Александр Горохов - Кровавое шоу Страница 3

А потом чемодан на голову для удобства и бегом-бегом за деревья, сквозь кусты! «Двадцать штук» тебе за десять минут езды, не жирно ли будет?!

Оказалось, что майская ночь в Москве достаточно прохладная, и куртеночка совсем не согревала. Но смешно дрожать от холода в лесу!

За пять минут она наломала сучьев, нашла гнилое полено, зажигалка у нее была газовая, недавно заправленная, так что костерок запылал быстро, весело и жарко. Надя подсела к огню поближе, подумав, что где-где, а в лесу за просто так пропасть никак нельзя. Если есть сноровка, всегда и ягоды найдешь, и на куропатку силки поставишь, корешков каких-нибудь накопать можно — все это она умела. До того как с матерью четыре года назад приехали в Челябинск, жила в деревне, на Южном Урале, лес и река были для нее домом родным. Но с другой стороны, прикинула она, куропатки здесь вряд ли водятся, все-таки Москва. А если бы и водились, то их давно б переловили, да и ягод здесь вряд ли сыщешь.

Но у костра было тепло, и то хорошо.

Она сжалась в комок и уже начала подремывать, когда веселый и грубый голос ударил сверху:

— Эй, красавица?! Ты что здесь делаешь? Из тайги, что ли, вышла?

Надя вскинула голову — два милиционера смотрели на нее с веселым удивлением, правда, тот, что пониже, держал руку на открытой кобуре, а второй помахивал дубинкой в руке.

— Ничего не делаю, — ответила Надя. — Греюсь, холодно.

— Нашла место! — захохотал коротышка. — А ну-ка, собирай манатки, да поехали.

Надя увидела, что неподалеку, за их спинами, стоит машина с притушенными фарами, как они подъехали-подкрались, она не слышала.

Она послушно встала, взялась за чемодан, а милиционеры принялись затаптывать огонь, поругиваясь без особой злобы.

— Вот ведь учудят, так учудят! Посреди Москвы у костра греться? Действительно, что ли, из тайги к нам пожаловала?

— Из тайги, — соврала Надя, посчитав, что так будет короче и лучше. Она не любила милиции — в Челябинске от людей в мундирах вечно были всякие неприятности. То нельзя в парке на лавочке портвейну выпить, то курить положено в означенном месте, то кричат, что по ночам под гитару во дворах не поют, потому как спать людям мешают. От милиции ничего хорошего ждать не приходилось, но однако здесь, в Москве, коротышка взял ее чемодан, когда она поволокла его к желто-синему «УАЗу».

В просторном отделении дежурки было шумно. С дюжину мужчин сидели за решеткой, делившей дежурку почти пополам. Появление Нади было встречено бурным ликованием.

— Девушка, давай к нам!

— Вах, какая красавица!

Косо глянув за решетку, Надя подивилась — почти все были парни с Кавказа или с юга страны — это она разглядела сразу.

— Вот, — сказал милиционер укороченного размера. — Взяли голубушку в Сокольниках вместе с чемоданом. Костер палила, словно в тайге. Одна была и, кажется, совсем трезвая.

— Разберемся, — сказал офицер из-за стола. — Пусть здесь вот посидит, к этому зверью за решетку не пустим.

— Вай, капитан, плохо о нас думаешь! — закричали из-за решетки. — Мы такую красавицу пальцем не тронем! А познакомиться можно, девушка хорошая! Я, может быть, на ней женюсь!

— Молчать, — негромко приказал капитан, и за решеткой унялись.

Коротышка о чем-то пошептался с капитаном и ушел вместе со своим товарищем, на прощанье подмигнув Наде. Но этот дружелюбный знак внимания Надю ничуть не успокоил, а даже наоборот. Она поняла, что сейчас ее будут мучить вопросами, и если дело плохо повернется, то могут допытать, не успеешь опомниться, откуда приехала, да зачем, и где останавливалась по дороге — вот что было вовсе скверно. Следовало бежать и отсюда.

Надя присмотрелась. Публика за решеткой строила ей рожи и делала зазывные знаки, но помалкивала, потому что капитан что-то быстро писал и мешать этому занятию было опасно. Еще один рослый милиционер сидел на скамье, а другой сторожил у клетки с задержанными.

С чемоданом отсюда не убежишь. Но на чемодан начихать с высокой горы, правда, там единственное шикарное платье и новые туфли на высоком каблуке. Но паспорт и деньги в кошельке на пояске.

Надя привстала и наклонилась к капитану:

— Мужчина. Мне выйти надо. По делам.

— Что? — вскинул голову капитан.

— Ну, у меня это женское… Месячные. Течет. Я возьму из чемодана, что надо, и, в общем… выйти на пару минут.

— О, черт, — бормотнул капитан и повернулся к милиционеру на скамейке: — Коля, проводи даму в наш туалет, у нее свои дела, в общем сортире грязно.

Надя легко встала, опрокинула чемодан на пол плашмя, быстро его открыла и схватила пакетик, в котором были платье и туфли. Платье было тонким, воздушным, без нижнего хорошего белья его и носить было нельзя, так что пакетик был маленький, будто в нем всего полотенце.

Могучий Коля поднялся со скамьи, а ухари за решеткой загорланили:

— Обдулась со страху, красавица! Да ты не бойся, утром нас всех выпустят, пойдем с нами в ресторан завтракать! Гулять будем, рыжуха, танцевать будем, а когда все пропьем, твои золотые волосы сбреем и продадим за бутылку!

Хороший у меня парик, подумала Надя, не зря страдала. Никакого внимания на эти крики девушка не обращала, она помнила, что ко входу вел короткий коридорчик и двери на выходе не заперты.

Едва оказавшись в коридорчике (могучий Коля шел позади нее), Надя рванула к двери, распахнула ее плечом, соскочила с крыльца и помчалась по скудно освещенному переулку, сжимая в руках пакет с платьем.

Тяжеловесный Коля какое-то время топал сапожищами за ее спиной и густым басом кричал:

— Стой, зараза! Стой, рыжая, тебе говорят, стрелять ведь буду!

Надя ему не поверила и припустила того шибче.

Бегать гигант совсем не умел. Задохнулся и отстал через пятьдесят шагов, разразился диким матом, пообещав голову оторвать, когда она попадется.

Надя круто свернула на первом же углу и перешла на шаг.

Избавилась от чемодана! Черт с ним! Правда, там осталась небольшая икона Божьей Матери Казанской, икону Надя любила, знала, что большой ценности она не представляла (собиралась продавать раза три), но все равно было немного жаль. Впрочем, она быстро себя успокоила и на этот счет — все наладится и она сумеет выдрать из милиции чемодан с барахлом и икону.

Переулок был тихим. Небо над головой уже начало светлеть, и где-то под крышами зачирикали птички.

Парик Надя не сняла — так было как-то уютней и веселей.

Следователь прокуратуры Сорин приехал на квартиру Княжина к десяти часам утра. Оперативная группа работала здесь уже с четырех часов, после того как неизвестная женщина позвонила дежурному по городу и заявила, что известнейший в Москве шоумен Княжин Аким Петрович наверняка лежит дома мертвый. Что у нее, неизвестной, есть в этом твердая убежденность, но путаться в это дело она не желает. Оперативная группа, не веря ни единому слову, все-таки выехала.

В спальне на роскошной арабской кровати действительно лежал труп Княжина Акима Петровича, весьма известного в Москве человека, ведущего динамичный и разноплановый, мягко говоря, образ жизни.

Смерть Княжина — это вопли и стоны по всей Москве, похороны на Ваганькове, на которые соберется весь цвет российской эстрады, все жулики и бандиты, кто греет руки на шоу-бизнесе. Это визгливые хамские статьи в газетах, где будут напоминать о нераскрытых убийствах банкиров, журналистов, бизнесменов, это опять скандал, хотя, с точки зрения Сорина, продюсер Княжин закончил свою жизнь вполне в рамках той модели существования, которую себе избрал: жуликоватый, изощренный деляга, он был повязан с тем, что определяют ныне, как «мафия». Он вечно оказывался притертым каким-то боком к темным делам, которые всплывали на поверхность то в связи с шумным скандалом, то в виде глухих непроверенных и страшных слухов. И вопрос сейчас состоял только в одном — покончил ли Княжин с собой, приустав от своей бурной деятельности, или ему помогли расстаться с жизнью чужие заботливые руки.

Утром по телефону майор Володин сказал следователю, что, помимо прочего, Княжин был болен СПИДом, сведения почти стопроцентные, он их уточнит, но тем не менее это могло послужить причиной столь печального для жизнелюбивого Княжина конца.

Сорин знал, что за прошедшие часы бригада криминалистов уже все сфотографировала, высмотрела, вынюхала, отпечатки пальцев сняты, и, может быть, есть какие-то первые если не итоги, то соображения.

Он остановился на пороге спальни, с раздражением отметив пристрастие покойного к зеленым оттенкам. Страдал бы Княжин тягой к голубым тонам — это могло бы что-то объяснить, тем более что еще и СПИД, но в гомосексуалистах покойный не числился, в этом майор Володин следователя заверил твердо.

— Педерастией он не увлекался, — сказал Володин. — С его деньгами и возможностями он бы и в этом плане широко развернулся. На всю Москву. Он девочек любил из провинции. Табунами к себе свежих телок заманивал. Говорил, что от них парным молоком пахнет.