Шпион, выйди вон - Ле Карре Джон Страница 3

Да?

– Да, – промолвил Роуч с благодарностью. – Да, это точно.

– Ну так вот, ты оставайся здесь и наблюдай, – скомандовал Джим, снова нахлобучивая шляпу, – а я вылезу наружу и приведу в порядок подставки.

Поможешь?

– Да, сэр.

– Где этот чертов шарик?

– Здесь, сэр.

– Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на юг – куда бы ни покатился. Понятно?

– Да, сэр.

– Знаешь, где север?

– Там, – сказал Роуч с готовностью и махнул рукой.

– Правильно. Ладно, крикнешь, когда покатится, – повторил Джим и скрылся в дожде.

Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол колеблется у него под ногами, и услышал, как Джим зарычал то ли от боли, то ли от злости, сражаясь с наружной подпоркой.

* * *

В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем.

Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон – в нем действительно было что-то военное: его нечастые и довольно-таки безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем Гуляш.

Гуляш – за его пристрастие к горячей пище, за аромат карри, лука и стручкового перца, который обдавал их теплыми клубами, когда они гуськом проходили мимо Ямы по пути на вечернюю службу. Гуляш – за его прекрасный французский, который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б" мог копировать его точь-в-точь: «Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? – конвульсивное подергивание правой рукой. – Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Q u ' e s t – c e q u ' i l r e g a r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s l e n e z ? M o n c h e r B e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o u t d e s u i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?»

На самом деле эти ужасные угрозы никогда не приводились в исполнение, произносил ли их учитель на французском или на английском. Причудливым образом они лишь усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него, той доброты, которую только мальчишки могут разглядеть во взрослых людях.

И все-таки кличка Гуляш их не совсем устраивала. Вряд ли можно было сказать, что это прозвище попадает в самую точку. Оно никак не отражало его страстной любви ко всему английскому – единственная тема, коснувшись которой наверняка удастся потянуть время на уроке. Стоило как-то гадкому Спайкли только попробовать пренебрежительно отозваться о своей стране, восторженно превознося какую-то другую, желательно теплую, как Джим тут же завелся и добрых три минуты расписывал им преимущества быть англичанами от рождения.

Он знал, что они дразнят его, и все равно не мог сдержаться. Свои нотации он часто заканчивал с жалкой ухмылкой на лице, бормоча что-то о хитрецах, которые пытаются сбить его с толку, и о хитрых красных отметках за прилежание в классном журнале, и о том, кто кого перехитрит, когда кое-кому придется отрабатывать дополнительно, вместо того чтобы играть в футбол. Но Англия была его любовью; когда речь заходила об Англии, никому не грозило пострадать из-за этого.

– Лучшее место во всем этом чертовом мире! – выкрикнул он как-то раз. – Знаешь почему? Знаешь или нет, лягушонок?

Спайкли не знал, и Джим схватил цветной мелок и нарисовал земной шар.

– На западе – Америка, – сказал он, – полная алчных идиотов, растлевающих свое потомство. На востоке – Китай-Россия (он изобразил их как одно целое): рабочие комбинезоны, лагеря и долгий путь в никуда. В середине…

В конце концов они нашли то, что надо – Бегемот.

Отчасти это была игра слов с его французской фамилией Prideaux, отчасти они воздали должное его привычке кормиться овощами с земли и его увлечению физическими упражнениями, что они наблюдали постоянно. Дрожа от холода в очереди в душ по утрам, первое, что они видели, был Бегемот, с трудом шагающий из Комб-Лейна с рюкзаком на горбатой спине: он возвращался с утренней прогулки. Ложась в постель по вечерам, они видели через плексигласовый козырек игровой площадки его одинокую тень, когда он без устали стучал мячом о бетонную стенку. А иногда теплыми вечерами они тайком наблюдали из окон спален, как он играл в гольф старой корявой кочергой, зигзагами передвигаясь по полю; часто это происходило после того, как он читал им типично английскую приключенческую книгу: какого-нибудь Бигглса, Перси Уэстермана или Джеффри Фарнола, схваченную наугад в захудалой библиотеке. Перед каждым ударом, когда он замахивался кочергой, они ждали, что он крякнет, и редко не бывали вознаграждены. Они придирчиво следили за счетом. Во время крикетного матча между учителями школы он набрал 75 очков и затем вышел из игры, послав мяч высоко по дуге в квадрат, где стоял Спайкли.

– Держи, лягушонок, держи его, вот так, молодец Спайкли, ты стоишь там, где надо.

Несмотря на свою терпимость, он также прославился удивительной проницательностью в отношении ловкачей. Тому было несколько примеров, но самым примечательным стал случай, происшедший незадолго до окончания семестра, когда Спайкли нашел в его мусорной корзине черновик контрольной работы, которую им предстояло писать на следующий день, и за пять новых пенсов (В 1971 году в Великобритании прошла денежная реформа, после которой I пенс стал составлять 1/100 фунта стерлингов (до реформы в фунте было 240 пенсов). – З д е с ь и д а л е е п р и м е ч . п е р .) стал предлагать ее всем желающим. Нашлось несколько мальчишек, которые заплатили ему по шиллингу и провели потом ужасную ночь зазубривая ответы при свете карманного фонарика. А когда настал день, Джим предложил им совершенно другой вариант.

– Это вы можете посмотреть бесплатно, – промычал он, усаживаясь за стол. Вытащив и открыв свою неизменную «Дейли телеграф», он безмолвно погрузился в последние новости о решениях «мудрецов» – слово, которое, как они поняли, в его устах означало любого человека с претензией на интеллект, даже если он и писал в защиту королевской власти.

Наконец, был случай с совой, который занял особое место в их представлении о Джиме, потому что речь шла о смерти, а ее загадку дети воспринимают совершенно по-разному. Холода затянулись, Джим принес в класс ведро угля и как-то в среду затопил камин и сел читать диктант, повернувшись к теплу спиной. Сначала посыпалась сажа, на что он не обратил никакого внимания; но затем сверху свалилась огромная сова, гнездо которой располагалось там, без всякого сомнения, не первый год – при Довере дымоход ни разу не прочищали. Совершенно обалдевшая птица, черная от копоти, выбилась из сил. Она упала на угли с шумом и хлопаньем крыльев, вывалилась бесформенным комком на деревянный пол, затем замерла и стала похожа на посланца дьявола, сгорбившись, но все еще дыша, распластав крылья и уставившись на детей сквозь сажу, облепившую ее глаза. Не было никого, кто бы не испугался, даже смельчак Спайкли и тот был напуган. Кроме, разумеется, Джима, который в мгновение ока схватил пернатое существо двумя руками и вынес за дверь, не произнеся ни слова. Они ничего не слышали, хотя и застыли без звука, пока наконец не раздался плеск воды в конце коридора: Джим, очевидно, мыл руки. «Пописать пошел», – бросил Спайкли, что вызвало нервный смешок. Но когда после урока они вышли из класса, то обнаружили, что околевшая сова преспокойно лежит в ожидании погребения на верхушке компостной кучи рядом с Ямой. Ее шея, как могли убедиться те, кто отважился близко подойти, была свернута. Только егерь мог убить сову так профессионально, заявил Сьюдли, у которого был свой егерь.

Среди других обитателей Тэрсгуда о Джиме сложилось неоднозначное мнение. Призрак мистера Молтби-пианиста все еще словно маячил перед ними.

Воспитательница, разделяя, точку зрения Билла Роуча, провозгласила его героем, нуждающимся в заботе: мол, совершенно непостижимо, как он умудряется управляться со своей спиной. Марджорибэнкс утверждал, что Джим в пьяном виде попал под автобус. Тот же самый Марджорибэнкс во время матча, в котором так отличился Джим, обратил внимание на его свитер. Сам он в крикет не играл, но пришел посмотреть на игру вместе с Тэрсгудом.