Далия Трускиновская - Баллада об индюке и фазане Страница 3

Без десяти два выскочил мужчина в накинутой дубленке – если преступник задержался из любопытства, ожидая, не выкинут ли тем же порядком хозяина пиджака, то он мог видеть, как высокий мужчина в дубленке на голос тело ползает по снегу, собирая свое имущество. Ему удалось подобрать все, потому что свет из окна падал на утоптанную дорожку, а там и валялись вещи, я сама видела это в окно. Он унес всю охапку в дом. А минут через десять вышеуказанный мужчина покинул вышеназванный дом навеки.

Кузина пришла в бешеный восторг. Ей особенно понравилось, что я пошвыряла в окно Борисовы тряпочки без всяких объяснений.

А какие тут могли быть объяснения?

Я сидела в кресле в одном халате и смотрела, как он одевается. Его время истекло, и я знала уже полгода назад, что оно истечет часам к двум. Борис никогда не оставался ночевать. И я не уверена, хотела ли вчера, чтобы он остался. Если бы хотела – тогда другое дело. Тогда – проще.

Странное чувство тревожило меня – обычно я считала, что он одевается быстро, а сегодня видела, что он одевается торопливо. Разница немалая. И еще я думала о том, что в такие минуты мы почему-то всегда молчим, как будто совсем уж нечего сказать друг другу, хотя бы про погоду, про троллейбус, про соседей, ну, я не знаю, про что еще!

– Ты с ума сошла! – тем временем восхищалась Кузина.

– Наверно, – с великолепной гордостью говорила я. – Я вдруг поняла совершенно отчетливо, что если сию же минуту не избавлюсь от этого человека и всех его манаток, я умру или действительно сойду с ума. Понимаешь, самое жуткое было – как методически выбрасывала в окно вещи. И озиралась, не забыла ли чего. Я даже газету выбросила.

– Какую газету? – вытаращив глаза, спросила Кузина, и на ее лице крупными буквами написалась зависть: ах, почему не она так царственно избавляется от надоевшего любовника? Р-раз – и в окошко!

– «Литературную». Он привез ее с собой и положил на пол возле тахты. Наверно, приберег на закуску.

Кузина не поленилась встать и выглянуть в окно.

– Разве что воронам на закуску.

– Тем хуже для ворон!

Кузина выпытывала комические подробности, и я на ходу яростно сочиняла их. Даже хохотала сама при этом.

Но совершенно ничего смешного не было в том, что Борис скучным голосом спросил, где его часы, а я ответила, что на телевизоре, почему-то именно туда я складываю вещи, которые не стоит забывать или терять.

– Ну, когда теперь нагрянешь? – спросила я, пока он застегивал браслет, и удивилась собственному голосу. Обычно я старалась придать этой привычной фразе этакую независимость с оттенком небрежной нежности. Так и получалось. А сегодня в ней прозвучала такая явственная неприязнь, что мне стало не по себе.

– Не знаю, звездочка.

– А если точнее?

– Ну ты же понимаешь…

Разумеется, я понимала, что имею дело с почтенным женатым человеком, на восемь лет старше меня, что я могу себе позволить, чтобы ветер в голове окурки гонял, а у него определенные обязательства и так далее.

Он мне ничего не обещал – это верно, ни разу не заходила речь о браке – это так. Я, со своей стороны, никогда не собиралась привязывать его ребенком. Словом, это был роман, каких я наблюдала вокруг великое множество. Все мои незамужние подруги считали делом чести завести и поддерживать хотя бы такой необременительный роман, без обязательств и прав. Что бы ты, голубушка, ни чувствовала на самом деле к герою этого романа, хотя бы страсть, достойную шекспировской героини, изволь соблюдать правила игры.

Я и соблюдала эти правила, уверенная, что таким самоотречением доказываю себе силу собственной страсти. И, видимо, неплохо доказывала, раз меня хватило на целый год конспирации и полуторачасовых встреч. Впрочем, самоотречение было в чем-то даже удобно – роман оставлял прорву свободного времени, и я тратила его с пользой, сдала кандминимум и готовилась в аспирантуру.

Но тогда, в половине второго ночи, все оказалось не так.

Его любимое, тонкое, умное лицо вдруг показалось мне неприятным. Я поняла, что виноват пульсирующий свет ночника, затевающий самую странную игру теней на лице. Но сознание причины вспыхнуло и исчезло, а ощущение осталось.

И то, как он объяснил свой неожиданный приезд – побегом со второго отделения концерта в оперном театре, завершившего длиннейшее торжественное заседание, – меня не развеселило, и я не подумала, что вот ведь, пользуется каждым удобным случаем, чтобы примчаться ко мне! Наоборот. Я представила себе, что жена спросит его насчет программы концерта, она ведь у него дама светская, посещающая решительно все, на что продаются билеты. И он, привычный к этим стереотипным концертам, назовет ведущую балетную пару театра, трех-четырех оперных солистов, насчет камерного хора скажет, что забыл название, но исполняли что-то средневековое… А потом он заскочил к Колеватову, который по случаю рождения двойни принимает гостей только после полуночи, отдал ему его автопортрет, а заодно выпил чаю.

Кузина хохотала.

– Нет, ты и одежду выбросила? Ой, не могу! Представляю себе! Ты просто ненормальная!

Судя по восторгу в голосе, это был комплимент.

– Не всю, конечно. А носки – выбросила. Они валялись рядом с «Литературкой».

– То-то был бы номер, если бы он не нашел носков!

– Нашел. Этот сукин сын все подобрал.

– Да, он у тебя такой. Аккуратный. Кузина никогда не симпатизировала Борису. И не потому, что женатый. Мы просто кое-что знали о его служебной биографии. Не последнюю роль в ней сыграла выгодная женитьба, после которой Борис, истинная дворняжка среди породистых научных и околонаучных деятелей, вдруг резко пошел в гору.

Это возмущало Кузину. Я сперва старалась этого не замечать и не думать на эту тему.

И то, что Кузина назвала Бориса аккуратным, тоже было издевкой. Борис пользовался любой возможностью, чтобы насвинячить в комнате, все раскидать, обсыпать сигаретным пеплом и облить пивом. Наверно, компенсировал необходимость поддерживать порядок в стерильном доме тестя. Там он явно сдувал пылинки с полированных ножек шкафа.

– Аккуратный, – согласилась я, и мы обменялись понимающими взглядами. – Даже обидно – зря старалась.

– Жаль, что его манатки не нырнули в сугроб и ему не пришлось их оттуда выуживать.

– Насчет сугроба я промахнулась. Сугроб оказался левее. И хватит об этом. Закрыли тему. Мне только одной вещи жалко.

– Зажигалки?

– Ага. Ведь только на прошлой неделе ему подарила.

– Ты спонтанная женщина.

– Если бы я ее просто шваркнула в угол, он бы за ней туда не полез. И можно было бы обратно поменяться со Светкой.

– Как же! – вдруг разозлилась Кузина. – Фиг она тебе обратно поменяется! Надо быть такой балдой, как ты, чтобы за копеечную зажигалку отдать этой жмотине восьмирублевый французский брасматик!

– Зажигалка тоже французская. И деньгами Светка брать не хотела.

– Потому что деньгами красная цена этой дряни – трешка. Та еще оторвила! И ты тоже прелесть. Нашла кому подарки дарить. Он тебе много дарил?

– Духи. Пластинки. Цветы таскал. Летом, когда дешевые.

– Вот разве что духи… Если ты их еще не все на себя вылила, давай махнемся?

– А что ты предлагаешь?

– А что хочешь. Можешь распотрошить всю мою косметичку.

Кузина сделала это предложение грубовато и бесшабашно, но в том-то и заключалась истинная деликатность. Она знала мою натуру. Вполне могло статься, что, невзирая на сегодняшнее самоуверенное «закрыли тему», через месяц я засела бы на подоконнике с флаконом в кулаке, нюхая остатки духов и круглосуточно ожидая телефонного звонка. Я не сомневалась, что а ближайшем будущем из комнаты безвестно исчезнут и пластинки, и глиняный чертик, и фотография Бориса.

Но на предложение насчет духов я сегодня могла ответить просто великолепно.

– Если они тебе нужны, выуживай их из кухонного мусорника!

– Ты мне нравишься! – объявила Кузина, пошла на кухню и выудила-таки флакон из мусорника.

А я думала, как же это оно все так получилось.

Борис ведь не сказал ни одного грубого слова, Впрочем, и ласкового не сказал. Как мне удалось завестись, я не понимала. И что такое было в его взгляде, в повороте головы, в движении губ, от чего я сорвалась с кресла и кинулась распахивать окно, я уже не понимала, К тому же, прежде чем понять, нужно было все вспомнить. А именно этот момент и вывалился у меня из памяти. Я напрочь забыла, какие слова сказала Борису, прежде чем хвататься за жилет, журнал и прочее.

Кузина сдержала слово – вывернула передо мной на стол всю косметичку. И это был подвиг – у всякой уважающей себя женщины в походной косметичке все подобрано по цвету и запаху, и восполнить прореху не так-то просто.

– Оставь, – понимая это, сказала я. – Я тебе дарю эти духи. Мне теперь не до косметики.

– А что еще случилось? – вдруг сообразила Кузина. – Выкладывай. Соседи?