Патриция Вентворт - Кольцо вечности Страница 3

— К тому времени, как вы вернетесь, уже совсем стемнеет.

— Мне нравится гулять в темноте.

— А мне это не по душе, — и дождавшись, когда Сисели гордо запрокинет голову, Марк разразился смехом: — Не мое дело? Пожалуй, вы правы!

— Да.

Он подошел так близко, что мог бы коснуться ее плеча. Брамбл заворчал и натянул поводок, не понимая, почему хозяйка стоит на месте, если вывела его на прогулку.

Голос Марка смягчился.

— Маленькая гордячка.

Глаза Сисели потемнели.

— Да.

— Можно составить вам компанию?

— Нет, Марк.

— Почему?

— Вы мне не нужны. Мне никто не нужен.

Он засмеялся и зашел обратно в свою калитку. Сисели снова зашагала по улице.

Через несколько шагов она спустила Брамбла с поводка и побежала вместе с ним. Старый Тамбл плелся за ними. Смотреть на бегущего Брамбла было смешно; его уши развевались, он то и дело высоко подпрыгивал, успевая в прыжке оглядываться по сторонам. Должно быть, он ждал встречи с кроликами, птицами, кошками, с хорьками или горностаями, или даже со своим заклятым врагом — барсуком. Десятки поколений маленьких такс охотились на барсуков, инстинкты взыграли в Брамбле, заставляя его старательно принюхиваться.

Сисели бежала легко и почти так же быстро, как ее пес.

Ее щеки раскраснелись. Она решила не заходить дальше того, места, где шоссе пересекало Лейн между землями Харлоу и Гранта Хатауэя. Собаки были приучены останавливаться на обочине и ждать приказа хозяйки. Лейн поворачивал в другую сторону и тянулся до самого Лентона. Брамбл явно не понимал, почему с недавних пор они перестали переходить через шоссе. Вместе с Тамблом он послушно остановился на обочине, но вскоре понял, что хозяйка намерена повернуть обратно. Какая досада! Но Тамбл не возражал. Он был уже слишком старым и ожиревшим для долгих прогулок. А Брамбл никак не мог нагуляться. Да и Сисели могла подолгу бежать, а затем со смехом упасть в траву, ласково отталкивая прыгающего вокруг пса, который пытался лизнуть ее в лицо.

Но с недавних пор она перестала смеяться и редко заходила дальше развилки. Вот и сегодня всей троице пришлось повернуть к дому. Солнце уже село, холодные сумерки сгустились над полями справа и слева, окутав две высокие живые изгороди, между которыми шла Сисели. Внезапно их догнал Грант Хатауэй на велосипеде. Сисели не услышала, как он приблизился. Проехав мимо, он остановился, спрыгнул с седла, прислонил велосипед к изгороди и направился навстречу добродушно принюхивающемуся Брамблу и нахмуренной Сисели.

Муж и жена остановились, глядя друг на друга и вспоминая все, что было между ними. Молодой широкоплечий мужчина двигался легко, он не был ни смуглым, ни слишком светлокожим — типичный темноволосый англичанин с серовато-голубыми глазами. Он производил впечатление сильного и вспыльчивого человека. Моника однажды назвала его «непростительно красивым»: «Мужчинам незачем быть красавцами — у них в рукаве и без того припрятано слишком много козырей». Грант Хатауэй не испытывал недостатка в козырях, иначе, пожалуй, Сисели было бы легче простить его. Он смотрел на нее и улыбался. Мысль о том, что от улыбки Гранта у нее по-прежнему сжимается сердце, ранила Сисели, как острый нож. Какое же она жалкое и ничтожное существо, если на нее так действует простая улыбка! Даже когда все будет кончено, когда между ними не останется ничего, Грант улыбнется — и ее сердце снова затрепещет, как рыба на крючке.

— Ну, Сисели, как дела?

Она ничего не ответила. Что она могла? Все уже давно сказано. Лейн — слишком узкая улица, и это на руку Гран ту: если он захочет остановить ее, пройти мимо она не сумеет, а если он дотронется, только дотронется до нее…

Надо ответить хоть что-нибудь: если он прикоснется к ней, ответ будет совсем другим. Как ужасно чувствовать, что все ускользает, и ты становишься дикарем, детищем дикой природы, способным царапаться, кусаться, драться руками и ногами. Сисели ледяным голосом произнесла:

— Мне нечего сказать.

— Неудивительно, что я женился на тебе — нечасто встретишь молчаливую женщину!

На этот раз Сисели не смогла промолчать — в запасе у нее осталось одно оружие, которое никогда не подводило.

— Нет, ты женился на мне по совсем другой, более весомой причине.

Он по-прежнему улыбался.

— Какой я глупец! Ведь я женился на тебе из-за денег, правда? Все время забываю об этом. Такое легко забыть, верно?

Грант знал все трещины в ее броне. Оружие подвело Сисели: Грант оказался неуязвим. Он не знал ни стыда, ни совести, и с легкостью забывал обо всем. Понизив голос, Сисели в ярости выпалила:

— Дай мне пройти!

Он засмеялся.

— Я тебя не держу, — и пока она проходила мимо, Грант нагнулся и схватил Брамбла за загривок.

Поспешно, словно Грант задел ее руку, Сисели бросила поводок и прошагала мимо не оглядываясь. Тем временем Грант трепал Брамбла за уши, осыпал его ласковыми прозвищами и наконец спустил на землю со словами: «Ну беги, мышонок!»

Помедлив в нерешительности, Сисели позвала собаку, но не оглянулась. Брамбл бросился за ней, волоча по земле поводок.

Этим и кончилась встреча, однако ее оказалось более чем достаточно. Погруженная в раздумья, Сисели и по комнате продолжала вышагивать.

Глава 3

Моника и Фрэнк неторопливо шли по Лейну. Сумерки быстро сгущались, предвещая кромешную темноту. Спутники повернули направо, миновали ряд коттеджей и при близились к церкви. Коттедж мисс Алвины стоял на самой окраине деревни, за церковью. Дом был старым, закопченые потолочные балки в гостиной возвышались над плитами пола не более чем на шесть футов. Сочтя балки чересчур мрачными, мисс Алвина выкрасила их в ярко-розовый цвет, совершив этот акт вандализма с воодушевлением, стоя на шатком кухонном стуле. Результат полностью соответствовал ее заявлению, что комната стала гораздо уютнее. Подоконник мисс Алвина красить не стала, просто завалила его розовыми подушечками. Крупные, как цветная капуста, розы красовались на обивке дивана и трех стульев, а шторы, износившиеся за время многолетней службы в гостиной, были подшиты и поражали сочетанием вишневых полос и ярко-синего фона. На стенах комнаты не хватило места всем драгоценным картинам, некогда украшавшим более просторный дом, но мисс Алвина приложила старания, чтобы разместить их все. Полочка с выжженным рисунком висела над каминной доской и помогала ей — служила опорой для множества фотографий и безделушек. Шел январь, прекрасные алые герани в розовых и голубых глазированных горшках, оживляющие комнату летом, были заменены пучками оранжевых бессмертников, пышно разросшихся в садике мисс Алвины.

Хозяйка дома нарядилась в розовую блузку, серый жакет и юбку и приколола к лацкану розовые матерчатые цветы, на вид слегка увядшие. Ее непокорные седые волосы торчали во все стороны из-под черной фетровой шляпы, которая, подобно шторам, знала лучшие времена. Никто из жителей Дипинга никогда не видел мисс Алвину в другом головном уборе. Сисели помнила фетровую шляпу с тех пор, как мисс Алвина наклонялась к ней, восьмилетней девчушке, и угощала розовыми леденцами за то, что Сисели хорошо вела себя в церкви. Волосы, которые прикрывала шляпа, бунтовали против нее — как раньше, так и теперь. Они обрамляли лицо с четкими мелкими чертами, блестящими синими глазами и таким крохотным ротиком, что оставалось лишь дивиться тому, как в него помещается ложка.

Все эти подробности Фрэнк заметил еще при обмене Рукопожатиями. Кланяясь, он выпрямился осторожно, чтобы не стукнуться головой о розовую потолочную балку. Наконец не без облегчения опустился на стул, а мисс Алвина сразу завела разговор на тему, к которой Фрэнк уже привык, но тем не менее испытал приступ дикой скуки.

— Как увлекательно думать, что вы служите в Скотленд-Ярде! Мы все должны быть паиньками, иначе вы арестуете нас, — мисс Алвина мелодично засмеялась высоким, птичьим голоском и вдруг осеклась и закашлялась. С Эбботтами она была знакома давно, но их племянник впервые явился к ней на чай и поразил мисс Алвину элегантностью — светлыми, безупречно зачесанными волосами, голубыми глазами и изысканным костюмом. Мисс Алвина умела подмечать детали. От ее внимания не ускользнули носки, галстук, носовой платок, безукоризненный покрой пиджака и великолепные ботинки. Фрэнк ничуть не походил на полицейского. Перед мысленным взором мисс Алвины возникла фигура Джозефа Тернберри, деревенского констебля — в высшей степени достойного молодого человека с приятным баритоном. Мисс Алвина питала глубокое уважение к Джозефу, которого когда-то учила в воскресной школе, но сейчас мысли о нем вызвали у нее легкое замешательство. Зардевшись, она с облегчением повернулась к миссис Эбботт, которая извинялась за мужа с легкостью, порожденной длительной практикой.

— Ему пришлось заняться счетами, мисс Винни, — он опять откладывал их до последней минуты. Уверена, вы меня поймете.