Ирина Лобусова - Без суда и следствия Страница 3

Вдруг он сказал:

— Давай отсюда уедем.

— Уедем — когда?

— Когда закончится это все.

— Что — это? Что закончится?

— Допросы. Нас подвергнут множеству допросов и разных очных ставок.

— С кем?

— Откуда мне знать? Давай уедем — просто уедем, хотя бы на две недели. Я не вынесу больше здесь.

— Я не возражаю. Только вряд ли нас выпустят из города, пока не закончится следствие.

— Можно просто уехать завтра. Не спрашивая никого.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он резко сел на кровати.

— Давай уедем отсюда завтра! Махнем, куда ты захочешь, и никому не скажем ни слова. У нас ведь есть деньги. У нас есть оформленные паспорта. У нас есть множество оформленных виз в разные страны. Никто не станет нас преследовать, ну подумаешь, не дадим каких-то там показаний! Тем более что мы можем знать?! Ты и я — ну что мы можем знать?! Ну, подумай сама! Хорошо подумай! — Постепенно его голос сорвался на крик. — Это хуже самого отвратительного кошмара! Хуже всего, что только может с нами произойти! Ради всех святых, давай отсюда уедем! Пожалуйста! Я не вынесу! Я так редко тебя о чем-то прошу! Завтра, сразу же, с утра… Ты оставишь записку на работе или позвонишь… Нас никто не станет искать… Ты меня слышишь?

Я растерялась:

— Завтра? Но это невозможно!

— Почему? Ты не хочешь?

— Речь не об этом! Здесь убийство — серьезное уголовное преступление! Мы не можем вот так просто взять и уехать! Не психуй, пожалуйста! Держи себя в руках.

По мере того, как я говорила, ко мне возвращалась уверенность.

— Мы покончим со всем этим — и уедем. Куда ты хочешь и на сколько хочешь. Но не иначе! Не будь ребенком! Мы не можем связываться с милицией. Нечего бежать от мифических пропастей. Уехать завтра — безумие, и ты сам прекрасно все понимаешь. Необходимо подождать хотя бы неделю. Думаю, больше одного раза нас вызывать не будут. Если хочешь, спросим завтра в прокуратуре, когда мы можем уехать.

— Нет!

— Почему? Ты же только что этого так хотел…

— Чего хотел?

— Уехать…

— Я сказал — нет! Нет!

— Ну хорошо, не кричи! Давай без истерик! Не хочешь, я ничего не скажу. Возьми себя в руки! Нельзя же так!..

Его плечи поникли. Он замолчал и снова лег на спину. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, потому что не понимала, что происходит. Я чувствовала себя невольной свидетельницей каких-то событий, неспособной полностью уловить их смысл. Словно шла в темноте по бесконечному тоннелю.

Утром принесли газеты. Их подбросил кто-то под дверь. Все произошло странно: раздался звонок, я вышла, но в коридоре никого не было. Только на коврике перед входной дверью лежало несколько газет. На этаже было всего две квартиры: наша и одного богатого коммерсанта. Он почти не жил в ней. Мы были едва знакомы, но я знала, что газет он не выписывал. Мы выписывали «Вечернюю газету», но ее приносили днем или вечером. А номера были совсем свежие и пахли типографской краской. Все это показалось мне странным. Я вернулась в квартиру.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Нам подбросили газеты… — протянула я. Он бегло просмотрел заголовки, сказал:

— Будешь читать?

— Конечно. Тебе не кажется, что…

— Что все это странно? Да. Я спущусь вниз.

— Зачем?

— Вахтерша. И охрана.

Он вернулся через пять минут.

— Внизу никого нет. Ни вахтерши, ни охраны. Безобразие! Сейчас позвоню.

Позвонил.

— Они говорят, что должны быть только с девяти. Возмутительно! Они должны быть сейчас!

— Успокойся! Ты знаешь, который час?

— Который?

— Половина седьмого!

— Да… А чего же я тогда орал?

После завтрака я уселась читать.

ГАЗЕТА «ОБЩЕСТВО».

Заголовок: «Маньяк в городе! Мальчики всех возрастов, берегитесь!»:

«Если вы не хотите, чтобы ваш ребенок стал следующей жертвой, лучше заприте его дома. Достаточно мы терпели произвол преступности! Пора подняться на борьбу с убийцей, уничтожающим наших детей. Никакой пощады ублюдкам, насилующим и убивающим! Неужели в нашем городе в столь тяжелое для всех время никто не может справиться с убийцей? Призовем к ответу милицию, которая не может обеспечить безопасность жизни, а в нашем городе — порядок!»

Чушь какая-то!

Позвонил Филипп Евгеньевич. Мой директор.

— Я прошу вас приехать к двухчасовому выпуску.(Я вела только вечерний блок, с пяти часов.)

— Есть что-то новенькое из милиции?

— Пока, к сожалению, нет.

— Я бы приехала с радостью, только меня вызывают в прокуратуру как раз в два часа (я приврала полчаса).

— Вас? В прокуратуру? Для чего — вас?

— Мальчик занимался в классе моего мужа.

— А… понятно. Я что-то слышал об этом. Но к пяти вы освободитесь?

— Обязательно.

— Ну хорошо. Удачи вам и не теряйтесь.

— Я постараюсь. Спасибо.

Прокуратура располагалась в четырехэтажном массивном здании из бурого кирпича. Внизу нас остановил дежурный. Андрей ответил ему что-то (я не разобрала слов), и мы поднялись наверх. Пол в коридорах и лестничные пролеты были устланы ковровой дорожкой. Андрей открыл одну из дверей, и мы оказались в приемной, обставленной вполне современно и комфортабельно. Здесь разговаривали двое мужчин. За столом сидела секретарша. Увидев нас, оба мужчины обернулись, и один из них сказал:

— Хорошо, что не заставляете себя ждать.

Его собеседник распрощался и вышел, а оставшийся в приемной подошел к нам. Это был мужчина средних лет невысокого роста, упитанный, коренастый, с квадратным лицом и лысоватым черепом, причем по бокам лысина была покрыта темной плешью. Толстые стекла очков полностью скрывали глаза. Он почему-то обратился ко мне:

— Вы, конечно, Татьяна Каюнова. Очень рад вас видеть. Я, если честно, ваш поклонник, смотрю все ваши передачи.

Тут он глупо хихикнул. Это выглядело так неожиданно и дико, что я растерялась. Потом он повернулся к Андрею:

— Что ж, начнем с вас. Прошу в кабинет.

Я хотела пойти за мужем, но меня остановили:

— Нет, вы подождите, пожалуйста, здесь.

Они вошли в кабинет, и тяжелая дверь захлопнулась за ними. Я опустилась в одно из кресел приемной и стала ждать. Все здесь было каким-то торжественным и застывшим. Подходило только одно определение — «казенный дом». Может, потому, что прежде я никогда не бывала в прокуратуре? Не знаю.

Я вспомнила, что этот мужчина не подал Андрею руки. Показалось ли мне это странным? А может, здесь просто не принято вести себя так? Прошло двадцать минут. Я встала и подошла к двери, но она была заперта слишком плотно. Наружу не пробивалось ни одного звука. Секретарша посмотрела на меня настороженным взглядом, я сразу смутилась и села на место. Бросив на меня еще один подозрительный взгляд, она принялась печатать на машинке.

Прошел один час. Я стала нервничать. О чем они могли говорить? Наконец, когда мое беспокойство достигло предела, дверь открылась и вышел Андрей. Он был очень бледен (даже слишком), избегал смотреть мне в глаза. В общем, он выглядел так, словно попал в автомобильную катастрофу. Не было только крови. Я хотела спросить, что случилось, но он буркнул сквозь зубы:

— Подожду в машине, заходи, — и быстро покинул приемную.

Я вошла в кабинет. Это была большая комната с двумя огромными окнами, выходившими на улицу. Два стола представляли собой букву Т. За первым сидел тип из приемной (следователь прокуратуры), его стол был завален бумагами. Возле второго стола стояло много стульев.

— Садитесь, — сказал он. Я села на стул.

— Это официальный допрос?

— Ну зачем такие слова? Мы просто побеседуем с вами, дорогая Татьяна Каюнова. Побеседуем об убийстве. Надеюсь, вы бы хотели, чтобы убийцу нашли.

— Насколько я знаю, вы имеете информацию, только не хотите ею делиться.

Он улыбнулся:

— Мы не находимся в вашей студии. И здесь вы не представитель средств массовой информации, а свидетель по делу.

— Свидетель?

— Да. Вы были знакомы с Димой Морозовым?

— Только понаслышке. Лично — нет.

— От кого вы слышали?

— От моего мужа. Он преподавал в классе, где занимался Дима. Дима был очень талантлив. Андрей показывал мне его рисунки.

— Рисунки вам нравились?

— Сложно сказать. И да, и нет. Общее впечатление было странным.

— Чем именно?

— Не знаю. В них были выражены чувства, которые не сразу можно понять. Мой муж выставлял рисунки в своей галерее.

— А что говорил о ребенке ваш муж?

— Что мальчик из неблагополучной семьи, рос без отца. Мать им совершенно не занималась. Ребенок получил воспитание на улице. Андрей говорил, что мальчик был маленьким диким зверьком, никому не раскрывающим свою душу. Андрей жалел его.

— Ребенок звонил вам домой?