Андрей Троицкий - Любовь, похожая на смерть Страница 3

Носков сделал знак рукой, и темная девушка, танцевавшая на льду, закончила свои упражнения и, смешавшись с посетителями катка, пропала из вида.

– Алла позвонила мне пару месяцев назад и попросила организовать в Америке гастроли человека, которого полюбила, – сказал он. – Полюбила первый раз в жизни. Это некто Максим Карлов, самодеятельный поэт и композитор. Он читает стихи, исполняет песни под гитару. Впрочем, теперь о Карлове надо говорить в прошедшем времени. Тогда Алла плохо понимала, о чем просит. Это в российской глубинке можно расклеить афиши: у нас в гостях мировая знаменитость – и аншлаг обеспечен. А тут свои самодеятельные исполнители выступают на улице. Пройдись по Бродвею – обязательно встретишь десяток таких парней. Здесь никто не знает русских артистов. Они никому не интересны.

– Я знаю, что Максима Карлова убили во время гастролей в Нью-Йорке. Неизвестные нанесли ему удар ножом в шею.

– Дело было ночью в Центральном парке, – кивнул Носков. – В тот вечер Карлов закончил последнее выступление. И решил полежать на траве или подышать свежим воздухом… Нет, я не с того начал. Надо начать с гастролей. Я нанял толкового промоутера. Тот устроил певцу тур по городам, где живет много русских. Где хоть кто-то придет посмотреть на него. Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Бостон, Чикаго, Нью-Йорк. В тот вечер был последний концерт. Не понимаю, что понесло Карлова среди ночи в Центральный парк. Но все кончилось кровью. Трупом, который утром нашли полицейские. Тело лежало неподалеку от входа в парк, на берегу озера. Труп отправили в Москву. Похороны состоялись две недели назад на Хованском кладбище. Говорят, народу было немного. Алла осталась здесь. Она впала в глубокую депрессию, потому что слишком близко к сердцу приняла смерть этого человека. Я хочу, чтобы ты с ней поговорил. По-товарищески. А потом ты с моим секретарем Стасом Гуляевым проводите Аллу в Москву.

– А где она сейчас?

– В больнице. В отделении для людей с душевными расстройствами.

Ахмед Абаев еще раз отметил про себя, что женщина – будто с журнальной картинки: красавица, а уж фигура – просто закачаешься. Он вытащил из-под полы куртки дамскую сумочку, раскрыв застежку, неторопливо проверил все отделения. Документов нет, зато много косметики. В кошельке толстая стопка рублей, двести долларов двумя купюрами и пластиковая карточка. Ахмед перевел дух, сунул деньги и карточку в потайной карман куртки. Сумку бросил под ноги. Присев на колени, поцеловал женщину в пухлые губы. Поцелуй получился таким сладким, что Ахмед зажмурился от удовольствия. Он выше задрал юбку, горячими пальцами ощупал тугие бедра и грудь.

– Нехорошо, да, – прошептал Ахмед, чувствуя, что дыхания не хватает. Все его существо охватывает возбуждение, бороться с которым нет ни сил, ни желания. – Ведь могли увидеть… Хорошо, я проходил. А то ведь что получается… Тут народ такой, нехороший тут народ. Я сейчас, ты подожди…

Он бормотал еще что-то бессвязное, не соображая, что именно говорит и к кому обращается. Пальцы быстро расстегнули ремень, брюки сами приспустились. Обнажились кальсоны, не очень свежие. Ахмед огляделся по сторонам. Арка вела с улицы на темный двор старого трехэтажного дома. Тут и в ясный день никого не встретишь, а уж ночью и подавно. Можно не спешить, он никуда не опаздывает. И готов принять этот подарок создателя. Ахмед что-то шептал и возился с веревкой, на которой держались кальсоны.

Не сразу разберешь, что сквозь шорохи дождя пробиваются какие-то новые звуки, похожие на быстрые шаги. У входа в подворотню со стороны улицы остановились два человека. Ахмед обернулся и до боли прикусил губу. По контурам фигур, по картузам на головах понятно с одного взгляда – это менты.

– Стоять! – закричал один из милиционеров. – Ни с места…

Ахмед успел вскочить на ноги, сердце от страха перестало биться. Потом заколотилось в каком-то бешеном темпе.

– Это вы мене… Это для мене… Это мне? – Ахмед обеими руками придерживал расстегнутые штаны, чтобы не свалились. Он нарочно коверкал русские слова, стараясь выгадать несколько лишних секунд. – Я по-русски плохо понимать… Совсем плохой…

– Стоять, тварь! К стене. Или стреляю!

Ахмед и вправду плохо понимал, откуда в подворотне среди ночи появились эти шакалы. Видно, почуяли запах падали или запах денег. Он попятился спиной в сторону двора, подумав, что он не притронулся к этой проклятой бабе. На самое интересное приключение просто времени не хватило. Но от этого не легче. Менты разбираться не станут, выбьют из него признательные показания. Статья об изнасиловании, можно сказать, уже в кармане. А к изнасилованию довесят статью о разбое, нанесении телесных повреждений женщине… А насильник в тюрьме может до суда не дожить. Или местные уголовники голову открутят, или следователь до смерти забьет во время допроса.

– Я… Я стою, – сказал он, продолжая пятиться в темноту. – Стою я…

Ловкими пальцами Ахмед застегнул пуговицу брюк. Один из ментов в нерешительности топтался на месте, второй сделал шаг вперед, поднял пистолет, сделал предупредительный выстрел.

– Я сказал: к стене. Слышал?

– Кто, я? – переспросил Ахмед, будто вокруг было много других людей. – Я слышал…

Дальнейшие события произошли так быстро, что Ахмед толком ничего не понял. На асфальт легла длинная человеческая тень. Милиционеры в недоумении оглянулись назад. Оттуда, со стороны улицы, ударила короткая автоматная очередь. Сержант Лошак переломился в пояснице и рухнул на асфальт, не успев даже вскрикнуть. Лейтенант Савин выстрелил второй раз, но снова неприцельно, куда-то вниз, будто целился в лужу или в бордюрный камень. В следующее мгновение автоматная очередь разорвала его грудь, уложив на месте.

Одна из пуль, предназначенных милиционеру, чиркнула по ляжке Абаева. Приволакивая раненую ногу, Ахмед пропал в темноте. Несколько минут он ковылял по незнакомым дворам, падал, поднимался и медленно шел дальше. Наконец разорвал рубаху, перетянул раненую ногу матерчатым жгутом. И долго лежал в каком-то сквере под кустом боярышника, набирался сил, готовясь идти дальше. Дождевые капли падали на лицо, ночной холод пробирал до костей. Но в душе играла музыка. Кость не задета, рана пустяковая, даже боли не чувствуется. Заживет как на собаке.

А вот чудесное спасение от милиционеров, от тюремной камеры, от следствия и суда, а затем от пуль бандитов – это все равно что второе рождение. Такое случается один раз в жизни. И то не у каждого человека.

Он слизал с губ капли влаги, сел на мокрую землю, уже хотел встать. Но тут вспомнил огромного детину в плаще, с автоматом в руках. И передернул плечами – то ли от страха, то ли от холода. А вдруг тот амбал все же заметил Ахмеда в темноте арки? Вдруг запомнил несчастного строителя? Нет, не может такого быть. Слишком уж темная ночь, да и льет как из ведра.

Ахмед с трудом поднялся и, припадая на раненую ногу, медленно пошел дальше.

Глава 2

Ранним утром майор милиции Юрий Девяткин приехал на место происшествия на оранжевом «Форде». Он надеялся, что его новая машина, особенно ее вызывающе-яркий желтый цвет и спортивные спойлеры произведут должное впечатление на коллег, но все вышло иначе. Девяткин опоздал, потому что простоял в пробке более часа. То место, где удалось припарковаться, было закрыто от взглядов деревьями и кустами. Чувствуя, что настроение безнадежно испорчено, Девяткин перешел дорогу, углубился в парк и, показав служебное удостоверение милиционерам, стоявшим в оцеплении, наконец дошагал до места.

Труп женщины лежал на широком газоне, заросшем травой, поникшей от ночного дождя. Справа, насколько хватало взгляда, тянулся забор из железных прутьев, отделявший территорию Академии ветеринарной медицины от тротуара и жилых домов. В ранний утренний час здесь, в старом парке, окружавшем академию, случайных прохожих почти не было. Только за дальними деревьями топтался мужчина, выгуливавший собаку. И еще старуха в длинном, теплом не по погоде пальто стояла на пустой дороге, проходящей через весь парк. Она тихо разговаривала сама с собой, механически кивала и поглядывала на милиционеров.

Девяткин поздоровался с молодым и румяным фотографом. Потряс руку седовласого сутулого человека в поношенном костюме и очках с толстыми стеклами, эксперта-криминалиста Усова, которого свои называли просто: дядя Вася.

– Ну что, видел, как «Спартак» разделал твое «Динамо»? – спросил Девяткин эксперта. – Под орех. Просто втоптал в газон. Да, дядя Вася… После такого поражения уважающий себя тренер подал бы в отставку. Или просто удавился в раздевалке. Прямо на стадионе.

– Ты, Юра, кажется, настроен только глупости болтать, – на щеках Усова неожиданно проступил румянец, будто ему надавали пощечин.

– А что тут глупого? – удивился Девяткин. – Мы бы с тобой выехали на место происшествия. Осмотрели хладный труп тренера. И заявили болельщикам и корреспондентам с телевидения, что его смерть – ненасильственная. Сам на себя руки наложил. Потому что совесть замучила. Хотя… Кого в наше время мучает совесть? За всю страну, конечно, не скажу. Но в Москве уж точно – никого.