Александр Чернобровкин - Побег в зону Страница 3

Не успели погрузить вторую машину, как из-за длинного пакгауза с заколоченными накрест окнами появилась третья. Здорово работают! На то они и вояки! А если вояки, значит, милиция останавливать и обыскивать не будет — почему бы мне не воспользоваться услугами министерства обороны? На станции мне делать нечего, там постоянно дежурят наряды «легавых», которые нюхом чуют сбежавшего зека, натасканы. Болтаться где-то поблизости и ждать попутный товарняк тоже смысла нет, потому что уже светает, заметят и сообщат куда надо. Да и неясно, где я нахожусь, может никуда больше ехать и не надо. По крайней мере лесополосы здесь не такие, как в моих краях, сосны и ели в них попадаются. Была не была, прокачусь на автомобиле, а будет не по пути, вернусь сюда ночью и воспользуюсь опять услугами министерства путей сообщения.

Я отошел подальше от погрузо-разгрузочной площадки, выбирая на дороге самое раздолбанное место, — все в рытвинах и кочках, да еще и подъемчик тут был небольшой, — засел в кустах и стал поджидать. Оказывается, не так уж и просто запрыгнуть на машину, даже если она едет очень медленно. В третью из погруженных на площадке мне вскочить не удалось, пришлось ждать четвертую. Она была последней и если бы и с ней промахнулся, пришлось бы ждать возвращения первой. К счастью, водила на четвертой неопытный, не переключился на нижнюю передачу и застрял в глубокой колдобине. Я с пацанячьей резвостью сиганул в кузов, уселся позади, упершись спиной в ящик, а ногами в задний борт. Как бы ящик не поехал на кругом подъеме в мою сторону, не размазал по борту. Халтурщики чертовы, могли бы закрепить ящик в кузове, веревок пожалели.

Ехали не спеша, все больше лесом и полями, изредка попадались села, как бы присосавшиеся белыми опухолями аккуратненьких домов к дороге. На улицах было пусто, в домах не светилось ни единого окна и придорожные фонари бездельничали. Казалось, что села мертвы, покинуты людьми. И животными: хоть бы одна шавка загавкала вслед машине. Все обленились, только жрать и спать умеют. А может вру на них, может устали за день и теперь набираются сил для новых трудовых подвигов. Хлеба здесь знатные, пшеница стеной стоит, кажется, никакой косилкой не возьмешь. Лишь колосья немного колышатся при порывах ветра, и в утренних сумерках поле становится похожим на серое с белесыми полосами пены море после шторма.

Вскоре стало совсем светло, над лесом появилась багровая макушка солнца. Било оно справа от меня, значит, едем на север. Такой курс меня устраивал. Если бы мог, крикнул бы водителю: «Так держать, военный!». Осталось определить, в каких краях мы находимся. Дорожные указатели мне не видны, привстать надо, а делать это рискованно, могут заметить со встречной машины. Поэтому я изредка выглядывал из-за борта автомобиля, пока на обочине встречной полосы не заметил большой синий щит с написанными белой краской названиями трех населенных пунктов и расстояниями до них. С географией у меня в школе слабовато было. На службе чуток натаскали, но не настолько, чтобы сразу догадаться, что такое Припять и где она находится. Вроде бы речка такая есть и вроде бы на Украине, а может и не речка, а город, и не на Украине, а в Белорусии. В общем, где-то что-то такое есть в тех краях, куда мне надо. Да и в ломку было вылезать из машины и пешодралом добираться до Беловежской пущи. Когда-нибудь все равно приедем, тогда и отправимся топтать землю.

Машина начала сбавлять ход, посигналила. Я подполз к правому борту, прильнул к щели между досками. Чуть впереди белела будочка из свежеоструганных досок Из нее вышел солдат с автоматом на плече. Правой ладонью солдат хлопал по рту, наверное, зевал. Трудная у бедолаги служба — не дают спокойно поспать. Автомобиль ехал все медленнее, видимо, водитель выжал сцепление. Солдат вышел на дорогу и исчез из поля зрения. Зато теперь мне стал виден щит на обочине. На белом фоне большимн красными буквами было написано:

стой!

ОПАСНАЯ ЗОНА!

РАДИОАКГИВНОЕ ЗАРАЖЕНИЕ!

Доездился! Видать, на ракетную точку попал. И из машины не выпрыгнешь, солдат заметит. Вот он — морда заспанная, придерживает рукой поднятый шлагбаум — свежеоструганный брус с поперечными красными полосами — и зевает. Ничего, мимо такого я как-нибудь проскочу. Впрочем, и проскакивать незачем, ведь забора или колючей проволоки не видно, ракетная точка не огорожена. Странно…

И тут меня осенило: Припять — это ведь Чернобыльская атомная электростанция, взрыв на ней был в конце апреля! Вот так-так! Ну и влип же я — из одной зоны сбежал в другую!..

Я перебрался на насиженное место у заднего борта, уперся в борт ногами и закурил папиросу. Да, делишки! Назад топать — далековато, вперед — рентгенов нахватаешься под завязку. Хотя все не так уж и плохо. Радиации я не шибко боюсь, служил на атомной подлодке и ничего — не лысый и жена не жаловалась. Приходилось даже реактор ремонтировать. Ну, не сам реактор, а какую-то там систему, труба в ней треснула, утечка была охлаждающей жидкости. Работали по полчаса. Одели меня в скафандр, сунули в руки тазик со спиртом — вперед! Тазик оставляли в «предбаннике», а когда возвращались из реакторного отсека, обтирали спиртом скафандр. В «предбаннике» я по совету годков снял шлем и отхлебнул из тазика самую малость, на пару пальцев. Спиртуган чистый, градусов под сто и в отсеке температура тоже под сто — вставило меня так, что через полчаса не только руками и ногами, а и языком еле ворочал. Выходит, что не из-за радиации, а из-за опьянения так мало работал каждый. Пили же все, потому что пьяного никакие нейтроны-протоны не берут. Меня во всяком случае не взяли и Мишку, другана моего, тоже: уже двух пацанов настрогал, как сообщил мие лет десять назад в письме. Эх, Мишаня, топать мне еще до тебя и топать, и неизвестно, доберусь ли. С такой иричесоном, как у меня, трудно будет проскочить. Самое лучшее — отсидеться где-нибудь пару месяцев, пока стану похож на нормального человека и милиция обо мне подзабудет. И безопасней этой опасной зоны ничего не придумаешь.

А почему бы и нет? Радиации не боюсь, к станции лезть не буду, не пацан — бестолково рисковать разучился; людей здесь нет, выселили всех, если верить газетам; уверен, что все шмотки и жратву с собой они не утащили, можно будет одежонку подобрать понриличней и чуток поднажрать мордень. Одна беда — опять под охраной жить, опять в зоне. Но теперь я ведь свободный человек: хочу — здесь живу, не хочу — свалю, куда хочу.

Грузовик, набирая скорость, покатился по длинному спуску. Мимо нас просвистела встречная машина, первая за все время езды. Я привстал и увидел пятнистый, приземистый, похожий на надувшуюся лягушку бронетранспортер. Кажется, приближаемся к месту разгрузки. Пора мне десантироваться. Я подождал, пока бэтээр скроется из виду, а мой грузовик, взбираясь на подъем, окончательно выбьется из сил и будет ползти еле-еле. Выпрыгнул удачней, чем запрыгнул, — с первой попытки! И сразу нырнул в придорожные кусты, успев заметить, что машина чуть вильнула вправо. Увидел меня военный или нет? Кажется, нет, по крайней мере, не остановился, покатил дальше, постепенно исчезая, будто всасывался в дорогу. Счастливого ему пути — семь километров асфальта под колесами! А мне — безлюдных тропинок вроде той, что шла по лесополосе параллельно дороге. Я пошел по ней вниз: вниз всегда легче, а меня что-то на сон потяиуло, сказывалась пробеганная ночь.

Солнце уже припекало вовсю, от ночной прохлады не осталось и следа, даже в тени деревьев жарко, словно лучи отражались от земли, как от зеркала, и попадали под кроны. Сильно пахло цветами. Их тут — море. То-то коровам раздолье. Я бы с удовольствием попил местного молочка. Или хотя бы воды. Но даже паршивого ручейка нет. Пришлось перебиваться ягодами, гледом, кажется. Терпкие какие-то, от таких не только пить, а и есть перехочешь. Чтобы приглушить неприятный привкус во рту, я закурил папиросу. Идти дальше сламывало, я присел у кустов, потом прилег.

Эх, красота-то какая — солнце, небо голубое, чистый воздух, как бы чуть вспрыснутый цветочным одеколоном! И главное — свобода!

Я лег поудобней, лениво досмоктал папиросу и чуть не заснул. Нет, так нельзя: вдруг какая-нибудь сволочь заметит с дороги. Я, превозмогая лень, встал, нарвал травы, постелил между кустами, там, где кроны их почти смыкались. Завалившись на ложе из травы, отвязал от левой руки авоську с папиросами, положил рядом. Даже если и буду прыгать во сне, авоська не потеряется, значит, пусть отдохнет от меня.

3

Разбудило меня лопотание. В полусне я увидел склонившегося надо мной старика с выступающим совковой лопатой, небритым подбородком, на который свисали длинные, похожие на пожухлые листья губы, о чем-то предупреждающие меня, но слова вязли в губах, разжижались, превращаясь в полузвуки, и падали на меня со шлепком, как коровьи лепешки, а в промежутках между ними из беззубого рта стравливался с присвистом смрадный воздух, точно губошлеп потерял зубы, пожирая падаль. Я махнул рукой, отгоняя старика, наткнулся на колючие ветки — и проснулся. Никакого старика, конечно же, не было. Лопотание доносилось откуда-то сверху, то ли с макушки склона, с которого я спустился, то ли с неба, покинутого солнцем, но еще светлого. Я привстал и раздвинул ветки над головой. Вон он — виновник моего пробуждения — в небе. Защитного цвета вертолет кружился над чем-то, расположенным за склоном. Кружился долго. Потом завис, точно раздумывал, сесть или нет, решил, что ни к чему, и стремительно полетел в сторону железнодорожной станции. Лети, друг, лети, не хватало, чтобы ты случайно меня обнаружил.