кот по имени Бак, который терпит меня со всеми моими недостатками. Оказавшись на кривых мокрых ступенях, я услышала его сердитое мяуканье: ну конечно, я же его сегодня не покормила. Я открыла дверь, древний кот медленно поковылял ко мне, как развалюха со спущенным колесом. В доме не осталось кошачьего корма (я должна была его сегодня купить, но забыла), поэтому я вытащила из холодильника затвердевший сыр, дала коту несколько кусочков и пахнущими скисшим молоком пальцами вскрыла первый конверт.

До второго и третьего руки так и не дошли.

Уважаемая мисс Дэй!

Вы получите это письмо по обычной почте, поскольку у Вас, кажется, нет электронной. Надеюсь, оно до Вас дойдет. Я о Вас читал и в течение ряда лет внимательно слежу за событиями Вашей жизни. Очень интересно узнать, как Вы поживаете и чем занимаетесь сейчас. Встречаетесь ли с людьми? Группа, которую я представляю, готова заплатить Вам 500 долларов только за то, что Вы побываете у нас. Свяжитесь со мной, пожалуйста, и я с радостью сообщу о деталях.

С наилучшими пожеланиями,

Лайл Вирт.

Р. S. Настоящее письмо представляет собой легитимное деловое предложение.

Что это? Ресторан со стриптизом? Порноклуб? Бордель? В вышедшей шесть лет назад книжке были снимки взрослеющей Либби Дэй; самый выдающийся — где мне семнадцать лет: огромная грудь едва не вываливается из ветхого белого лифчика с завязками на шее. Я тогда получила несколько недвусмысленных предложений из редакций каких-то «голых» журналов; впрочем, ни один не назвал сумму, которая заставила бы меня над ними поразмыслить. Так что, если эти ребята хотят, чтобы я разделась, 500 долларов — слишком дешево даже при моем нынешнем положении. Нет («Думай о хорошем, крошка Либби!»), а вдруг это действительно вполне легитимное предложение от очередной группы скорбящих, которые хотят со мной встретиться, чтобы у них появился повод поговорить о себе? Что ж, в таком случае 500 долларов за пару часов сочувствия — вполне достойный бартер.