Марина Серова - Вперед и с песней Страница 3

— А грипп? — спросила я, вспоминая, как тяжело болела нынешней зимой моя подруга каким-то особым гонконгским гриппом, о котором прежде отродясь никто не слыхивал. — Может, эпидемия гриппа нынешней зимой — тоже ваши делишки?

— Ну что вы, Танечка, — укоризненно покачал головой Адам Егорович. — Никакой утечки материала последние десять — да что там! — двадцать лет из лаборатории не было. И потом, вы сразу должны понять четко: мы занимаемся исключительно научной деятельностью, выполняя специальные задания и программы, которые рекомендует нам руководство из центра, не более того. Ведь мы же не диверсанты какие-нибудь, мы просто ученые. Делаем чисто лабораторные исследования, которые представляют интерес только для специалистов, но затем используются в последующих разработках.

— Хорошенькое дело! А ваша чума? — спросила я удивленно. — Вы думаете, если пробирка разобьется где-нибудь, микробы будут выбирать только специалистов?

— Вот то-то и оно! — тяжело вздохнул он. — Поэтому то, что произошло этой ночью, — случай вопиющий! Кошмарный! Я даже не знаю, с чем его можно сравнить! За всю историю нашей лаборатории такого еще не бывало. Представляете, если в Тарасове вспыхнут эпидемии чумы, сибирской язвы и желтухи одновременно? Вы можете себе такое представить, а?

— Средневековье какое-то, — пробормотала я, смутно вспоминая про костры, на которых сжигали зачумленные трупы, какие-то особые телеги с колокольчиками, куда их собирали по городу, и еще что-то, прочитанное в книгах или увиденное когда-то по телевизору.

Но почему-то мне никак не удавалось перенести эти картины на улицы своего Тарасова, не хватало воображения.

И вообще — ужастик какой-то, причем с самого утра!

— Значит, вы хотите, чтобы я провела расследование дела о пропаже ваших пробирок вместе с вашим… товарищем?

Я чуть было не сказала — «сумасшедшим товарищем», но на ходу несколько сбавила обороты.

— Вот именно, — кивнул Адам Егорович. — Именно этого я и хочу от вас, дорогая Танечка. И еще — чтобы дело это от начала до конца осталось исключительно между нами.

— А вам известно, что у меня не районное отделение милиции и работаю я только за большой гонорар? — спросила я своего клиента напрямую.

Честно говоря, я приготовилась уже к тому, что сейчас Адам Егорович начнет громко и долго возмущаться и стыдить меня за то, что я не хочу бескорыстно спасти родной город от чумы, сибирской язвы и от какой-то еще не менее ужасной заразы. А потом он непременно толкнет речь про патриотизм, припугнет, что я сама, все мои родственники, знакомые, знакомые знакомых тоже в скором времени могут «зачумиться» или «заязвиться», или даже «зажелтиться…» И на этой ноте мы с ним преспокойно расстанемся.

Что-то не очень мне хотелось ввязываться в эту заразную историю — и других дел хватает!

Но Адам Егорович только торопливо запустил руку в свой бездонный портфель, выудил оттуда толстую пачку долларов и молча положил ее передо мной на стол среди своих бумажек.

— Вот, — сказал он. — Здесь должно хватить на все. Дело слишком серьезное, чтобы нам экономить сейчас и торговаться.

— Понятненько, — сказала я, с интересом разглядывая пачку купюр и пытаясь прикинуть, какая это примерно сумма. На первый взгляд — раза в три-четыре превышающая мои запросы. — А можно поинтересоваться: откуда у вас столько денег?

— О, не сомневайтесь! — улыбнулся Адам Егорович трогательной беззубой улыбкой. — Некраденые. В нашей лаборатории нам очень, я бы даже сказал, неестественно много в обычном понимании платят. Еженедельная оплата в валюте. Причем сумасшедшие надбавки за риск, за секретность, постоянные премии за удачные опыты. В смысле оплаты наши шефы точны, как часы.

— А вы уже сообщили… этим вашим шефам о случившемся? — поинтересовалась я.

— Что вы? Тише, тише! Не нужно так громко! В том-то и дело, что нет, — тут же перешел на шепот Адам Егорович и на всякий случай оглянулся по сторонам, словно боясь, как бы кто-нибудь из могущественных шефов не оказался случайно за его спиной. — В том-то все и дело! Если эта информация дойдет до Москвы, а оттуда — еще куда-то дальше, может произойти скандал международного масштаба. Я же вам с самого начала сказал, что дело, о котором пойдет речь, — международное и крайне деликатное. Говорил или нет?

— Ну да, говорили.

— Я даже представить боюсь, что сразу начнется! Ясное дело, что мне тогда в лаборатории больше ни в жизнь не работать, хотя мой контракт должен действовать еще больше года. Но дело сейчас даже не только во мне, хотя и в этом тоже, — я должен буду на себе как на ученом поставить крест. Но вот Валентин, мой Валечка! Вот он…

— О каком Валентине вы говорите? О человеке, который похитил из лаборатории эти ящички, то есть контейнеры? Об этом самом воре?

— Да, конечно. Но только не стоит отзываться о нем так резко. Валечка очень, очень хороший человек, на редкость замечательный мальчик. Его ведь тогда просто… сотрут с лица земли. Я нисколько не сомневаюсь, что благодаря всевозможным спецслужбам его смогли бы достаточно быстро разыскать и обезвредить… Возможно, буквально за несколько часов. О, насчет этого у меня ни малейших сомнений! Ведь вы просто пока не имеете представления, с какой могущественной силищей мы имеем дело. Но больше мы Лепесточкина после этого никогда в жизни не увидим. Это я гарантирую. И даже имени его не услышим. Нет, так я тоже не согласен, не хочу, совершенно, категорически против…

— Значит, вы сейчас готовы заплатить деньги, чтобы я нашла Лепесточкина до того, как информация о вашей ужасной пропаже докатится до шефов?

— Вот именно, вы очень хорошо меня поняли, Танечка, — быстро заговорил Адам Егорович. — Именно так. Бог с ними, с чумными палочками, мы новых сколько угодно вырастим, только бы Валечка не успел что-нибудь начудить, что-нибудь такое против наших шефов. По моим расчетам, дня три-четыре у нас в запасе все же есть. Ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, но пока приблизительно так. И мы должны успеть за это время найти Валечку… Он молод, горяч. На него просто что-то нашло, при замкнутом образе жизни такое может случиться с любым. Но я уверен: только стоит нам с ним увидеться и разок переговорить, Валентин сразу же опомнится, и мы тихонько вернемся к прежней жизни, и все у нас будет, как раньше, без глупостей и шума. В противном случае, если мы не сумеем найти его за три дня… Нет, об этом даже подумать страшно. Для меня это — тоже конец.

— Получается, что, скрывая от своих шефов важную информацию, вы идете на риск? — спросила я Адама Егоровича, внимательно выслушав его рассказ.

— Получается, так, — вздохнул он обреченно и поморгал своими огромными, увлажнившимися глазищами. — Если они узнают, что я три… или четыре дня… да что там — хоть час! — скрывал от них о пропаже пробирок из лаборатории и об исчезновении моего сотрудника и подчиненного Лепесточкина В.В., то… боюсь, меня тоже больше никто никогда не увидит. Это факт.

— Ничего себе! И где же вы будете?

— Наша работа считается службой сверхповышенного риска, — без особого энтузиазма пояснил Адам Егорович. — Уверяю вас, никого совершенно не удивит, если сотрудник какой-нибудь из подобных лабораторий внезапно скончается, покрывшись предварительно сыпью или просто даже без видимых внешних причин. В принципе это также входит в условия оплаты. Так что речь идет о моей жизни и смерти. Уже сейчас. Сколько мы тут с вами беседуем? Даже если отсчитать время от семи часов утра, когда я обнаружил исчезновение пробирочек и вместе с ними моего коллеги, получается, что уже более чем предостаточно для нарушения инструкции под грифом одиннадцать дробь три.

— И о чем же говорится в вашей инструкции одиннадцать дробь три?

— О том, что в подобных случаях сотрудник обязан в течение одной, максимум, пяти минут связаться с Москвой по специальному круглосуточному номеру и доложить о случившемся. Иначе — самые ужасные последствия, о которых я пока боюсь даже и думать.

— А если я не соглашусь заниматься вашим делом? Откажусь?

— Как? — переспросил он и схватился за сердце. — Как вы сказали? Но… это невозможно. Я потратил уже столько времени. И потом, вы единственный честный детектив, о котором я узнал, и то — совершенно случайно. Правда, я представлял вас совершенно иначе, несколько постарше, но не в этом дело. Если вы откажетесь, то тогда… тогда…

— Что — тогда? — переспросила я с несколько садистским любопытством, потому что чувствовала — эта история мне и самой становится до жути интересной, и теперь ни за что от возможности ею заняться я не откажусь. Ни за какие коврижки!

— Тогда мне ничего не останется делать, как подождать сутки в надежде, что Валечка все же одумается и вернется сам, а потом выпить содержимое какой-нибудь своей пробирочки. Впрочем, лучше сразу яда, чтобы долго не мучиться и не ждать, когда у вирусов пройдет инкубационный период. У меня на всякий случай припасена быстродействующая ампулка…