Виктория Платова - Она уже мертва Страница 30

– Нет.

Шило хрустнул пальцами и задал вопрос, который все это время мучил его:

– Это ведь… не из-за меня?

– Не думаю, что из-за тебя. Говорю же, с ней и раньше такое случалось. Падает в обморок на пустом месте, потом долго приходит в себя. Отмалчивается, страдает. Никого не хочет видеть. Правда, длится это недолго. Несколько часов, максимум – сутки. А потом все снова входит в колею, и Алька оживает. Становится веселой и забавной, как прежде…

– А что говорят врачи? – осторожно спросила Полина. – Как они объясняют ее обмороки и странности в поведении?

– Никак, – Никита нахмурился. – Отсылают к психологам, но она терпеть не может психологов. И к психотерапевту ее не затащишь.

– Хотя бы можно выявить закономерность этих приступов?

– Нет никакой закономерности… Во всяком случае, так утверждает она. А я надеюсь, рано или поздно все закончится. И… еще одна просьба ко всем… Особенно к тебе, Маш. Когда Аля вернется сюда, не стоит напоминать ей о случившемся.

Маш неопределенно хмыкнула, пожала плечами, но рта так и не раскрыла: поди узнай, что означает эта неопределенность. А уж Никита – последний человек, к которому она прислушается, если она вообще способна прислушиваться.

Каждый здесь – сам за себя.

Каждый – сам за себя, хотя Ростик и Шило – очень симпатичные молодые люди. Аля и Никита – милы, а Тата – и вовсе притягательна. Примерно так думала Полина, наблюдая за своими родственниками. Теми, кто еще оставался в гостиной: внезапно исчезнувшая Тата не появилась, Лёка тоже куда-то сгинул, и никто даже приблизительно не мог сказать, где он находится сейчас. Его отсутствие привносило в атмосферу гостиной нервозность – неявную, но ощутимую.

И еще – куда-то подевалась стрекоза из жестянки. Последним, кто держал ее в руках, был Шило, но он напрочь не помнил, куда сунул несчастное засушенное насекомое.

– Наверное, обронил, – сказал он Полине. – Надо пошарить на полу, наверняка найдется.

Но стрекоза так и не нашлась – ни на ковре, ни в щелях между половицами. Не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о ней: оторванное брюшко, обломок крыла.

– Куда же она подевалась? – в сердцах воскликнула Полина, ползая на коленях под столом.

– Далась тебе эта мумия. Черт бы с ней. Нашла о чем горевать.

Конечно, Шило прав. Она уделяет слишком большое внимание мелочам, вместо того чтобы сосредоточиться на главном. Беда в том, что главное всегда ускользает. Полина не обладает и десятой частью всей информации, способной привести к пониманию этого самого главного, – то же можно сказать и обо всех остальных. Вот если бы удалось сложить куски информации вместе! Но не окажется ли тогда, что маленькая стрекоза была нижней ступенькой лестницы, что ведет к истине? А теперь ступеньку выбили – и вся лестница рассыпалась.

Кому здесь можно довериться?

Тате – потому что она сама доверилась кузине из Питера, иначе бы не передала альбом.

Шилу – он сотрудник правоохранительных органов.

Ростику – он производит впечатление спокойного и уравновешенного человека. Точно такое же впечатление производит и Никита.

Вот только Тата выскользнула из дома, и неизвестно, когда она объявится. Никита слишком озабочен несчастьем, приключившимся с его сестрой, а Ростик – несмотря на свое добродушие и основательность – слишком прост.

Остается Шило.

Улучив момент, когда Маш отвлеклась на очередную порцию коньяка, Полина ухватила Шило за локоть и прошептала ему на ухо:

– Нужно поговорить.

Вслух же громко добавила:

– Мы, пожалуй, сходим в Лёкину мастерскую.

– Я уже был. Там пусто, – сказал Ростик.

– Лёка может вернуться в любой момент. И не хотелось бы этот момент пропустить.

…Дождь закончился, выпустив на волю острый запах прелой листвы; а спустя минуту, когда Полина и Шило оказались в сумрачной мастерской, к листвяному запаху добавился еще один, гораздо более сложный. В нем причудливо соединились теплое дерево и холодный металл, и что-то еще, что поначалу испугало Полину. Из-за этого «что-то» воздух мастерской казался вязким, плотным и удушающим – при желании она могла бы коснуться его, зачерпнуть в ладонь, разрезать на толстые ломти.

– Что за черт? – пробормотал Шило. – Вонища, как в покойницкой!

Источник запаха обнаружился сразу, стоило Полине включить свет: на усыпанный стружками пол была свалена айва. Целые груды айвы, самые настоящие терриконы. Шило носком ботинка поддел выкатившийся из общей кучи плод и отфутболил его в угол, где стоял узкий, покрытый ковром топчан.

– Ну и зачем нам понадобилось уединяться?

– Хочу кое-что показать тебе.

– Нельзя было сделать это в доме?

– Слишком много свидетелей, – Полина поморщилась. – И… я не доверяю Маш.

– Но доверяешь мне? – Шило самодовольно улыбнулся.

– Скажем, мне нужна твоя помощь. Как профессионала. Вот, смотри.

Она вручила Шило альбом и, пока тот изучал его, прошлась по мастерской. Здесь почти ничего не изменилось за двадцать лет: те же верстаки, тот же маленький стол, зажатый между ними. Сейчас стол был накрыт куском холщового полотна, но ткань местами бугрилась и вздымалась: все жильцы часового столика пребывали на своих местах, их просто заботливо укрыли от посторонних глаз – только и всего. Кроме того, из-под полотна слышен стук множества механизмов – не сильный и очень деликатный. Что ж, со временем вещи становятся похожи на своих хозяев, ведь Лёка тоже всегда отличался деликатностью.

Осмотрев помещение полностью, Полина обнаружила нескольких переселенцев с Большой земли: во-превых, в мастерскую перекочевали напольные часы с боем (раньше они стояли в гостиной). Фотографии с морскими видами, некогда украшавшие стены дома, теперь висели над топчаном. Но было и нечто новенькое, не виденное ею прежде – ни в доме, ни где-либо поблизости от него:

Коллекция бабочек в большом коробе под стеклом.

Собственно, не только бабочек. Попадались и другие насекомые: богомол, пара стрекоз, почти слившихся с темным бархатом, кузнечик с красными жесткими подкрыльями. Короб был явно самодельным, а надписи на крохотных полосках под каждым экземпляром сделаны от руки. Но прочитать их не представлялось возможным: вся коллекция располагалась слишком высоко, над столом с часовыми механизмами.

– Что еще за фигня? – Шило даже присвистнул от удивления. – Откуда у тебя эти фотографии?

– Тата нашла их вчера вечером. У себя в комнате, в собственной кровати, под подушкой.

– И ничего нам об этом не сказала?

– Правильно сделала, я считаю. Есть вещи, которые нельзя вываливать на всеобщее обозрение без предварительной подготовки.

– Ну да… – подумав, согласился Шило. – Это ведь Аля? Там, на последнем снимке?

– Или кто-то похожий на нее. Только очень мертвый.

– Похожий? Да это ее сестра-близнец! Но мы ведь знаем, что сестры-близнеца у нее нет. Только пижон-брательник. Фотографии подбросили вчера?

– Да. Так, во всяком случае, утверждает Тата. Я думаю, что это чья-то дурацкая шутка. Такая же, как с этими нелепыми детскими сюрпризами.

Шило ухватил себя пятерней за нос и засопел:

– Такая же, да не такая!

– Ну… При известной доле воображения все можно выстроить в один ряд. Часы без стрелок, дохлую стрекозу…

– Дохлая стрекоза и покойник со странгуляционной бороздой на шее – совсем не одно и то же, так?

– С чем-чем?

– Профессиональный термин, – покровительственно улыбнулся Шило. – Вот эта темная полоса на шее и есть странгуляционная борозда. Жертва либо была задушена, либо повесилась. Если это и шутка, то довольно мрачная.

– И если рассуждать логически, – добавила Полина, – то без участия самой Али она бы ни за что не состоялась.

– Зришь в корень. Вот только сложно представить, чтобы молодая девушка согласилась участвовать в таком сомнительном мероприятии. Со смертью шутить нельзя – все знают.

– Как видишь, некоторых это не останавливает.

– Ты бы согласилась?

– Я – нет. Но… Аля актриса.

– Хочешь сказать, что и обморок был инсценирован? Зачем?

– Я не знаю.

Случайно возникшая мысль о том, что все происшедшее – лицедейство чистой воды, принесло Полине неожиданное успокоение. Она даже рассмеялась, чем вызвала у Шила гримасу неодобрения. Брови архангельского братца сошлись к переносице, а подбородок дернулся вверх.

– Что смешного-то? – сказал он.

– Ничего. Просто вспомнила, о чем говорила Маш. Каждый сам за себя. И цель пребывания здесь любого из нас никому не известна.

– Почему не известна? Очень даже известна. На днях огласят бабкино завещание, и все мы должны присутствовать.

– То есть все мы надеемся, что нам что-то перепадет?

Шило вдруг густо покраснел, как будто его застали за чем-то неприличным:

– Если уж бабка решила облагодетельствовать нас после смерти – глупо отказываться. Я так считаю. Можно подумать, ты считаешь иначе.