Майкл Коннелли - Страшила Страница 3

Его блог обновлялся чуть ли не каждый день, и сотрудники, хотя и тайно, с энтузиазмом читали и обсуждали его. Сомневаюсь, однако, что за пределами массивных, как у бомбоубежища, стен «Лос-Анджелес таймс» все это хоть кого-нибудь интересовало, поскольку и без блога было понятно, что эта газета, так же как и классическая журналистика в целом, катится в тартарары, и это давно уже никакая не новость. Даже хранимая Богом старейшая «Нью-Йорк таймс» ощущала значительные неудобства из-за того, что общество все чаще обращалось к Интернету за новостями и рекламой. Так что писания Гудвина по большому счету представляли для меня лишь бесконечный рассказ о том, как распределялись и перераспределялись места на палубе «Титаника».

Впрочем, еще две недели — и все это перестанет меня задевать. Я стал мысленно делать прикидку, чем буду заниматься в дальнейшем, в каковой связи вспомнил о хранившемся в памяти моего компьютера некогда начатом, но давно уже заброшенном мной романе. Я решил, что, когда вернусь домой, сразу же вызову его из небытия и попытаюсь определить, чего он стоит. По моим подсчетам, сбережений мне должно было хватить месяцев на шесть безбедной жизни. Кроме того, у меня имелись кое-какие акции, хотя и сильно упавшие в цене после последнего кризиса на бирже. Но все-таки при необходимости их можно продать. Кроме того, я мог сменить машину и экономить на бензине, катаясь на некоем подобии консервной банки с гибридным двигателем, такие транспортные средства в нашем городе все больше входили в моду.

Прошло совсем немного времени после вручения мне «черной метки», а я уже начал подумывать, что увольнение открывает передо мной неплохие, в сущности, перспективы. Дело в том, что в глубине души каждый журналист лелеет мечту стать писателем. Между искусством и ремеслом существует известная разница, и пишущий человек подсознательно стремится к тому, чтобы его воспринимали как художника. Почему бы и мне не попробовать себя на этом поприще? — мысленно произнес я, втайне надеясь, что хранившийся у меня в компьютере незаконченный роман, сюжет которого я даже не мог до конца припомнить, может стать для меня пропуском в новую счастливую жизнь.

— Тебя попросили удалиться сегодня? — спросил Гудвин.

— Нет. Дали возможность поработать еще пару недель, если я соглашусь натаскать своего преемника. Я согласился.

— Как это, на хрен, благородно с их стороны! Они что — решили, что гордость и человеческое достоинство уже ничего не значат?

— Если честно, мне чертовски не хотелось выходить сегодня из редакции с картонной коробкой в руках. Кроме того, плата за две недели — не такие уж плохие деньги.

— Но ведь ты не считаешь это справедливым, не так ли? Сколько ты на них вкалывал? Шесть, семь лет? И за все труды они дали тебе лишь две недели?

Он пытался выманить у меня какую-нибудь резкую ремарку. Но я тоже репортер, и все эти приемы мне хорошо знакомы. Ему требовалось нечто остренькое, жареное — такое, чтобы можно было вставить потом в свой блог. Но я на это не купился и сказал Гудвину, что у меня нет никаких комментариев для «Бархатного гроба» относительно произошедшего. Пока по крайней мере я еще числюсь в составе редакции. Гудвина этот ответ, ясное дело, не устроил, и он продолжал донимать меня вопросами в надежде узнать мое мнение по поводу сложившегося в редакции положения. Неожиданно я услышал в наушнике пиканье, наведшее меня на мысль, что кто-то пытается дозвониться мне по параллельному аппарату. Я бросил взгляд на дисплей, но вместо номера или идентификационного кода обнаружил на нем ряд «иксов» — хххххх. Тогда я подумал, что со мной пытаются связаться через коммутатор, причем делает это человек, который скорее всего не знает моего номера. Лорейн, телефонный оператор зала новостей, сидевшая в ячейке на возвышенном рабочем месте, переключила на меня неизвестного абонента, ибо последнему, похоже, удалось убедить ее в важности информации, которую он хотел довести до сведения вашего покорного слуги.

Я решил побыстрее отшить Гудвина.

— Послушай, Дон, как я уже говорил, комментировать случившееся мне не хочется. Кроме того, меня вызывают по другому аппарату. И похоже, по работе.

Сказав это, я торопливо нажал кнопку отключения, чтобы избавить себя от новых словесных атак Гудвина, не терявшего надежды пополнить свой блог за счет моих высказываний по поводу увольнения, после чего снял трубку параллельного аппарата и поднес к уху.

— Джек Макэвой у телефона, — произнес я, надавив на соответствующий тумблер.

Ответом мне послужило молчание.

— Здравствуйте, меня зовут Джек Макэвой. Чем могу помочь?

Наконец звонивший соизволил произнести несколько слов. Вернее, соизволила, ибо звонила особа женского пола, каковую я мгновенно идентифицировал как необразованную чернокожую бабенку из бедного квартала.

— Макэвой? Вы когда скажете правду об этом деле, Макэвой?

— Кто со мной говорит?

— Вы все врете, Макэвой. Вы — и ваша газета.

«Ах, если бы это и вправду была моя газета», — подумал я, но сказал другое:

— Мадам, если вы назовете свое имя и сообщите, в чем заключаются ваши претензии, я, так и быть, выслушаю вас. В противном случае…

— Они говорят, что Мизо — совершеннолетний. А это наглая ложь и дерьмо цыплячье. Кроме того, никакой шлюхи он не убивал.

Я сразу понял, кто мне звонит и почему. Такие звонки проходили у нас по разряду «протесты невиновных». Обычно мне звонили матери или подружки подозреваемых, чтобы сообщить, что все было по-другому и я все не так написал. Такого рода протесты поступали постоянно, но мне, по счастью, осталось выслушивать их очень недолго. Обдумав все это, я решил спустить дело на тормозах. Очень вежливо и очень быстро.

— Кто такой Мизо?

— Зо. Мой сын Зо. Иначе говоря, Алонзо. Он ни в чем не виноват, а кроме того, он несовершеннолетний.

Я знал, что она скажет дальше. Не секрет, что абсолютно все подозреваемые невиновны. Никто не звонит вам с сообщением, что полиция поступила правильно и что их сын, муж или любовник совершил все то, в чем его обвиняют. Никто, кроме того, не звонит вам из тюрьмы, чтобы признаться в содеянном. Как известно, все преступники сидят за то, чего не делали, или по ложному обвинению. Я одного только не мог понять — почему она в своей протестной речи упомянула некоего Алонзо. Насколько я помнил, о задержанных с таким именем мне писать не приходилось.

— Мадам, вы уверены, что обратились к нужному человеку? Боюсь, о парне с таким именем я никогда не писал.

— Как так не писали? Передо мной лежит газета со статьей, подписанной вашим именем. И в ней сказано, что он засунул труп той шлюхи в багажник, и прочая чушь в том же роде.

Элементы головоломки наконец сложились у меня в мозгу в цельную картину. Случай, о котором она упоминала, имел место на прошлой неделе, и я написал о нем не статью, а заметку, поскольку в редакции он никого не заинтересовал. Некий юный наркодилер придушил одну из своих клиенток и засунул труп в багажник ее же автомобиля. Хотя это было межрасовое преступление, ажиотажа оно не вызвало, ибо задушенная девушка обладала не только белой кожей, но и патологической привязанностью к зелью, в каковой связи это дело перекочевало в разряд наркоманских разборок, а они происходили постоянно. В самом деле, стоит только начать курсировать по южному Лос-Анджелесу в поисках героина или крэка, можете не сомневаться: серьезных неприятностей вам не миновать. И главное, симпатий со стороны широкой публики при таком раскладе вам не дождаться. Да и со стороны репортеров тоже. Так что на газетных страницах место при описании такого рода происшествий экономили. Небольшая заметка — вот и все, на что можно претендовать в подобном случае.

Тут я подумал, что имя Алонзо незнакомо мне по той причине, что в полиции имен задержанных подростков репортерам не называют, а подозреваемому, если мне не изменяет память, не более пятнадцати-шестнадцати лет.

Пододвинув к себе стопку газетных номеров за прошлый месяц, я быстро пролистал ее и нашел в разделе криминальных новостей упомянутую заметку, датировавшуюся позапрошлым вторником. Расправив на столе нужную страницу, я внимательно перечитал свой материал. На статью или репортаж он действительно не тянул, однако выпускающий редактор по какой-то неведомой мне причине поставил под ним мое имя. Если бы не это, то разговаривать с данным абонентом мне бы не пришлось. Как говорится, не повезло так не повезло.

— Итак, ваш сын Алонзо, — произнес я в трубку, — был арестован две недели назад по подозрению в убийстве некоей Дениз Бэббит. Я правильно излагаю?

— Я уже сказала вам, что все это ложь.

— Положим… Но вы именно эту историю имеете в виду, не так ли?

— Да, эту. И меня интересует, когда вы напишете об этом случае правду.