Светослав Славчев - В ловушке гарпий Страница 3

А тот будто читает мои мысли.

— Доктор Стоименов… тоже предлагает свою помощь. Сами разберетесь на месте.

Как-то неохотно говорит он о молодом враче, как будто чем-то тот ему не нравится.

Но у меня уже не осталось времени на психологический анализ. Мой самолет на Кронсхавен вылетает через пятнадцать минут.

— У меня одна просьба, — говорю я. — Позвоните в Департамент и попросите, чтобы меня кто-нибудь встретил в Кронсхавене.

Настев бросает взгляд на часы.

— Обязательно. Не знаю только, застану ли кого-нибудь там в это время.

Он поднимается. Я тоже встаю со стула и складываю карту.

Дорога между Кронсхавеном и Юргорденом. Что же там произошло?

КОМИССАР ХАНКЕ

За круглым иллюминатором самолета плавают жиденькие облака. Крыло, по которому скользят светлые воздушные струйки, наклоняется, срезает облако и через стекло иллюминатора врываются отблески водной глади. Море здесь холодное, у него насыщенный синий цвет. Потом крыло выравнивается, и море сменяется стеклянной розоватой прозрачностью неба. На горизонте, будто застывшие великаны, вырастают гребни гор. Затем и они исчезают.

Самолет ревет моторами на посадочной полосе, следуя за желтой мигалкой автомобиля-проводника, потом выруливает на отведенную ему стоянку и покорно умолкает. Все еще чувствуя легкое покалывание в ушах, я вместе с другими пассажирами поднимаюсь с кресла и терпеливо ожидаю подачи трапа.

Снаружи уже чувствуется легкая прохлада. На аэродром легла мягкая осень, похожая на нашу, приходящую чуть позже, с тонкими серебристыми паутинками, плавающими в воздухе в лучах послеполуденного солнца. Мы спускаемся по поданному к самолету трапу, вдыхая неприятный запах перегретого масла, и когда после ритуального круга автобус останавливается у аэровокзала, я вижу, что меня встречают.

Точнее, встречает меня только один человек — высокий, крепкий блондин, довольно молодой, явно не старше двадцати пяти. У него открытые голубые глаза, тщательно причесанные на пробор волосы и заботливо подстриженная бородка “а ля Ришелье”. Выглядит он довольно симпатично, несмотря на педантично уложенные волосы и пижонистую бороду. Он слегка кланяется и представляется:

— Лейтенант Кольмар.

Мы обмениваемся любезностями и сразу же становится ясно, что в будущем нам придется разговаривать на своего рода балтийском эсперанто, основу которого составляют немецко-шведские корни слов, небольшие заимствования из языка Гамлета и довольно много славянских окончаний. Кольмар пытается заговорить и на русском, без особого, впрочем, успеха.

В конце концов эсперанто приносит результаты. Из объяснений Кольмара следует, что господин комиссар Ханке будет рад видеть меня. И, если это возможно, сразу же.

— Впрочем, господин комиссар…

— Инспектор, — перебиваю я.

— Впрочем, если господину инспектору угодно, можно сначала осмотреть жилье… Ваши соотечественники позаботились о квартире…

Из последующих довольно путанных объяснений понимаю, что руководитель болгарской группы доктор Велчева позаботилась о том, чтобы мне была предоставлена комната в пансионате ЮНИЭЛ.

Лучше все-таки вначале побывать в комиссариате и уяснить обстановку. Настев отметил, что сам комиссар — один из опытнейших специалистов в ландскомиссариате. Хорошо поэтому первым делом встретиться с ним, тем более что и сам он настаивает на этом.

На роликовом конвейере появляется мой чемодан, и мы с Кольмаром направляемся к выходу из аэровокзала.

Снаружи нас встречает ранняя северная осень. Привокзальная площадь, превращенная в огромную стоянку, залита лучами солнца. За площадью покачиваются кроны голубовато-зеленых елей, среди которых, как на акварели, вспыхивают золотом костры берез. Прозрачный воздух наполнен ревом автобусов, а по широкому полотну шоссе течет поток автомобилей. Желтый полицейский автомобиль с черными полосками подруливает к нам и останавливается у бордюра. Шофер распахивает дверцы и бросает на меня беглый взгляд, в котором читается любопытство. Не каждый день здесь встретишь инспектора из социалистической страны!

— Прошу вас, — приглашает Кольмар.

Наша машина огибает площадь и выезжает на широкое шоссе. По обеим его сторонам тянутся небольшие лесочки и сочные зеленые поляны. То здесь, то там виднеются красные островерхие крыши домов, вдали высятся задумчивые колокольни с оконцами, напоминающие чьи-то любопытные глаза. Все вокруг красиво и по-своему строго — этакая северная Швейцария.

Вдоль шоссе вдруг с неожиданным грохотом вырастают высокие перила и сквозь их ажурную вязь проступает озеро, вода которого отливает невероятным перламутрово-голубым цветом. Это видение длится всего лишь мгновенье и сразу же исчезает. Вместо перил совсем близко к обочинам подступили ели да сосны.

Мы с Кольмаром обмениваемся несколькими фразами. Ему удается объяснить, что мы проехали не над озером, а над одним из фиордов. Как бы подтверждая его слова, вновь вырастают до самого неба высокие перила моста и со всех сторон расстилается водная синь. Внизу, у крутого берега, показывается кораблик. Он остается позади, а скалистый и темный берег быстро приближается, и дорога врезается в него.

Появляются первые редкие светофоры, и мы выезжаем в пригород. Это чистые кварталы таких же чистеньких домов, фасады которых выкрашены в желтый, белый и розовый цвет, а оконные рамы — в коричневый. В шоссе начинают вливаться асфальтированные улочки, нас обгоняют автомобили, приходится останавливаться на перекрестках. Мелькают высокие рекламные щиты.

Вечерний Кронсхавен встречает нас шумом и светом первых фонарей. Это время, когда кажется, будто весь город высыпал на улицы — служащие только что покинули свои оффисы, домохозяйки и пожилые женщины толкают перед собой большие сумки на колесиках с последними покупками, расхаживают бородатые юнцы и молоденькие девушки в джинсах, моряки и группы шумных студентов. Слышится частый визг тормозов, между автомобилями пробираются ловкие велосипедисты. Но в целом — не очень-то и шумно, чувствуется, что это крупный, но провинциальный город.

Кольмар больше помалкивает. Спрашивает, разумеется о том, как я долетел, выражает сожаления по поводу гибели Манолова, но от комментариев воздерживается. Я интересуюсь, бывал ли он в Болгарии. Пока нет. Он слышал о ней много хорошего, но отпуск приходится проводить в деревне, у родителей.

Начинаю удивляться, как много можно сказать на нашем эсперанто. Машина несколько раз сворачивает и останавливается у комиссариата.

Он не производит особого впечатления (может быть, на это и расчет). Мы проходим через старый пассаж, похожий на те, что строили в начале века-с мрачными порталами и высокими подъездами. Сам комиссариат занимает один из подъездов, перед массивной дверью которого расхаживает полицейский в форме. Сбоку, освещенный холодным светом люминесцентных ламп, виден тоннель, ведущий в подземный гараж, слышен приглушенный шум работающих моторов. У него, наверное, есть выход и с другой стороны пассажа, потому что на соседней улице припаркованы две полицейских машины.

Мы поднимаемся на второй этаж и из мрачного портала попадаем в светлый и тихий коридор. Кольмар стучится в одну из дверей слева.

Обычный кабинет, обстановка которого хорошо и разумно продумана — таково мое первое впечатление. Письменный стол, стальной сейф, книжные полки и встроенный шкаф, три подчеркнуто маленьких кресла. Как видно, и здесь не страдают от излишков площади, это отразилось даже на размерах кабинета комиссара.

Второе мое впечатление связано с человеком, который встает из-за стола мне навстречу. Ему приблизительно сорок пять, круглое лицо, обрамленное редкой рыжеватой бородкой, уже склонен к полноте, что видно по слегка расплывшейся фигуре. А глаза — серые, хитрые, с лукавым огоньком. Без сомнения, передо мной человек опытный

Подаем друг другу руку и представляемся. Его зовут Хельмут Ханке, комиссар, начальник отдела. Имя такое же округлое, как и его обладатель.

Ханке не садится за стол, а указывает на кресла. Ведет себя подчеркнуто неофициально и очевидно старается расположить гостя. Улыбается, и на мой вопрос о языках, переходит на довольно сносный русский, что значительно облегчает наш разговор. Кольмар выходит, потом возвращается с папкой в пластиковой обложке и протягивает ее своему шефу. Ханке кивает ему на третье кресло — это приглашение садиться и присутствовать при разговоре. Затем кладет папку себе на колени и обращается ко мне.

— Вы, вероятно, осведомлены в общих чертах об обстоятельствах, — начинает он. — В самых общих, потому что и мы не располагаем пока всем необходимым… Сами понимаете, прошло всего два дня! Но хотелось бы сразу сказать: то, что удалось собрать, вызывает у нас вопросы