Леонид Словин - Теннисные мячи для профессионалов Страница 3

Денисов взглянул вниз. По-прежнему белой лентой тянулся прибой. Высвеченные солнцем волны казались сверху неподвижными, тяжелыми, будто отлитыми из золота, навсегда замершими в всплеске. Ближе к подножию, на краю, виднелся платный автокемпинг — аккуратные машино-места, расцвеченные палатками; он тоже упоминался в рукописи.

Идти в регистратуру было рано.

Денисов нашел место на скамье, против причала. Отсюда были видны два ориентира — профиль Волошина на спускающемся к берегу монолите и могила под одиноким деревом на вершине. Скамья была длинной. Несколько женщин пенсионного возраста вязали, переговариваясь между собой; молодой мужчина объяснял мальчику, очевидно, сыну:

— В жизни, старик, человек — либо единица, либо ноль!

Пенсионерки одобрительно смеялись.

Пекло солнце. На развале, в тени, торговали журналами, украшениями из прессованной кости и гипса. Море было спокойным. За оградой, на узком пляже, было полно людей.

Денисов закрыл глаза, почувствовал, как проваливается. Так бывало с ним всегда: он плохо держал сон. В последнюю секунду, прежде чем уловил приближающуюся собственную бесплотность, ватность мускулов, успел сесть покрепче.

Он открыл глаза минут через пять. Вокруг ничего не изменилось, по-прежнему, не переставая, во всем пляжном шли мимо люди, покупателей журналов на развале было так же много, как и несколько минут назад. Отец на скамье выговаривал сыну:

— Взрослые не любят, мой друг, когда им говорят об их недостатках. Они хотят, чтобы чаще напоминали, какие они красивые и умные…

Денисов больше не пробовал уснуть — только раз можно было сбросить сон и почувствовать себя свежим; при повторе это превращалось в долгую непоборимую дремоту.

— …Взрослые, старик, те же дети!

Денисов вспомнил племянника; когда жена с дочерью провожали его к электричке, девятилетний сын сестры попросился с ними. В Подмосковье, как все эти дни, лил дождь Дорога к станции была безлюдной.

— Привези мне красного кедра, Денисов, — сказал племянник, — думаю покраситься индейцем, а краску добывают только из него. — Он должен был проводить Лину с Haташей назад и очень гордился своей ролью. — Как смотришь?

— Идея хорошая, — подумав, одобрил Денисов.

Жена сказала:

— Блестяще совершенно.

«Лина и не представляет, как здесь сегодня…» — Он подумал, что к вечеру попробует дозвониться.

— Посторонитесь! — по аллее, почти рядом со скамейкой, ехал мотоцикл с тележкой. У продавщицы винограда начала быстро выстраиваться очередь.

«Не пробовали, читая, скажем, «Войну и мир», — спросил у Королевского на прощание литконсультант, — определить, кому из персонажей Толстой дал больше черт собственного «я»? Никогда? — Он дал время подумать, Королевский и Денисов молчали. — Болконскому? Пьеру Безухову? Может, старому князю? Я говорю об этом, потому что вас должно заинтересовать. Есть произведения, в которых виден персонаж, но автор не виден. Это касается не только классики. И есть вещи, где героев не видишь, зато видишь писателя. Я не говорю об автобиографических произведениях, нет! Просто автор все, напрямую, отдал герою. И вы можете сказать про писателя — какой он? Счастливый, грустный? Есть у него родители, дети? Как к ним относится? По некоторым книгам можно сказать даже, что автор ел, когда писал такую-то страницу, какое у него настроение, что прочитал в газете. Бывает, что-то его поразило, и он вписал. Потом сообщение не подтвердилось, сенсация лопнула, а в книге осталось. Ваш автор и не пытается спрятаться за героя, это он и есть -Ланц, только меняет фамилию, места событий, а остальное все оставляет…»

Мысль Денисова двигалась упорно в привычном направлении, даже пока он спал. Как и тогда, в кабинете Союза писателей, он снова подумал:

«Перенося место действия из Крыма в центр Азии, неизвестно, как он поступил с реальными портретами персонажей…»

Выбора, однако, не было.

Мужчина, разговаривавший с мальчиком, вернул к действительности:

— Каково твое мнение, старик? — спросил он. — По поводу акварелей, которые мы видели в музее почтенного Макса Волошина… — Разговор был насквозь фальшивым, только одни пенсионерки этого не чувствовали. Они явно получали удовольствие. — Ведь, если не считать тех двух, справа, которые нам понравились, все остальное выглядело довольно серо. Не так ли?

Транспарант, висевший в вестибюле турбазы, был более чем красноречив:

«В прошлом году на турбазе отдохнуло -

29890 человек из 399 городов.

Из них с 30 до 50 лет — 13043,

женщин — 17519,

мужчин — 12371,

Из Москвы — 15700…»

Меньше всего отдыхающих, заметил Денисов, приехало из Ферганы — 8 и из Лиепаи — всего 4 человека. Но именно эти города Денисова не интересовали.

— Разве запомнишь кого-нибудь! — Женщина в окошке не скрывала накопившегося в ней к концу сезона ожесточения. — Две с половиной тысячи одновременно. Да еще в арендуемом секторе! Каждые десять дней заезд — до ста в день… — Позади в оконном проеме виднелись доски, на которых, как в табельной, на гвоздиках, висели жетоны, отмечавшие места. — Алфавитный учет не ведем. Где уж тут!

«Был бы он из Лиепаи!» — подумал Денисов.

— Приходите к старшему администратору, беседуйте. Сегодня его нет, он отдыхает.

— Разрешите позвонить?

Она вздохнула, все же подвинула аппарат. Денисов набрал номер.

— Слушаю. — В милиции трубку сняли не сразу — дежурный отходил.

Денисов назвался.

— Начальник приезжал?

— Нет.

— Звонил?

— Да. Я сказал, что вы в Доме творчества.

— Из Москвы не звонили? Никто не разыскивал меня?

— Нет. Никто.

— Все тихо?

— У нас?! — В отделении не было принято вводить чужих в курс собственных дел. — Порядок.

Центральная улица казалась пустой, большинство населения было на пляже, Денисов прошел к рынку, никого почти не встретив; несколько мужчин и женщин — в шортах, в цветных майках — прошли по другой стороне.

Зато рядом с неказистым зданием почты, у междугородных автоматов, стояли люди. Автоматы были старой конструкции, изрядно побитые, почти каждый, кто звонил, кулаком помогал монете спуститься по монетопроводу.

Сбоку на дереве белели прикрепленные кнопками объявления:

«Лапун! Мы на старом месте…»

«Продаются три железнодорожных билета Феодосия -Минск…»

Одно — Денисова заинтересовало:

«Две путевки. Проживание в отдельном двухместном номере. Желающих купить будет ждать высокий молодой человек в синей спортивной форме в субботу в 19.00 или в воскресенье в 8.30 у почты на лавочке…»

«Выходит, путевку можно приобрести прямо здесь, в Коктебеле…» — подумал он.

В регистратуре Дома творчества он никого не застал, вышел на крыльцо. Асфальтовые дорожки были пусты, залиты солнцем; за ними стеной стояли деревья. Растопленный воздух не двигался.

— Товарищ Денисов? — Высокая, в белом халате женщина ступала осторожно, словно боялась надломиться. — Вам пропуск, — она подала красного цвета квадратную карточку, -на право прохода, в душ и на пляж. Сроком на четыре дня. Еще это.

На листе, вырванном из школьной тетради, было написано:

«Звонили из милиции. Ночевать будете в финском домике. Деньги за ночлег и питание внесите в бухгалтерию. Насчет того, о чем вы просили узнать, пока ничего нет».

Подпись была неразборчива.

— Бухгалтерия далеко? — спросил Денисов.

— Здесь, в административном корпусе. В домик можете сейчас пойти, отдохнуть. Пока будете жить один. В девятнадцать ужин. Не опаздывайте.

Дверь увитого плющом здания на набережной была открыта. Внутри находилась столовая — сумрачный приземистый зал. Большая часть мест была занята, в узких проходах между рядами сновали официантки.

По другую сторону небольшого вестибюля, позади гардероба, белая узкая лестница вела на второй этаж, в библиотеку.

— Первый раз? — Женщина у гардероба сразу обнаружила в Денисове постороннего, вызвала сестру-хозяйку.

Шустрая женщина с незагорелым скуластым лицом взяла у Денисова квитанцию, пошла впереди.

— Сюда, пожалуйста. — Место Денисова оказалось рядом с дверью на веранду; за столом, кроме него, должны были сидеть пятеро, все они отсутствовали. — Завтрак у нас в девять.

«Ей в первую очередь необходимо показать фотографию Ланца», — подумал он.

— Обед в четырнадцать. Приятного аппетита.

Думая о своем, он забыл поблагодарить.

На ужин подали рубленый шницель, желе. Порции были огромные, рассчитаны на неприхотливый вкус, половина оставалась в тарелках.

— Кашу будете? — спросила официантка, нестарая, с воспаленными венами на ногах.

Денисов не отказался; ел много, оставаясь таким же худым. Официантка принесла дополнительное блюдо — рисовую кашу.