Алекс Норк - Ноль часов по московскому времени. Новелла III Страница 3

Еще одно, и очень принципиальное, отличие старой ментовки от новой.

При коммунизме, конечно, всячески старались «прикрывать» своих, когда те нарушали закон, но руководствовались при этом ведомственным престижем и боязнью начальников получить от контрольных органов «втык». То есть не то чтобы защищали своих сукиных детей, а действовали из страха начальников провинившегося перед строгим в таких случаях их собственным наказанием. В девяностые, а особенно позже — в двухтысячные, никто начальников за преступления подчиненных не наказывал. Вместе с тем вырос поток криминальных денег, и заработала другая модель: хочешь легко отделаться — плати. Стали беззастенчиво брать друг у друга внутри всего ППС. Какая там честь, какого мундира? Просто заноси в нужные кабинеты.

Сделаем из всех историй теперь важный вывод: раб, с исчезновением сдержек, не знает пределов падения и опускается до самого дна — где снизу уже не постучат.

Конец 80-х, демократия наступает широким фронтом, осточертевшее всем ничего не умеющее «партийное руководство» теряет позицию за позицией, у всех приподнятое настроение, неясные, но очень радостные, ожидания… а наш пожилой учитель — фронтовик с наградами — говорит: «Нет, ничего не получится, ребята, пока народу не объяснят, что нечестно жить нельзя»; кулак его при этом сжимался.

И окончательный вывод.

(Нервным и «патриотам» просьба не читать).

Национальную идентификацию хотите? — раб. Национальная идея? — нечестно жить нельзя.

И к этому принципиально важное пояснение.

«Нечестно» не означает «не воровать» — это лишь в том числе, а означает: не врать, не бахвалиться, не холуйствовать — служить гражданскому обществу, а не начальству. И «патриотам» дополнительно: не орать про «великое», когда нет элементарно нормального.

В Европе, этих «педерастических застенках», такого, если не на все сто, то на девяносто процентов уже добились.

Не хотите туда?.. Будете в похожем по рифме месте.

* * *

В ту далекую пору еще не было интернет-ресурса «Одноклассники», но сами одноклассники, разумеется, были.

30-го декабря рабочий мой день стартовал с вызова к Мокову. Михалыч после позавчерашней пьянки слегка приболел, и я, оставшись как вроде за старшего, подумал — зовут по какому-нибудь бумажному пустяку.

— Садись, Митя, тут вот какое дельце, — полковник, тормознувшись, почему-то поморщился, — тут вот какое… у моей одноклассницы муж погиб, звонила мне вчера вечером.

— Как погиб?

— Да в общем, от алкоголя. — Полковник сразу уловил на лице моем недоумение: — Но ты, брат, сделай одолжение, поезжай с Алексеем, разберись чего она хочет.

— А предварительно ничего не говорила?

— Да говорила… но сбивчиво и бестолково. Подозрения у нее, и в сейфе денег крупных не обнаружила. Только я особо не стал расспрашивать — не всё удобно по телефону.

— Ну, съездим, конечно.

— Вот, адрес ее возьми. А то знаешь, неловко отказывать. Представь, за одной партой два года сидели.

Я даже слегка обрадовался — делать особо нам было нечего, ну, и прокатимся в эту Жуковку, которая там же — в Рублевской зоне.

Леша тоже не огорчился, когда я вернулся в Отдел.

— А много денег пропало?

— Не знает он толком. Неловко, говорит, старой школьной подруге отказывать. На месте разберемся. Скорее всего, на местную милицию спустим. Если там вообще всерьез что-то произошло.

И скоро отправились.

Москва, после утренней беготни и езды на работу, уже успокоилась.

День ясный, не холодный, солнце яркое в синем небе с высокими маленькими облачками. Хорошо глазеть из машины на освещенные им неспешащие московские улицы — возникает от этого безмятежность и приятное чувство родного, даже хочется всем добра.

И разговаривать тут совсем некстати.

Незаметно докатили до МКАД.

И вот уже дачная зона пошла — Барвиха, едва ли не самое модное и дорогое Подмосковное место. Тут тоже уже начали строиться «новые русские», хотя дело еще не в разгаре.

Стали искать по адресу.

Запутались сначала, но, с помощью граждан, выбрались скоро к нужному месту.

Опа! — богатый новострой.

И знакомое что-то в архитектуре…

А, понятно, архитектор «скосил» под Шехтеля, похоже очень на дом Горького на Никитской, стены тоже обложены светлой плиткой, козырек над входом — типичный модерн, изгибистые узорчатые в том же стиле решетки на окнах первого этажа.

Однако заборчик каменный метра всего полтора, и никаких будок с охранниками.

Ворота для въезда машины есть, но, похоже, открывать их нам не собираются.

Вылезаем, вижу кнопку звонка у металлической калитки.

Что-то щелкает, калитка открывается, и мы идем к входу в красивый коттедж.

А навстречу появляется молодой человек, щурится на солнце, которое из-за наших спин бьет ему прямо в лицо.

И адресуясь не прямо, а от мешающего солнца чуть в сторону, приглашает:

— Пожалуйста, заходите, — любезно придерживает дверь, — пожалуйста…

Нам солнце не мешает, наоборот — проникая внутрь, хорошо освещает первое помещение — нечто вроде большой прихожей — дальше, через широкий анфиладный проем видна зала, и молодой человек, обгоняя, показывает рукой прямо туда идти.

Здесь тоже светло от трех больших, почти на всё пространство задней стены, окон.

Обстановка, вроде бы, в стиле ретро… стол круглый посередине, за ним женщина — сидит лицом к нам, здороваемся… мы представляемся… ее имя — Алла Андреевна, приглашает нас сесть… у стола несколько стульев, вспоминаются те, что в кинокартине по Ильфу и Петрову — удобные, красивые, тоже из другой эпохи… молодой человек — ее сын Владимир — сразу привлекает мое внимание: он вряд ли младше меня, хотя женщина выглядит лет на тридцать пять что-нибудь… но вспоминаю сразу — она одноклассница Мокова, стало быть ей сорок четыре… н-да, работают сейчас деньги на человека… у кого они есть.

— Товарищ полковник приказал нам разобраться на месте, информации почти никакой, так что вы расскажите всё подробно, пожалуйста.

— Конечно, конечно… может быть, чаю?

— Спасибо, мы на работе недавно пили.

Кивает головой и собирается с мыслями…

А на лице Владимира какая-то странная блуждающая улыбка, вроде совсем не ко времени — отец умер.

Позже, однако, выяснится — не отец, а отчим, он — от первого брака.

— Случилось позавчера, — начинает женщина, — я возвратилась около девяти вечера от визажиста, муж обмякший за этим столом… сперва не испугалась, подумала — просто он сильно пьян, тут на столе была водка, закуски… но когда до руки дотронулась — странно холодная, сразу вызвала скорую помощь. Приехали быстро довольно, минут через десять, и констатировали, что уже… вы понимаете.

Я пока понимал — это совсем не к нам.

Но что за подозрения, о которых упомянул полковник?

Спросить не успел, женщина протянула сложенные вдвое листы:

— Вот уже заключение сделано, вчера провели вскрытие.

Беру, начинаю читать.

Через две минуты совсем перестаю понимать, причем здесь мы.

В заключении нет и намека на неестественную смерть.

Внутренние органы человека 52-х лет в целом соответствуют возрасту, если не считать циррозированной, хотя еще не в опасной степени, печени. Биохимия не показала отравляющих веществ в крови, наличие алкоголя изрядное, но, впрочем, не безумно большое, если перевести с промилле на понятные величины, граммов двести водки.

— Простите, ваш муж только вчера пил или более-менее регулярно?

— Вот именно как вы сказали. Останавливался, но потом снова пил. Перед тем позавчерашним днем пил еще дня три.

— Стенокардия?

— Была.

— Алла Андреевна, но из всего вытекает, что это естественная смерть.

— Если бы из сейфа не пропали деньги. Есть и еще кое-что.

— Подробней, пожалуйста.

— Вчера мне автогеном вскрыли сейф…

Ее приостановил мой громкий выдох:

— Алла Андреевна, по закону вы наследуете лишь через полгода. Сейф мог быть вскрыт лишь с работниками милиции при понятых и под опись содержимого.

Сказанное, однако, не произвело ни малейшего впечатления.

Женщина пренебрежительно дернула головой:

— Ну что теперь делать, вскрыла и вскрыла.

Ладно, пусть Моков с этим казусом разбирается.

— К тому же, там были ценные вещи сына.

— Они тоже исчезли?

— Исчез очень красивый портсигар Фаберже, — ответил уже Владимир, — золото с посеребрением и изумрудом по центру.

Лешка не удержался:

— А зачем серебрить золото?

— О, это великая фантазия Фаберже, и в его исполнении получается нечто необыкновенно красивое.

Судя по физиономии, такой ответ моего помощника не удовлетворил и про себя он решил, что это глупая богатая блажь.