Здесь все рядом - Дашевская Анна Викторовна Martann Страница 3

Розалия Львовна оказалась очень немолодой дамой, крохотной, как мышка, с белоснежными волосами, сколотыми в пучок причудливой заколкой из черепахового панциря, с розовыми щёчками и блестящими голубыми глазами. И в золотом пенсне, ей-богу! Если бы я умела рисовать, сделала бы с неё открытки «Любимая бабушка».

С моей бабушкой, Александрой Михайловной, у неё не было ничего общего.

Дверь кабинета номер двадцать пять была по случаю жаркой погоды распахнута настежь. Пожилая леди сидела за столом и что-то исправляла в больших листах. Она повернулась ко мне с приветливой улыбкой:

– Вы ко мне?

– Вы Розалия Львовна Науменко?

– Да, чем могу помочь?

– Меня зовут Тата… – я запнулась. – Моя бабушка, Александра Михайловна Голубева…

– Боже мой, Таточка! – Розалия Львовна всплеснула руками. – Ну конечно же! Шурочка мне говорила, что вы, возможно, приедете, совсем недавно, полгода назад, кажется…

Шурочка? Серьёзно? Право же, бабушка была похожа на «Шурочку», как авианосец на собачью будку. Пожилая дама продолжала:

– Присаживайтесь, милая. Не предлагаю чаю, сейчас я соберу свои вещи, запру кабинет и пойдём ко мне. У меня есть чудные пирожки, соседка пекла. С черникой, представляете?

Говоря всё это, она быстро и аккуратно сложила листы, убрала их в папку, отнесла в шкаф и заперла его. Мне, признаться, стало немного стыдно, что я ничего не привезла из Москвы. Хотя бы шоколадку! Вот балда…

– Ну, вот и всё, – Розалия Львовна улыбнулась. – Пойдёмте, сядем у меня в саду под яблоней, и вы мне расскажете, как вы все живёте – Шурочка, Леночка, вы…

– Бабушка умерла, – ляпнула я.

Руки, выравнивавшие стопку чистых тетрадей, остановились на мгновение и дрогнули.

– Вот как… Давно?

– Неделю назад.

– Вот как, – повторила Розалия Львовна. – Ну что же, requiescat in pace[1]…

Я молчала. В моей голове плохо совмещались придуманный мною образ провинциальной родственницы и эта достойная пожилая леди, знающая латынь, беседовавшая с бабушкой полгода назад и называвшая её Шурочкой.

– Пойдёмте, Таточка, – моего плеча ласково коснулась сухая ладонь. – Пока дойдём, пока поговорим, время и пройдёт, а ко мне в семь часов ученик придёт. Ваня Петраченко, очень хороший мальчик.

– Ученик? – выцепила я знакомое, понятное слово.

– Да.

– А что вы преподаёте?

– В первую очередь – вокал. Последние полгода, правда, пришлось взять ещё и сольфеджио, наша Наталия Степановна после инфаркта работать не смогла. Только дома меня консультирует, и то, через два раза на третий. Но с Ванечкой я занимаюсь фортепиано, он даже сейчас, во время каникул приходит. А что делать, педагогов решительно не хватает!

Она заперла дверь кабинета, мы спустились по лестнице и вышли в парк.

Идти по городу с Розалией Львовной оказалось сущим мучением: почти на каждом шагу с ней здоровались, она останавливалась и расспрашивала встречных о делах, давала советы, обещала какую-то помощь. Наконец, я не выдержала:

– Вы всех в городе знаете?

– Не всех, но больше половины жителей точно! – рассмеялась та. – Нас немного, и в основном все местные; чужие редко здесь остаются надолго. Ну, а с местными я знакома, можно сказать, с их младенчества.

Мы уже свернули на Кашинскую, когда встретились с женщиной в монашеской рясе, молодой и довольно красивой. Мне показалось, что монахиня не хотела здороваться с Розалией Львовной – или не желала, чтобы её заметили и узнали. Но как-то затруднительно не увидеть человека, когда сталкиваешься с ним нос к носу.

– Добрый день, сестра Агафья, – поздоровалась Розалия.

– Здравствуйте, – монахиня сухо кивнула и прошествовала мимо, вздымая тучи пыли подолом своего чёрного одеяния.

– Мне показалось, или с этой жительницей города вы не дружите? – спросила я, когда мы отошли подальше.

– А сестра Агафья как раз не местная. Её прислали в здешний монастырь недели две назад, не знаю уж, зачем. Это их дела.

– Я пыталась сегодня встретиться с матушкой Евпраксией, но безуспешно. Сказали, что её нет в городе. В этот монастырь и прислали Агафью?

– Да, он у нас один. А зачем тебе понадобилась Евпраксия? Она женщина хорошая, но несколько… упёртая, я бы сказала. Всё может делаться или по её правилам, или никак. Впрочем, монастырю это идёт на пользу…

За разговором мы подошли к дому Розалии Львовны. Она остановилась, копаясь в сумке, потом махнула рукой, наклонилась и достала ключи из-под цветочного горшка справа от двери. Бабка, прежде собиравшая смородину, теперь сидела у своей двери на лавочке и перебирала в огромном тазу крыжовник. Таз был оранжевый с белым, крыжовник – зелёный и фиолетовый, лавочка – голубая…

– Вера Павловна, добрый вечер! – громко поздоровалась Розалия. – Чай пить приходите через полчасика!

– Приду! – охотно отозвалась та.

В прихожей было прохладно, темно, пахло яблоками и почему-то растительным маслом. Розалия фыркнула:

– Не удивляйся, это я в обед прибегала и коту дворовому лекарство давала, а оно в масле разводится.

– Судя по запаху, вы кота в нём купали!

– Да нет, просто этот дурачок боднул мою руку, а в руке как раз бутылка с маслом и была. Ну да это неважно, выветрится! Пойдём-ка в комнату, нечего тут в темноте…

За высокой дверью, выкрашенной неожиданно ярко-жёлтой масляной краской, была просторная гостиная в старом усадебном стиле: светлая, в три окна, с креслами и диваном, с круглым столиком на резной ноге и выложенной кафелем печкой в углу.

Розалия Львовна уселась в кресло, похлопала по соседнему:

– Чего стоишь? Садись! Ну, так зачем тебе понадобилась Евпраксия?

– Я пыталась найти могилу прадеда, Михаила Ивановича.

– Ах вот как… Шурочка, значит, указаний не оставила?

Бабушкино письмо перекочевало из моей сумки в руки Розалии Львовны. Та прочла его внимательно, потом вернулась к началу и перечитала ещё раз. Опустила и поглядела на меня без улыбки.

– Выходит, Александра решила свои долги на тебя взвалить? Мило, ничего не скажешь.

Я пожала плечами:

– Знаете, я приехала, чтобы попробовать. Если никто не знает, где прадед похоронен, я не стану обыскивать всё кладбище. Оставлю денег на поминовение и вернусь в Москву, мне на работу выходить с двадцать пятого числа.

– Понимаю. Кстати, ты не сказала, где ты работаешь?

Услышав, что тружусь я в музыкальной школе и преподаю сольфеджио, родственница вытаращила глаза и захохотала так, что я испугалась, как бы ей не стало плохо. Отсмеявшись и утерев слёзы, Розалия сказала:

– Да-а… Ты видела объявление у нас внизу? Это я в очередной раз заявила директору, что, если он не сделает по-моему, я уйду на пенсию. А другого педагога по сольфеджио у него и нету!… Ой, не могу!

И она снова засмеялась.

Тут в дверь постучала соседка Вера Павловна, внесла в гостиную тарелку, накрытую белоснежной льняной салфеткой с вышивкой по углам, и лукаво посмотрела на хозяйку.

– Ты, Роза, как хочешь, а я пирог принесла. Что это за дела, яблочный Спас прошёл, а мы пироги не пекли?

– С белым наливом? – спросила Розалия, проворно накрывая к чаю на круглом столике.

– Что ты такое говоришь, – с лёгкой досадой ответила Вера Павловна. – Кто ж с белым наливом печёт, его только так погрызть хорошо… если есть чем, – и она засмеялась, показав чуть желтоватые ровные зубы. – Штрейфлинг в пирог пошёл. Падалицу подобрала, спелую-преспелую, аж на просвет косточки видны.

Господи, как же хорошо! Сидеть в этой комнате, смотреть на гаснущий за окном день, жевать яблочный пирог и слушать дружескую перепалку этих немолодых тёток…

В половине девятого я с трудом выковыряла себя из кресла и встала.

– Пойду я, Розалия Львовна. Завтра попробую ещё в монастырь зайти и в городскую администрацию, а потом домой поеду.

– Пойдём, провожу, – она встала легко, будто была моей ровесницей, и пошла за мной следом в прихожую. – Ты извини, переночевать не приглашаю. У меня, кроме гостиной, только спальня и кухня, – и, видя недоумение на моём лице, пояснила. – Дом этот школе нашей принадлежит. Так-то он большой, но мне полагается только половина. Вторая пока пустует. Вот что, ты с утра иди в администрацию – это без толку, но сходить надо. А потом ко мне в школу зайди, я с тобой до монастыря прогуляюсь. Ну всё, иди!