Андерс Рослунд - Изверг Страница 3

Она ведь никогда прежде не видела смерть, никогда еще на нее не смотрели неподвижно, не дыша.

Потому что именно так и было. Они смотрели на нее. Лежали на цементном полу, и под головой у обеих цветочные горшки, как твердые подушки. Маленькие девочки, моложе Юнатана, не старше десяти. У одной волосы светлые, у другой — темные. И всё в крови — лицо, грудь, живот, бедра. Запекшаяся кровь повсюду, кроме ног, ножки чистые, будто вымытые.

Она никогда раньше их не видела. А может, видела. Они ведь поблизости жили. Конечно, наверняка видела. Может, в магазине. Или в парке. В парке всегда много детей.

Почти трое суток они пролежали на полу ее отсека. Так сказал судебный медик. Шестьдесят часов. В вагине, в заднем проходе, на теле, в волосах обнаружены следы спермы. Влагалища и анусы подвергались так называемому острому насилию. Острый предмет, предположительно металлический, неоднократно внедрялся туда, что вызвало сильное внутреннее кровотечение.

Возможно, они ходили в одну школу с Юнатаном. На школьном дворе всегда много девчонок, и все на одно лицо, девчонки как девчонки.

Обе раздетые. Одежда лежала перед ними, прямо у двери отсека. Одна вещица подле другой, рядком, как на выставке. Куртки свернуты, брюки сложены, кофточки, трусики, носки, обувь, резинки для волос — все в идеальном порядке, разложено аккуратно, в двух сантиметрах друг от друга, два сантиметра от одной вещи до другой.

Они смотрели на нее. Только не дышали.

I

(Одни сутки)

Примерно наши дни

В маске он всегда чувствовал себя глупо. Взрослый мужчина в маске не может не чувствовать себя глупо. Он видел и других мужчин в масках, например Винни Пуха, Дядюшки Скруджа или еще кого-нибудь, но они держались солидно, с достоинством, будто маска им вовсе не мешала. Никогда я этого не пойму, думал он. Никогда не привыкну. Никогда не стану таким отцом, о каком сам мечтал и каким решил стать.

Он пощупал пластмассу на лице. Тонкая, прилегающая, яркая. Сзади резинка, крепко прижимающая волосы. Дышать тяжело, пахнет слюнями и потом.

— Ну, давай, пап, догоняй! Беги! Не стой на месте! Страшный Серый Волк всегда бегает!

Запрокинув голову, она смотрела на него, в длинных светлых волосах запутались травинки и земля. Она старалась выглядеть сердито, но сердитые дети не улыбаются, а она улыбалась, улыбалась, как улыбается любой ребенок, после того как Страшный Серый Волк долго гонялся за ним по всему деревенскому особнячку, пока окончательно не выдохся и не захотел стать кем-нибудь другим, без маски, без волчьего языка и волчьих зубов из пластмассы.

— Мари, я больше не могу. Страшный Серый Волк должен присесть. Страшный Серый Волк хочет стать маленьким и добрым.

Она замотала головой:

— Еще один разок, пап! Только один.

— Ты и прошлый раз так говорила.

— Последний раз.

— Ты и это прошлый раз говорила.

— Ну, в самый последний раз.

— Самый-самый?

— Самый-самый.

Я люблю ее, думал он. Она моя дочь. Долгое время я не понимал, теперь понимаю. Я ее люблю.

Вдруг он заметил тень. Прямо за спиной. Осторожную, крадущуюся. Он-то думал, что крадущийся где-то впереди, возле деревьев, а оказывается, он позади, сначала двигался медленно, потом быстрее. В тот же миг впереди вдруг выскочила девочка с травой и землей в волосах. Оба разом налетели на него с двух сторон, он пошатнулся, упал на землю, а они набросились на него, навалились сверху, девочка вскинула вверх руку, темноволосый мальчик, ее ровесник, повторил ее жест, хлопок по ладоням — победа.

— Он сдается, Давид!

— Мы победили!

— Поросята лучше всех!

— Поросята всегда лучше всех!

Когда двое пятилеток с обеих сторон нападают на Страшного Серого Волка, у него нет никаких шансов. Так всегда. Поэтому он перевернулся на спину, они не отцепились, сидели на нем верхом, а он сорвал с лица пластмассу, зажмурился от яркого солнца и громко расхохотался:

— Странное дело. Почему-то я никогда не побеждаю. Я вообще хоть раз победил? Вы можете мне объяснить, а?

Те двое, к кому он обращался, не слушали. У них же в руках трофей, пластмассовая маска, сперва они ее примерят, торжественно побегают с этим «скальпом», потом войдут в дом, поднимутся на второй этаж, в комнату Мари, положат маску на комод рядом с другими, молча постоят перед ним — курган вечной славы в Дакбурге двоих пятилетних друзей.

Он проводил их взглядом, когда они уходили. Смотрел на соседского мальчугана, на свою дочку. Сколько жизни у них впереди, сколько лет в руках, сколько месяцев, которые утекут сквозь пальцы. Я им завидую, думал он. Завидую бесконечному времени, ощущению, что один час длится долго-долго, что зима никогда не кончится. Они скрылись в доме, и он повернулся лицом к небу, лежал на спине и выискивал разные оттенки синевы, так он делал и в детстве, и сейчас, ведь в небе всегда множество оттенков голубого. Ему было хорошо тогда, в детстве. Папа — кадровый офицер, капитан, это имело огромное значение, поскольку капитан все ж таки старший офицер и расшитые погоны сулят дальнейшее повышение; мама — домохозяйка, которая всегда сидела дома, в квартире, когда бы они с братом ни выходили и когда бы ни возвращались.

Он не понимал, чем она занималась в этих четырех комнатах на третьем этаже многоквартирного дома; ему часто приходило в голову, как она только выдерживала — день за днем одно и то же.

Все изменилось, когда ему исполнилось двенадцать. Точнее, на следующий день. Франс словно бы ждал, когда минует его день рождения, словно бы не хотел его портить, словно бы знал, что для младшего братишки дни рождения были больше чем просто дни рождения, что в них разом сосредоточивались все желания, вся тоска.

Фредрик Стеффанссон встал, стряхнул травинки с рубашки и шорт. Он часто думал о Франсе, теперь даже чаще, чем раньше, вспоминал ощущение утраты, брат вдруг просто исчез, его кровать стояла убранная, пустая, разговоры их смолкли. Тем утром Франс долго его обнимал, дольше, чем помнилось Фредрику, потом сказал «пока», пошел на Стренгнесский вокзал и сел на поезд до Стокгольма. Через час, выйдя из поезда, сел в подземку, взял еще один билет и направился по зеленой линии на юг, в сторону Фарсты. На станции Медборгарплатс он вышел, спрыгнул на пути и тихонько побрел по рельсам в туннель к станции Сканстулль. Шесть минут спустя машинист электропоезда увидел в свете фар человека, ударил по тормозам и закричал в паническом ужасе, когда лобовая часть первого вагона сшибла пятнадцатилетнего парнишку.

С тех пор они никогда не трогали постель Франса. Покрывало расправлено, красное одеяло сложено в ногах. Он тогда не знал почему, да и по сей день не знает, — может, чтобы выглядела привлекательно, на случай, если Франс вернется, он долго надеялся, что брат вдруг опять появится перед ним, что все это ошибка, ведь такие ошибки иной раз происходят.

Казалось, вся семья погибла в тот день, на путях в туннеле между Медборгарплатс и Сканстулль. Мама больше не оставалась днем дома, в квартире, никогда не говорила, куда ходит, но с наступлением темноты возвращалась домой, независимо от времени года. Отец съежился, молодцеватый капитан весь согнулся, он и раньше был немногословен, а теперь почти совсем онемел и бить перестал, побоев Фредрик больше не помнил.

Они снова появились на крыльце. Мари и Давид. Одного роста, обычного для пятилеток, он не помнил в точности, какой у нее рост, хотя в детском саду ему выдали справку о ее весе и росте, да не все ли равно, он не любил все эти справки. В длинных светлых волосах Мари по-прежнему травинки и земля, а темные волосы Давида прилипли ко лбу и вискам, значит, в доме он надевал маску, сообразил Фредрик и расхохотался.

— Да-а, красавцы. Наверное, как и я сам. Хорошая банька, вот что нам нужно. Поросята вообще купаются? Случайно, не знаете?

Ответа он дожидаться не стал. Положил руки на щуплые плечики, не спеша отвел обоих обратно в дом, через прихожую, мимо комнаты Мари, мимо своей спальни в большую ванную. Наполнил водой старинную ванну, высокую, с двумя сиденьями, на ножках, он купил ее на аукционе в Свиннегарне, когда распродавали чье-то наследство, прямо у трассы 55. Каждый вечер он сидел в ней битых полчаса, чтобы кожа хорошенько отмокла в горячей воде, и размышлял, просто размышлял, продумывал, что напишет завтра, следующую главу, следующие слова. Сейчас он заботливо пробовал воду, чтоб не слишком горячо и не слишком холодно, белая пена от зеленого шампуня выглядела заманчивой, мягкой. К его удивлению, в ванну они залезли добровольно, сели рядом с одного края, он тоже быстро разделся и сел у другого.

Пятилетние дети такие маленькие. По-настоящему это замечаешь, только когда они голышом. Нежная кожа, хрупкие тела, лица, постоянно полные ожидания. Он посмотрел на Мари — мыльные пузырьки со лба медленно ползут по носу, посмотрел на Давида — у него в руках флакон шампуня, он встряхивает его, выливает в воду, пены становится еще больше. Фредрик не помнил, как выглядел сам в пять лет, пробовал представить собственную голову на плечах Мари, они ведь похожи, окружающие частенько радостно констатировали сходство — он сам удивлялся, Мари обычно смущалась. Если сумеет увидеть себя пятилетним ребенком, он сможет вспомнить, сможет вновь почувствовать то, что чувствовал тогда, а помнил он только битье, помнил себя с отцом в гостиной, удары большой руки по заду, а еще помнил лицо Франса за стеклянной дверью комнаты.