Дмитрий Вересов - Загадка Белой Леди Страница 3

В хитросплетении террас тут и там были раскиданы маленькие коттеджи с именовавшими их табличками. Робертс постучал в дверь коттеджа под названием «Коррадин» и по-хозяйски, не дожидаясь приглашения, вошел в небольшой, но благодаря почти полному отсутствию мебели просторный холл. Навстречу ему поднялся смуглый господин лет сорока с ярко-синими глазами, словно позаимствованными с другого лица. На вид мужчина казался довольно хрупким, но Робертс, как всегда, слегка поморщился от его железного рукопожатия.

– Рад вас видеть, Виктор.

– Не могу порадовать вас тем же, Оливер, ибо вы оторвали меня от текста на самом интересном месте.

– Черт, я уже жалею, что решил предоставить вам право первенства.

– Не жалейте, вам, как психиатру, будет гораздо лучше прочесть повесть целиком.

– Почему?

Виктор рассмеялся.

– Да только потому, что история болезни всегда полнее эпикризов отдельных специалистов.

– И все-таки – что скажете?

– Вы действительно не имеете никаких предположений о ее национальности?

– А у вас они появились?

– В общем – да, если только это не остатки литературщины, которой она могла увлекаться в юности в каком-нибудь интеллектуальном колледже, вроде леди Маргарет Холл. И если, конечно, она вообще не филолог. Помните, как это у Данте:

Littera gesta docet, quid credes allegoria;Moralis, quid agas; quo tendas, anagogia.

– Постойте, постойте, как все-таки превосходно сказано! Ведь, насколько я помню итальян-ский, это можно интерпретировать так, что литература учит нас примерами действий, аллегория укрепляет веру, мораль наставляет в поступках, а целеустремленность – и вот это самое великолепное – способствует нашему вознесению. Нет, все-таки Данте был великим человеком.

– Пожалуй, вы правы. Это только такие скептики, как Вольтер, могут смеяться над величием ума. А нам с вами пристало преклоняться перед великими. Segui il tuo corso, e laskia dir le genti![3]

– Совершенно справедливо. И все-таки, возвращаясь на землю, – неужели в ее происхождении есть что-нибудь экзотическое? Ведь внешность у нее совершенно европейская.

– Не торопите события, Оливер, и не забывайте африканскую поговорку: те, кто торопятся, уже мертвы.

Робертс понимающе усмехнулся.

– Она, кстати, опять ждала вас около беседки ни свет ни заря. А вы так откровенно манкируете такой возможностью. – Доктор без приглашения сел, закурил и уже в сотый раз повторил: – Странно, физически – восстановление полное, интеллектуально – тоже, но память! память!

– А не кажется ли вам, доктор, простите меня, профана, что именно полная амнезия и явилась залогом ее полного физического восстановления? В противном случае ей было бы просто не выжить?

– Возможно, возможно, но не делать же ее снова калекой или имбецилом! Да это уже и бесполезно. Кстати, а общаетесь ли вы здесь еще с кем-нибудь? Например, этот русский дипломат – в их состоянии есть некоторые общие моменты. Или другие женщины?

Виктор чуть прикрыл глаза.

– Вы, конечно, имеете в виду эту малышку Воланж?

– Волендор.

– Ах да, простите невольную аллюзию на «Опасные связи». Увы, за исключением нашей авторессы, все здешние дамы – аутички. И все же, Робертс, мне осталось уже совсем немного. Дайте мне дочитать, и мы благополучно встретимся с вами в коктейль-холле, предположим… в половине первого. Тем для разговора у нас будет гораздо больше, уверяю вас. – И Виктор демонстративно поднес к глазам очередной исписанный лиловыми чернилами листок.

Машина продолжала бесшумно нестись вперед, хотя Глеб отчетливо помнил, как до упора нажал педаль тормоза и резко переложил руль вправо. Почти рассеянным взглядом продолжая следить за тремя и на этот раз не обманувшими его зеркалами, он с удивлением увидел вокруг какую-то обволакивающую сознание голубовато-лиловую пустоту. Впрочем, пустотой это показалось только на первый взгляд, на самом деле все пространство вокруг быстро заполнялось картинами безлюдного морского побережья, окаймленного угрюмыми, словно неживыми кипарисами и торжествующим в своей чистоте куполом неба.

Машина мчалась, не меняя скорости, и руки Глеба сами, совершенно помимо его воли, мягко помогали ей проходить поворот за поворотом так, будто дорога эта была известна ему всегда. Он, убаюканный счастливым ощущением уверенности, даже начал впадать в сладкое полусонное оцепенение, но тут справа, на белесом от жары пустынном берегу, что-то блеснуло. В первое мгновение Глебу показалось, что это вспыхнул огромный костер – так разителен был всплеск красного и черного. Однако, подъехав поближе, он обнаружил двух лоснящихся от воды лошадей, которые всхрапывали и добродушно покусывали друг друга, пробуя молодые силы. В их спутавшихся гривах рождалось и умирало солнце, и призывное ржание летело, многократно отражаясь в тяжелой неподвижности моря, становясь уже не столько звуком, сколько светом.

Глеб невольно провел рукой по глазам, а когда снова открыл их, то оказалось, что пустота вокруг него обрела еще более реальное, хотя и несколько смутившее его наполнение. Все чаще вокруг темнели груды непонятных предметов, а слух пронзали звонкие крики неведомых птиц или животных. Кипарисы и уже начавшие сменять их лавры были грубо иссечены, словно кто-то долго хлестал их огромными железными прутьями. Дома, вдруг открывшиеся на склонах, стояли в оспинах выбоин, а кое-где и вовсе скалились черными провалами окон. А почти у самой дороги, изуродованной рваными рытвинами, призрачно белел то ли мавзолей, то ли зиккурат, и над ним вяло шевелился кусок полотнища, на котором еще можно было разобрать обрывки слов: «…тья…о наш… род!…ы…или!»

«Что за бред!» – подумал Глеб, подавляя желание снова поднести руку к глазам, чтобы убрать это нелепое видение, почему-то напомнившее ему Испанию времен генерала Франко, как ее описывали все без исключения авторы. Однако своевольная рука против всех его ожиданий вдруг резко переложила руль влево, и машина поползла вверх, путаясь в виноградниках и каждую секунду рискуя пропороть колеса о ржавый сор. Синие, словно тронутые изморозью кисти висели, почти касаясь прихотливо изогнутых железяк, повсюду разбросанных на земле, а кое-где уже лежали прямо на них. На сгнивших шпалах узкоколейки, неожиданно бросившейся под колеса его «Опеля», безмятежно лежала корова, своей худобой и прекрасными томными очами напоминавшая страдающую обитательницу гарема. Красавица ничуть не удивилась появлению машины, а наоборот, только призывно скосила глаз, и волна дрожи пробежала по ее нежной, отливавшей перламутром спине. Наконец они оба – ибо «Опель» уже давно ехал совершенно независимо от Глеба, хотя вроде бы и слушался своего хозяина, – выбрались на тенистую улицу, утопающую в зарослях барбариса, упругие ветки которого были усыпаны прозрачными розовыми леденцами. Рот Глеба сразу наполнился кисло-сладкой слюной, напомнившей о школе, о прогулах, о чтении запрещенных книг из отцовской библиотеки, и, словно в ответ на его воспоминания, леденцы тут же тонко и льдисто зазвенели, несмотря на то что воздух вокруг застыл тяжелой неподвижной массой. Небо стало совсем лиловым, как перед грозой, а «Опель» все тянул и тянул вперед, хотя уже медленнее. «Что ж, пусть выбирает дорогу сам», – неожиданно для себя решил Глеб, но машина тут же ткнулась бампером в густую темную жесткую зелень. Он вышел и огляделся.

Узкая, явно пригородная улочка, убегавшая от него в неуловимую даль, курилась полдневной жарой. Сначала ему показалось, что в той стороне, откуда он приехал, темнеет какое-то массивное здание, вроде парижского Центрального рынка, но, обернувшись туда во второй раз, он уже ничего похожего не увидел. Зато гораздо ближе, наверное, всего в паре сотен метров, вспыхнул золотом не то католический, не то православный крест. Внутри золота горела какая-то ослепительная белизна. Глеб, давая видению возможность смениться, снова посмотрел влево, где прежде нависали горы, но, как и ожидал, не увидел их и поспешно вернулся взглядом к кресту. Однако тот не исчез, и Глеб решительно пошел прямо на это ровное, несколько тускловатое по краям в свете южного полудня сияние.

Однако дойти до него он так и не успел. По правую руку заскрипел гравий, застонало железо открываемых ворот, и жалобно затрещали придавливаемые ими кусты. И прежде чем ржавые, выкованные в югенд-стиле ворота окончательно распахнулись, Глеб успел заметить на них белую, будто больничную табличку с грубо намалеванной цифрой «7» и несколько букв, вероятно, оставшихся от названия улицы. Сложить их в нечто вразумительное не удалось. Уже втянувшись в эту странную игру и ожидая дальнейших, еще более заманчивых предложений, он смело шагнул за ворота, стараясь при этом не смотреть по сторонам. Что подарят ему на этот раз? Гроты и лужайки английского парка, фешенебельную клинику для умалишенных, мрачную Кана-хену Бухары или снова пустынное марево шоссе?