Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру Страница 3

— Этого пока никто не знает, — промолвил Микулин, лениво прохаживаясь по авансцене. — Но оба умерли во время спектакля. Меня интересует все, что они делали до этого. Рассказывай.

— Он, — указала она глазами на актера, игравшего Фердинанда, — кинул в бокал лимонада яд…

— Как кинул? Куском? Влил? Высыпал? — забросал вопросами девушку Степа.

— Ты же сам видел… — недоуменно протянула Яна.

— Я забыл, — нашелся он.

— Он высыпал белый порошок. Бокал стоял на столе… такой большой бокал, из прозрачного стекла. Так вот Фердинанд подошел к нему и высыпал. Это было хорошо видно, мы ведь в пятом ряду сидели. Потом выпил половину. Вот так, — повернулась Яна и поднесла ко рту воображаемый бокал. — Боком к нам стоял и пил. Затем заставил выпить Луизу. Она пила медленно, красиво пила. Мне так плакать хотелось, когда она пила. А после стала умирать…

— Эй, кто-нибудь! — крикнул Микулин за кулисы. Мигом примчалась кудрявая блондинка с бюстом. Явно подслушивала, потому что так быстро примчаться можно было, только стоя вблизи сцены. — Нам нужен бокал, из которого пили артисты. Где он?

— В реквизиторском цехе у Олимпиады Яковлевны, — выпалила кудряшка.

— Проводите нас к ней. А ты, Яна, иди. Ребята, — обратился он к милиционерам, — составляйте протокол, фотографируйте, а Петрович пойдет с нами. Бокальчик надо… Ай, да там теперь пальчиков море.

Петрович — криминалист со знаком качества. Это пожилой, подвижный, умный и красноречивый человек с плешью на голове в окружении седых волос, почему-то всегда торчащих в разные стороны. Многие утверждают, что ему по силам раскрыть преступление без следователей и оперативников. Конечно, подобное утверждение не что иное, как комплимент, тем не менее знания у него колоссальные и в разных областях, но касающихся его деятельности. Он оторвался от трупов, последовал за кулисы.

— А можно с вами? — попросилась Яна.

— Нельзя, — отрезал Степа. — Жди меня в машине.

Вспыхнув, Яна ушла, как и пришла, прошествовав по залу. Кудряшка с бюстом повела Степу, Микулина и Петровича узкими и темными переходами, доверительно докладывая:

— Олимпиада Яковлевна заведует реквизиторским цехом, сегодня не ее спектакль, но вела она…

— Что значит — вела? — осведомился Степа.

— Ну, готовила все, что актерам требуется по сценарию, что они пьют или едят. У нас два реквизитора, за каждым закреплен спектакль, который они обслуживают. Так все работают: парикмахеры, одевальщицы, помрежи… то есть помощники режиссера. Прикиньте, не успеешь глазом моргнуть, а Олимпиада уже все убрала. Как метеор. У нас из-за нее постоянно накладки! Все время забирает то, что еще нужно на сцене, и уносит в цех. Домой торопится! В семьдесят лет и торчала бы дома… Мы пришли.

В небольшой комнате, заваленной всяческим хламом, или реквизитом, Олимпиада Яковлевна сидела на стуле, вытянувшись в струну. Увидев вошедших людей, дернулась, словно перед ней предстали монстры. Она действительно очень быстрая, с таким же быстрым лицом и быстрыми глазами, бегающими туда-сюда со скоростью белки в колесе.

— Так, — сказал Микулин, садясь на стул и обращаясь к Олимпиаде Яковлевне. — Ничего больше не трогали? (Она мотнула головой, мол, нет.) Вы подаете реквизит и еду актерам. В чем вы подали лимонад?

— Вот, — подскочила она и, протянув руку к столу, взяла стеклянный кувшин с лимонной жидкостью. — В этом и подала. Там еще есть напиток… Я разбавляю «Инвайт».

Микулин безнадежно закивал и посмотрел на Степу. Взгляд его означал: ты таких идиоток видел? Только что сказал не трогать, а она…

— Поставьте, — проговорил Микулин. Олимпиада Яковлевна чуть ли не бросила кувшин на стол, как бросила бы ядовитую змею. — Бери, Петрович, кувшин и бокал, снимай отпечатки, потом оформим изъятие. Так. А скажите мне, что сыпал в бокал артист, играющий… э…

— Фердинанда, — подсказал Степа.

— Сахарную пудру, — живо ответила Олимпиада Яковлевна. — Всего половину чайной ложечки. Даже меньше…

— Сахар, — повторил Микулин. — Очень хорошо. Где брал сахар ваш артист?

— Мы всегда приносим сахарную пудру ему в гримерку. У нас актерам надо все в руки давать, памяти никакой, забывают, выходят на сцену без реквизита. А потом помощники режиссера на меня докладные пишут директору.

— В чем приносите сахар?

— Бутафоры сделали коробочку, такую, маленькую… — она нервно изобразила большим и указательным пальцами величину коробочки. — По типу табакерки. В этой коробочке приносила.

— А где держал он коробочку?

— Во внутреннем кармане камзола. Я ему даю в руки, а он при мне кладет в карман. Потом актер на спектакле сыпал пудру в бокал, после прятал туда же.

— Еще вопрос, — это уже Степа взял на себя инициативу. — Где находились бокал и кувшин перед тем, как их вынесли на сцену?

— За кулисами, там стоят специальные столы. Я готовлю весь реквизит перед спектаклем, а когда происходит смена картин, выношу на сцену. Или артисты сами со стола берут, а я слежу, чтоб не забыли взять. Им все время напоминать…

— Значит, кувшин и бокал стояли за кулисами долгое время без присмотра? — уточнил Степа.

— Не долгое, — возразила Олимпиада Яковлевна. — Кувшин и бокал на подносе я приношу в конце первого акта, перед антрактом, чтобы не загромождать стол. Актеры неаккуратные люди, заденут посуду, разобьют. У нас из шести бокалов осталось два…

— Тогда я примерно могу сказать, сколько времени бокал и кувшин находились за кулисами до того, как их вынесли на сцену, — приблизительно час пятьдесят, — сообщил Микулину Степа.

— Знаете, молодой человек, — с чувством горькой обиды произнесла она, — я на театре сорок лет. На моей памяти ни один актер не умер на сцене, потому что ел или пил там. Что же мне, охранять прикажете реквизит? Простите, но реквизит находится с обеих сторон сцены, а я на две части разорваться не могу.

Старушка шмыгнула носом, а минуту спустя и вовсе расплакалась. Она чувствовала себя виноватой, как будто сама подсыпала яд. И в гадючьих глазах Катьки Кандыковой светилось: ты, старая клюшка, отравительница.

— Олимпиада Яковлевна, — обратился к реквизитору Степа, — почему вы вели спектакль? Ведь сегодня не ваша очередь.

Она бросила красноречивый взгляд в сторону помрежа, который должен был сразить наповал Катьку Кандыкову: успела доложить, мерзавка! Та одарила ее в ответ ехидной миной, сменившейся видимым торжеством, а затем все внимание переключила на главных действующих лиц — ментов.

— Это и спектакль не мой, его ведет Галочка, — оправдываясь, сказала Олимпиада Яковлевна. — Но я знаю все спектакли, это входит в мои обязанности, того же требую и от Галочки. При необходимости мы подменяем друг друга…

— Так что случилось? — настаивал на конкретном ответе Степа. — Почему вы сегодня подменили Галочку?

— Да что ж тут особенного! — всплеснула руками Олимпиада Яковлевна. — У Галочки свекровь приезжает, она отпросилась. Что тут преступного?

— Ничего, — заверил Степа.

После этого «ничего» менты задумались. Олимпиада Яковлевна, понимая, что задумчивость связана с кувшином и бокалом, сквозь горькие слезы пролепетала:

— Я этого не делала.

— Что именно? — равнодушно полюбопытствовал Микулин, даже не взглянув в ее сторону.

— Я не травила актеров, — жалобно всхлипнула Олимпиада Яковлевна. — Они на всех спектаклях пили «Инвайт» и оставались живыми…

— А кто здесь говорил об отравлении? — невесело усмехнулся Микулин. — Пока не было экспертизы и вскрытия, никто не может сказать, в результате чего наступила смерть. Так что успокойтесь.

— Да? Успокойтесь? — справедливо вознегодовала Олимпиада Яковлевна. — Мне теперь прохода не будет. Вон эта (кивок в сторону Катьки) всем разнесет, что из-за моего реквизита… актеры…

— Не разнесет, — убежденно произнес Микулин, в упор посмотрел на кудряшку с бюстом и внушительно сказал: — Запрещается разносить в интересах следствия.

Покинув убогое помещение с громким названием «реквизиторский цех», Степа и Микулин в сопровождении кудряшки направились в гримировальную комнату.

3

Все служители Мельпомены, начиная от актеров и кончая рабочими сцены, находились в одной гримерке — мужской. Наверняка гадали, что да как произошло в их храме, но, когда вошли представители закона, приумолкли, сникли. Лица у всех без исключения несли на себе печать трагедии. «Да, одно дело эту трагедию разыгрывать перед зрителями и совсем другое дело быть ее участником в жизни, — подумал Степа. — Вон какие все потерянные, не то что во время спектакля, когда знали, чем все кончится».

— Ну-с, господа… — сказал Микулин и обвел по очереди всех строгим взглядом.