Армадэль, или Проклятие имени - Уилки Коллинз Страница 3

– Вы предъявили право на мое внимание, – сказал он серьезно. – Мое время принадлежит вам.

– Я не буду злоупотреблять вашей добротой, – отвечал доктор, опять садясь на свое место. – Я постараюсь рассказать все вкратце. Вот в чем дело. Господин Армадэль провел большую часть своей жизни в Вест-Индии, по его собственному признанию, он вел там разгульную и порочную жизнь. Вскоре после его женитьбы – три года тому назад – начали обнаруживаться первые симптомы паралича, и доктора предписали ему европейский климат. После отъезда из Вест-Индии он жил в Италии без всякой пользы для своего здоровья. Из Италии, до его последнего удара, он переехал в Швейцарию, а из Швейцарии был привезен сюда. Это я знаю из письма его доктора; остальное я могу сообщить вам из моих собственных наблюдений. Господина Армадэля прислали в Вильдбад слишком поздно: он уже почти мертв. Паралич быстро распространился кверху, и нижняя часть спинного мозга уже поражена. Он еще может немного шевелить руками, но в пальцах ничего не может держать. Он еще может произносить слова, но завтра или послезавтра может проснуться без языка. Проживет он самое большее неделю. По его собственной просьбе я сказал ему – так осторожно и так деликатно, как только мог, – то, что я теперь говорю вам. Результат был самый печальный. Я не могу даже описать вам, как сильно было волнение больного. Я решился спросить, не расстроены ли его дела. Ничуть не бывало. Завещание его находится в руках его душеприказчика в Лондоне, и он оставляет свою жену и своего сына с хорошим состоянием. Мой второй вопрос попал метко.

– Нет ли у вас чего-нибудь на душе, – спросил я, – что вы желаете сделать перед смертью и что еще не сделано?

Он вздохнул, и вздох этот выразил лучше слов: «Да».

– Не могу ли я помочь вам?

– Да. Я должен написать кое-что. Можете ли вы сделать, чтобы я мог держать перо?

Он мог бы точно так же спросить меня, не могу ли я сделать чудо. Я мог только сказать «нет».

– Если я буду диктовать, – продолжал он, – можете ли вы писать?

Опять я должен был сказать «нет». Я понимаю немного по-английски, но не могу ни говорить, ни писать на этом языке. Господин Армадэль понимает по-французски, когда говорят (как я говорю с ним) медленно, но он не может выражаться на этом языке, а по-немецки он совсем не знает. В таких затруднительных обстоятельствах я сказал то, что сказал бы всякий на моем месте:

– Зачем просить меня, госпожа Армадэль к вашим услугам в смежной комнате.

Прежде чем я успел встать со стула и сходить за его женой, он остановил меня, – не словами, а взглядом ужаса, который пригвоздил меня к месту.

– Уж конечно, – сказал я, – вашей жене приличнее всего написать то, что вы желаете.

– Менее всех! – отвечал он.

– Как! – говорю я. – Вы просите меня, иностранца и постороннего, писать под вашу диктовку то, что вы хотите скрыть от вашей жены!

Представьте себе мое удивление, когда он отвечал мне без малейшей нерешительности.

– Да.

Я сидел молча.

– Если вы не можете писать по-английски, – сказал он, – найдите кого-нибудь.

Я старался возражать. Он страшно застонал: это была мольба немая, похожая на мольбу собаки.

– Успокойтесь! Успокойтесь! – сказал я. – Я найду кого-нибудь.

– Сегодня же! – сказал он. – Прежде чем я останусь без языка, как теперь без рук.

– Сегодня, через час.

Он закрыл глаза и тотчас успокоился.

– Пока я буду ждать вас, – сказал он, – прикажите принести ко мне моего сына. – Он не выказывал нежности, когда говорил о своей жене, но я видел слезы на его щеках, когда он спросил о своем ребенке. Моя профессия не сделала меня суровым, как вы, может быть, думаете, и моему докторскому сердцу было так тяжело, когда я пошел за ребенком, как будто я совсем не был доктором. Боюсь, что вы посчитаете это слабостью с моей стороны.

Доктор с умоляющим видом посмотрел на мистера Нила. Но он мог точно так же смотреть на скалу в Шварцвальде. Никто не мог бы вывести его из области простых фактов.

– Продолжайте, – сказал он. – Я полагаю, вы сказали мне еще не все.

– Вы, наверно, понимаете цель моего посещения, – отвечал доктор.

– Ваша цель довольно ясна. Вы приглашаете меня слепо ввязаться в дело подозрительное в высшей степени. Я не дам вам ответа до тех пор, пока не узнаю все подробнее. Сочли ли вы нужным сообщить жене этого человека, что произошло между вами, и просить у нее объяснения?

– Разумеется, – отвечал доктор, негодуя на сомнения в его человеколюбии, которое подразумевалось в этом вопросе. – Эта несчастная женщина любит и жалеет своего мужа. Как только мы остались одни, я сел возле нее и взял ее за руку. Почему же нет? Я стар и некрасив и, конечно, могу позволить себе такие вольности.

– Извините меня, – сказал непроницаемый шотландец, – и позвольте заметить вам, вы теряете нить рассказа.

– Очень может быть, – отвечал доктор со своей прежней веселостью. – Привычка моей нации – постоянно терять нить, а привычка вашего народа – постоянно находить ее. Какой пример порядка во вселенной и взаимной гармонии вещей!..

– Сделаете ли вы мне одолжение раз и навсегда ограничиться фактами? – перебил мистер Нил, нахмурившись. – Могу я узнать, сказала вам госпожа Армадэль, что муж ее желает заставить меня писать и почему он не хочет, чтобы писала она?

– Вот моя нить найдена. Благодарю, что вы отыскали ее, – сказал доктор. – Вы услышите, что госпожа Армадэль сказала мне, расскажу ее собственными словами.

«Причина, по которой он лишает меня теперь своего доверия, – сказала она, – вероятно, та самая, которая всегда лишала меня его сердца. Я жена, с которой он венчался, но я не та женщина, которую он любит. Я знала, когда он женился на мне, что другой мужчина отнял у него любимую им женщину. Я думала, что смогу его заставить забыть ее. Я надеялась на это, когда выходила за него; я надеялась опять, когда родила ему сына. Нужно ли мне говорить вам, чем кончились мои надежды, – вы сами это видели». (Подождите, умоляю вас! Я не потерял нити рассказа, я следую за ней.) – Это все, что вы знаете? – спросил я.

«Когда мы были в Швейцарии, – отвечала она, – и когда болезнь его сделалась опасна, он узнал случайно, что женщина, которая отравила всю мою жизнь, так же как и я, родила сына. В ту минуту, когда он сделал это открытие – открытие, не заключавшее в себе