Марина Серова - Коварство дамы треф Страница 3

Кронштадтский улыбнулся еще шире, но серые глаза оставались совершенно непроницаемыми и смотрели на меня в упор.

– Аналогично. – И снова зашуршали фишки по столешнице.

Я опустила глаза в свои карты – две шестерки и девятка… Медленно, не отводя взгляда от противника, я положила карты на стол рубашками вверх, выждала пару секунд, словно обдумывая что-то (хотя о чем тут было думать?). Потом откинулась на спинку стула и побарабанила пальцами по столешнице. Я не могла точно сказать, что за человек сидит напротив меня – талантливый математик или обычный аферист, – но одно мне было ясно: сейчас он точно знает, какие карты у меня на руках. И оттого он с особым наслаждением наблюдал за моим маленьким спектаклем, и уголки его губ насмешливо подрагивали, а в мыслях он уже явно сгребал все фишки со стола и направлялся к выходу. Здравый смысл подсказывал, что пора остановиться и позволить ему выиграть. Но мне во что бы то ни стало требовалось зацепить этого человека, которого едва ли что-то способно было удивить. И я растянула губы в самой приторной улыбке, на которую только была способна, и объявила:

– Ставлю все.

Кронштадтский явно едва сдержал смешок. Чертов мужик! Сейчас ты у меня узнаешь, почем фунт лиха!

– Точно?

– Без сомнений.

– Вы рискуете.

– Вы тоже! – довольно нагло для данной ситуации заявила я.

– Кто знает… – мягко произнес мой визави.

И ведь что-то же знал этот шельмец! Во всяком случае, наверняка знал, что сейчас передо мной лежит «пустышка» из карт.

– Вы, кажется, абсолютно уверены в своем выигрыше. Так отчего тянете время?

– Делаю скидку на то, что напротив меня сидит очаровательная девушка, и даю вам возможность еще раз подумать.

– А вы не делайте скидок.

Уголки губ Кронштадтского снова дернулись в улыбке – на этот раз не притворной.

– Принято! – легко согласился он и сдвинул свои фишки на середину стола. – Вскрываемся?

– Предоставлю вам право сделать это первому.

Мой противник молча кивнул и одного за другим выложил на стол четырех королей.

– Каре, – вздохнула я.

– Как видите, – развел руками Кронштадтский. – Я искренне хотел вас предупредить.

– Я так и поняла, – кивнула я, склонив голову набок и глядя в серые глаза своего противника. Они по-прежнему не выражали ничего.

Разочарованно отводя взгляд, я еще раз вздохнула и одним ловким движением опрокинула свои карты рубашками вниз.

– Четыре туза, – вкрадчиво произнесла я. – Вы проиграли.

На секунду губы Кронштадтского сжались чуть плотнее обычного – вот и вся реакция на проигрыш.

– А вы действительно везучая, – одобрительно кивнул он. – Сто тысяч – немалая сумма для одного вечера. Как вас зовут?

– Женя.

– Я бы с удовольствием сыграл с вами еще партию-другую, но на сегодня вы умудрились обобрать меня до нитки… Женя. Может быть, когда-нибудь еще свидимся с вами за игральным столом. Я люблю достойных противников. Спасибо за игру!

Кронштадтский залпом допил оставшийся виски, поморщился, встал и, не прощаясь, зашагал к тяжелым портьерам, которые скрывали выход из прокуренного подвальчика казино. Я осталась одна, на столе по-прежнему лежали вскрытая колода и гора фишек, которую я не спешила менять на деньги. Мне некуда было торопиться: в том, что я успею догнать заносчивого брюнета, у меня не было никаких сомнений.

Пока крупье менял разноцветные фишки на хрустящие купюры, я заказала порцию коньяка и успела выкурить сигарету. И только после этого поднялась из-за столика, сложила купюры в сумочку, застегнула тугой клатч и направилась к выходу. За моей спиной тяжело сомкнулись портьеры – и гулкий шум игорного зала, любопытные взгляды и густой дымный воздух остались позади.

Уверенным шагом я поднялась по ступенькам. Здесь почти не было света, не считая тусклой подсветки, просачивающейся откуда-то из-под потолка, но за несколько вечеров, проведенных в злачном местечке, я отлично выучила этот путь и могла пройти его с закрытыми глазами: пять ступенек прямо вверх, затем направо, еще семь ступенек вверх, круто налево – и вот уже я на крошечном пятачке три на два метра. Официально этот пятачок именуется гардеробной, но только новичок по неопытности может оставить здесь свой плащ или пальто. На самом деле это так называемый контрольный пункт, где каждого выходящего отслеживают широкоплечие парни в черных джинсах и обтягивающих майках, под которыми перекатываются стальные мускулы. Я так и не поняла в точности, как они это узнают (возможно, зал нашпигован камерами наблюдения, или информацию сообщают официанты, снующие среди игроков), но парни на контрольном пункте всегда в курсе, кто из посетителей покидает заведение с пустыми карманами, а у кого бумажник распирает от купюр. Последним бравые ребята предлагают свои услуги – проводить до дома или просто вызвать такси.

Меня не интересуют услуги ни первого, ни второго рода. Эти ребята уже запомнили, что я покидаю их заведение без сопровождающих и на своем авто, но тем не менее они делают шаг вперед, когда я появляюсь на последней ступеньке лестницы.

– Спасибо, сама, – произношу я дежурную фразу.

Парни растворяются в полумраке, мудреный механизм тяжелой металлической двери щелкает, когда дверная ручка опускается вниз, – и вот я наконец на свежем воздухе. Ноги налиты свинцом от усталости, а в висках начинает пульсировать тупая боль – первый признак надвигающейся мигрени. Крепкий сон или чашка черного кофе – вот мое спасение сейчас. Но ни того ни другого в ближайшее время не предвидится – у меня еще есть кое-какие планы на эту ночь. Я встряхиваюсь, расправляю плечи, делаю пару шагов вперед и оглядываюсь.

Окраина города. Глубокая ночь. Или, вернее, ранний-ранний рассвет, когда уличные фонари еще не погасли, но чернильная темнота уже начинает редеть, и сквозь нее просачиваются сизые клочья предрассветного тумана. Он выползает из грязных подвалов и мрачных подворотен и сначала стелется под ногами, а потом, словно выедая темноту кусок за куском, поднимается выше, пока не достигнет крыш многоэтажек. Там и повиснет он на весь день густой пеленой, а люди, привычные к сумрачной и слякотной осени, будут считать эту белесую муть началом светового дня.

Краем глаза я увидела, как от стены отделилась какая-то тень, шмыгнула вперед, на секунду исчезла, а потом напротив меня как из-под земли вырос маленький человек.

– Все сделал? – шепотом спросила я.

– А то! – шмыгнула носом темная фигура.

Она маячила в густой тени, которую отбрасывали растущие вдоль дороги деревья, и при других обстоятельствах я бы не смогла точно описать человека, с которым говорила сейчас. Но мне не раз доводилось пересекаться с ним днем, так что я отлично знала, что передо мной Пашка-малой – так прозвали этого десятилетнего оборванца местные кутилы. Он был сыном посудомойки из «Темной стороны» и, пока мамаша натирала до блеска рюмки и стаканы, тоже не терял времени даром и зарабатывал деньги как мог: выполнял разные поручения завсегдатаев игорного клуба, мыл машины за мелкую купюру, а может, и чем почище промышлял – этого уж точно сказать не могу.

При первом же посещении «Темной стороны» я завела с мальчишкой близкое знакомство: мило улыбнулась ему, промурлыкала: «Не в службу, а в дружбу», – и для укрепления дружбы сунула пацану пятисотрублевую купюру. Сегодня моя ставка наконец-то должна была сыграть.

– На какой машине он был? – быстро спросила я своего малолетнего информатора.

– Приехал около двух часов ночи на серебристой «Мазде». На ней же и уехал буквально десять минут назад.

– В какую сторону поехал?

– По Азина, – махнул рукой пацаненок в темноту и добавил с ухмылкой: – Да только вряд ли он далеко уехал.

Вот оторва!

– Знаешь, где он остановился?

– А то! Я все ладно устроил – авось не в первый раз. Он с такой поломкой дольше одного квартала уехать не смог. Кукует сейчас небось на Барнаульской.

Я не стала уточнять, откуда у мальчишки такой богатый опыт по части поломки чужих машин. Пацан сказал – пацан сделал, и по уговору ему полагалось вознаграждение за труд, пусть даже и не очень-то праведный. Поэтому я без лишних разговоров выудила из портмоне пару новеньких купюр:

– Спасибо!

– Вы того… Обращайтесь, если что еще надо будет. Я завсегда, – отрапортовал Пашка-малой и бесшумно исчез. Скорее всего, на сегодня он получил достаточно, чтобы отправиться восвояси.

Да и мне пора было поспешать. Подгоняемая нетерпением и порывами холодного ветра, я добежала до своего «фолька», запрыгнула в салон и тут же вдавила в пол педаль газа. Шины вжикнули по мокрому асфальту, машина ухнула в лужу и задом выехала на проезжую часть. Я крутанула руль резко влево, потом вправо, взяла нужный курс и погнала вниз по улице.

Пашка-малой не подвел: я заприметила серебристо-серую «Мазду» уже издалека – точно как он и говорил, на ближайшем перекрестке. Обездвиженная машинешка замерла у обочины, аккурат под фонарным столбом. Дверца со стороны водительского сиденья была распахнута, вздыбленный капот подпирал щиток, а водитель сгорбился над металлическим нутром своего четырехколесного друга. Он даже не поднял головы, когда я, сбавив скорость до минимума, подрулила к нему: засучив рукава пальто, Кронштадтский пытался реанимировать свою машинку. «Зря стараешься, Пашка свое дело знает!» – мысленно усмехнулась я, поравнялась с «Маздой», опустила стекло и пригнулась к рулю, выжидая момент, когда неудачливый автолюбитель заметит меня. Но Кронштадтский продолжал возиться с проводками и прочими премудростями иностранного автопрома и на подмогу явно не рассчитывал. Я коротко посигналила. Не разгибая спины, он бегло глянул в мою сторону.