Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения Страница 30

— Нет. Это Михайловский замок и его окрестности. Ленинград, конечно, нельзя назвать средневековым городом — для этого он слишком молод. Но вот Михайловский замок — он словно бы помечен печатью Средневековья. Да еще и хранит в себе мрачную тайну убийства Павла Первого.

— Брр! Жуть какая! Хоть я ни разу не была в Ленинграде и замка этого никогда не видела, уверена, такое место ни за что бы не смогла полюбить.

— А вот как-нибудь соберешься, приедешь, и я тебя туда отведу.

Барон осекся, так как неосторожно вырвавшаяся фраза несла в себе отпечаток особой сверхдоверительности. Кроме того, ему сделалось невыносимо стыдно («Какая же я все-таки скотина!») продолжать врать этой славной, безоговорочно доверившейся ему женщине.

— Отведешь и что? — заинтригованно поторопила-напомнила Ирина.

— И ты убедишься, что, как ни странно, в наше время это место не таит в себе зла. Легенды, окутывающие замок, будто оберегают его. В любом случае, всякий раз, когда мне требуется найти выход из какого-то трудного жизненного положения, ноги словно сами несут к Михайловскому замку. Я просто брожу там и подпитываюсь энергетикой места.

Ирина посмотрела на него с восторженным уважением:

— А ты бы неплохо смотрелся в роли экскурсовода.

— О как?

— Да-да. Ты очень хороший рассказчик. Сразу видно человека творческой профессии.

Барон почувствовал, что краснеет.

Притом что последний раз таковое с ним случалось даже и не припомнить сколько лет тому назад.

— Хм… А знаешь, какая у нас в Питере существует связанная с Павлом легенда? — поспешил он сменить тему.

— Нет. Но могу предположить — что-то из жизни привидений?

— Привидение, само собой, имеется. Куда без него? А еще, согласно городским преданиям, всем нестерпимо мающимся зубной болью помогает излечиться простое прикосновение к мраморной крышке надгробия убиенного императора.

— Ничего себе! А ты сам проверял?

— Разумеется.

— И как? В самом деле действует?

— Лично мне — помогало.

— Правда?

— Зуб даю! Больной.

Оба расхохотались.

— А у нас тоже есть своя легенда, связанная с озером. Хочешь расскажу?

— Конечно.

— Правда, она совсем не такая оптимистичная. Говорят, с древних времен на дне Галичского озера лежит клад, на который наложено страшное заклятие: чтобы достать его, нужно закопать первенца-сына в землю, и тогда на озерных водах появятся двенадцать кораблей, нагруженных несметными драгоценностями.

— Надеюсь, злыдней, способных это проверить на практике, не сыскалось?

— К сожалению, нашлись. Много веков назад жил в Галиче жадный до золота князь Шемяка.

— Это в честь которого гора, на которую мы с тобой поднимались?

— Да, тот самый. И вот задумал алчный Шемяка заполучить этот клад. Заманил он своего старшего сына в безлюдное место, оглушил и принялся закапывать в яму. Закапывает, а сам все в сторону озера косится. Глядит — в самом деле корабли из воды показались. Все двенадцать. Но тут, по счастью, прибежала несчастная, убитая горем мать и спасла сына. И корабли снова погрузились в озеро. Вот такая легенда.

— Да уж, историйка не для рассказов на ночь, — рассеянно подтвердил Барон, настороженно всматриваясь в темноту.

— Ты чего?

— Извини, придется снова тебя потревожить. Приподнимись, пожалуйста, мне нужно кое-что достать.

Ирина встала и удивленно пронаблюдала за тем, как Барон торопливо щелкнул замком, нашарил что-то внутри чемодана и поспешно сунул в карман брюк.

Что именно — она разглядеть не сумела.

— Все в порядке, можно садиться.

Ирина села, ожидая пояснения его странных телодвижений, но тут из темноты материализовались трое.

Пичугу и его напарника Барон распознал сразу, а вот сопровождавшего их третьего видел впервые. Но как раз от него, самого амбалистого, отчетливее всего и веяло угрозой. Ирина испуганно ойкнула, так как в намерениях направляющихся к ним мужчин сомневаться не приходилось — очень уж характерные «оба трое» были персонажи.

— Зырьте, парняги, какой нынче шустрый ленинградец пошел, — первым подал голос Пичуга. — Тока нарисовался, а уже нашу местную бабу закадрил. Главное дело, канал под культурного, а сам первую попавшуюся перезрелку — хвать, и в камыши.

— Ай-ай-ай, — насмешливо причмокнул губами Дроныч. — Нет, оно, конечно, может, у них в Питере так принято: бац-бац — и в дамки. Ну не в курсе приезжий человек, что мы тута люди в старых традициях воспитанные. Что не принято у нас на первом свидании бабу в кусты волочить. Не по-людски это.

— Во-первых, добрый вечер, господа охранители традиций, — нахмурившись, заговорил Барон. — А во-вторых, поскольку вы есть люди прохожие, то и проходите себе мимо. А если и в самом деле какие вопросы имеются или просто есть нужда побазланить, будьте человеками — давайте на завтра перенесем. Скажите, где и во сколько, я подтянусь.

Озвучивая свое предложение, он прекрасно понимал, что лихая троица его не примет, и без «пободаться», похоже, не обойдется. Не моральной же поддержки ради эти двое задохликов третьего амбала с собой прихватили. Поэтому в оконцовке фразы Барон сунул руку в карман и крепко сжал в ладони давешний подарок вагонного попутчика Бориса — учебную гранату. С досадой подумав о том, что совсем некстати подарил в Москве старому Халиду свой нож-выкидуху. Понятно, что нож, который умещается в рукоятку, по эффективности не превосходит даже заурядную зэковскую заточку, и против троих толку от него немного. Но это все-таки лучше, чем пустотелая никчемная болванка.

— Дроныч! По ходу, командировочный нас узнавать отказывается. Дурака включает.

— Не наговаривай на человека, Пичуга. Может, у него с перепугу память отшибло. И такое бывает.

— Ошибаетесь, милейшие. И узнал, и память на месте. Поначалу, правда, и в самом деле думал, свежие. Но оказалось — всё те же.

— Нет, ты только погляди на него! — изумился Дроныч. — Он еще и хамит. Короче, ленинградец: ты нам днем рупь за вход заплатил? Заплатил. А теперь еще червонец гони — за выход.

— Кстати, и лапсердачками я бы с ним сменялся, — добавил Пичуга. — Я давно себе такой хотел.

— Слыхала, тетенька? Будь добренька, перешли дяденьке пиджачок. А ежели озябла, так мы тебя по-иному согреть могём.

Ирина испуганно посмотрела на Барона, и тот, натянуто улыбнувшись, успокоил:

— Не бойся, Ириша, все нормально.

— Слыхали, парни! Ленинградцы, оказывается, не только шустрые, они еще и того… оптимисты.

Пичуга и Дроныч загоготали, амбал же по-прежнему не выказывал никаких эмоций. Просто молча стоял, немного отдельно от этих двоих, внимательно наблюдая за Бароном.

«Этот — самый опасный. Его, по возможности, компотом. На третье».

Барон поднялся с земли, показно отряхнул брюки и максимально невинно уточнил:

— Значит, говорите, червонец?

— Отмаксаешь больше — в обиде не будем. И про лапсердачок не забудь.

— А знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь, Павел Тимофеевич?

— И кого же?

— Телеграфный столб.

— Чево-о?!

— Такой же прямой и скучный.

— Чево-о? Ты чё щас сказал, падла?!

Захлебнувшись возмущением, Пичуга сделал шаг навстречу, опрометчиво, а может, и самонадеянно, раскрываясь.

При сложившемся балансе сил эффект неожиданности Барон мог использовать лишь единожды. И, по счастью, сумел реализовать его на все сто: резко выбросив правый кулак, Барон послал его по кратчайшей траектории от груди в подбородок Пичуге, при этом зажатая в кулаке «пшенка» усилила ударную мощь, сработав наподобие кастета. Словившая удар голова Павла Тимофеевича дернулась назад, рискуя оторваться, и, шумно клацнув челюстями, он рухнул на землю как подкошенный.

Никак не ожидавший такой подлянки Дроныч застыл на месте, обалдело раззявив рот. А вот амбал явил реакцию недюжинную, и Барон лишь каким-то чудом сумел увернуться от хлесткого выноса могучего кулака, целящего в солнечное сплетение. Он успел отпрыгнуть, но и амбал в каком-то немыслимом прыжке умудрился-таки чиркнуть ему ступней по колену. Да так, что Барон на пару секунд потерял способность передвигаться. Чем не преминул воспользоваться вышедший из ступора Дроныч, наскочив противнику на плечи в попытке завалить на землю. Понимая, что в партере его шансы минимальны, Барон зашатался, имитируя падение, согнулся и неожиданным рывком перебросил Дроныча через себя — неудачно приземлившись на выставленный вперед локоть, тот взвизгнул и, корчась от боли, покатился по траве.

В эту секунду Барон физически не мог видеть диспозиции амбала, а потому, распрямляясь, пропустил, словив от того очередной подарочек — коварный удар с носка, пыром, в лицо. Кабы ботинок угодил в нос — перелома было бы не избежать, но, на удачу, удар пришелся ровно в середину лба. Оно, конечно, тоже чувствительно, но все-таки терпимо. От удара Барона отбросило назад, и, не устояв на ногах, он упал, приземлившись аккурат на пятую точку. Со стороны, наверное, это смотрелось комично, но Ирине сейчас было не до смеха. Вусмерть перепуганная, все это время она молчала, не в силах издать ни единого звука, как вдруг, словно ее прорвало, завопила, заблажила истошно. И вот этот ее отчаянный, близкий к звериному вопль словно бы подстегнул Барона пустить в ход последний, до поры не задействованный резерв. Он же — блеф.